— Мне не нужно говорить вам, как он себя чувствует, — говорила Джози. — И что он скажет вам, и что вы скажете ему по этому поводу. Это ваше дело. Но мне дан шанс упомянуть пару вещей, которые, может быть, никогда бы не сказала, не произойди подобное.

Рори очень медленно поднялся и опустился на стул возле Клер.

— Дело в том… — продолжала мачеха, но остановилась. Она убрала волосы за уши и резко закончила:

— Мы не должны быть жестоки друг к