— О, Вэн! Если ты напишешь что-то обо всем этом, дай мне знать. Я была бы рада помочь мальчику, тем более что он друг Леона, но сегодня у меня голова занята другим…
Она исчезла, оставив за собой глухое молчание. «В следующий раз, если она попадется ему на глаза, он ее прибьет», — подумал Леон.
Ники не сводил глаз с закрывшейся двери.
— Дилеры, — усмехнулся Вэн. — Она все переворачивает с ног на голову. Почему бы ей снова не заняться продажей рубашек? Она уже выдохлась, так же, как половина художников, ищущих пропитания.
Ники налил себе полный бокал вина и выпил его залпом, как воду.
— Не слушай ты ее, Ники, — сказал Леон. — Она со всеми так себя ведет. Таков уж мир искусства. Как и все остальные, она старается выжить в этом бизнесе.
— Дорина говорит, что наше дело, дело художников, — показать людям, почему стоит жить.
Вэну было очень жаль мальчишку. Не стоило Фло быть такой бестактной.
— Послушай, Леон, почему бы тебе не попытаться договориться с галереей «Мэлиноу»? Жак иностранец, к тому же он старше. Он может купиться на романтику этих работ. Фло ведь с реализмом никогда дела не имела. Возможно, эти работы слишком оригинальны и смелы для галереи Жака, но почему бы не попытаться?
— Я не помешаю?
Ники едва не выпал из окна.
— Дорина!
— Ники. Привет, Леон. — Дорина посмотрела на Вэна, дожидаясь, когда его представят.
Вэн улыбнулся и протянул руку. Так вот какая она, Дорина, человек твердых убеждений и любительница кружевных салфеток.
— Я Роберт Вэн Варен. Леон пригласил меня посмотреть работы Ники.
Дорина продолжала стоять, не снимая ни пальто, ни шляпы.
— Понятно. Так что, посмотрели?
Леон и Ники обменялись взглядами. Ники заверил Леона, что Дорина каждую среду занимается реставрационными работами и, следовательно, ее не будет в студии.
— Да, и ваши тоже. Все очень интересно. — Вэн явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя женщина вела себе предельно вежливо.
— Мне известно ваше имя, мистер Вэн Варен. Значит, вы пришли посмотреть работы Ники или написать о них?
— Да, разумеется. Я был бы рад написать, но, если честно, эти работы никак не вписываются в сегодняшнее сообщество художников. — Он осторожно улыбнулся. — Работы Ники очень романтичны и реалистичны, но такие тенденции, как бы это сказать, сейчас не в фаворе. Кстати, ваша техника безукоризненна.
Леон вздернул голову. Одно дело, когда тебя не признают, потому что твои работы плохи; совсем другое, когда тебя не признают, потому что твои работы слишком хороши. Похоже, его идея оборачивалась против него самого.
Дорина повесила пальто на вешалку и швырнула шляпу на диванчик.
— Теперь, если ваш «просмотр» закончен, мистер Вэн Варен, пожалуйста, уходите. Вы можете к нему присоединиться, Леон.
— Это я их пригласил, Дорина, — вмешался Ники, бросив взгляд в мусорную корзину: теперь он не сможет даже заменить разбитый бокал новым. Дорина взглянула на Леона.
— В самом деле? Но ведь это не твоя студия, Ники. Она моя. — Дорина повернулась к нему. — Сколько обзоров мистера Вэн Варена ты читал, Ники?
— Ну, на самом деле, ни одного. Вы всегда говорили, что его журнал…
— Тогда позволь мне пересказать некоторые статьи мистера Вэн Варена. — Она взглянула прямо в глаза критику. — В одной описывалась темная комната, полная телевизионных экранов, они быстро мигали, но ничего не показывали. Другая привлекала внимание к «звуковой скульптуре»: речь шла о комнате, наполненной звуками дорожного движения. Что еще? Картина, выполненная человеческими экскрементами в рамке из обезьяньих костей; на другом полотне — краска, разбрызганная пропеллером по гигантскому полотну; кусок желтого пенопласта, заклеенный рваными театральными афишами; «рисунки», выполненные «художником», с завязанными глазами, который скреб по бумаге под движение поезда метро и умудрялся закончить новый шедевр между двумя станциями. Самое последнее, особо ценное в смысле новостей, — круг из петард, взрывающихся спонтанно, разгоняя зрителей и вызывая необходимость звонить пожарникам. Но, оказывается, все так и было задумано. Разумеется, всего я не помню. Должна признаться, я читала далеко не все статьи. Только те, которые вошли в историю изобразительного искусства.
Вэн не отвел взгляда. Такая крошечная женщина, но какой характер!
— Вы забыли печенье с предсказанием будущего, содержащее мини-романы, — с улыбкой напомнил он. — Новости есть новости.
— А почему вы считаете, что наши работы не новости?
— Публика приходит, чтобы увидеть что-то шокирующее, сенсационное. Порог сенсационности ныне очень высок.
— Epater le Bourgeois[9]? Это несколько несовременно, вы не находите? Я бы сказала, что публика сегодня шокоустойчива. — Дорина подвинула свой мольберт поближе к окну и начала перебирать свои краски и кисти. До чего было приятно высказывать мысли, которые мучили ее так долго! Она попросила его уйти, но он предпочел остаться, поэтому она продолжила: — Мне этот лозунг всегда нравился. Большинство художников, которые мечтают «шокировать», сами принадлежат к среднему классу. Говорят, что модернизм выражает иронию. Так вот, самое смешное во всем этом то, что тот самый класс, из которого они стремятся вырваться, признал работы этих так называемых художников-авангардистов. Средние классы обожают модерн. В этом, я согласна, и есть «ирония».
— В ваших словах звучит горечь, мисс Свинг.
— Верно. Но только потому, что вы не даете нам равных условий.
— Что вы имеете в виду под равными условиями? — искренне удивился Вэн.
— Будь вы справедливы, тогда бы вы и ваши дружки писали также и о тех художниках, кто не уходит от рациональности и не пытается исказить реальность, которые бросают новый свет на современный мир, гуманный свет разума и красоты. Вам пора повзрослеть, мальчики.
Ники прикусил край бокала. Дорина слишком возбудилась. Она всегда учила его избегать споров об искусстве, если нет шансов чего-то достичь. Студия должна быть мирным оазисом, говорила она. Теперь же сама Дорина вносила смуту в свой оазис. Ники поморщился, вспомнив, что это он привел сюда критика без разрешения.
Вэн не желал обижаться. Уже столько времени никто не отваживался с ним спорить. Он смотрел, как Дорина рисует, продолжая говорить, и был совершенно заворожен — ее манерой рисовать и ею самой. Какой мощный источник энергии! Какая убежденность! В ее-то возрасте! Ей ведь не меньше сорока пяти.
— Посмотрите повнимательнее на наши работы, мистер Вэн Варен, а уж потом решайте, годимся мы для новостей или нет. — Слова лились из Дорины давно сдерживаемым потоком. Они были полны одиночества и боли. — Мы пытаемся продолжить работу художников Греции и Возрождения, стараемся показать вам современное воплощение общих идеалов в свете достижений науки и прогресса в нашу собственную эпоху. Мы не уродуем и не повторяем прошлое. Мы пытаемся его обогатить, создавая современные положительные образы, которые указывают путь в лучшее будущее. Мы за красоту, за человечность, за индивидуализм, за разум, за мир, за, за и за. Вы же, и критики и художники, никогда не были за что-то, кроме вашего «элитного» положения.
Молчание. Никаких возражений. Поэтому Дорина продолжила. Сейчас уже ничто не могло ее остановить.
— Теперь вы решили защищать и популяризировать так называемое постмодернистское искусство, которое есть ничто иное, как набор дешевых трюков, открытая погоня за выгодой и особенно наглая социальная и политическая пропаганда, воля к власти. Ладно, занимайтесь этим, если вам так хочется, но зачем препятствовать тем, кто думает иначе? Почему не показать вашим читателям не только темную, но и светлую сторону? Не только уродство, но и красоту, не только диссонанс, но и Гармонию…
Дорина бросила рисовать и медленно подошла к окну. Прижала лоб к стеклу, чувствуя, как по щекам ручьями бегут слезы. Какая же она дура. Какая законченная идиотка! Она не могла остановить слез, равно как и не могла замолчать. «Никогда не пускай людей, настроенных враждебно, в свою студию», — учила она Ники. Теперь она нарушила собственное правило. Она не только впустила Леона в свою студию — она впустила его и в свою жизнь. Она позволила себе надеяться за него… и на его искусство.
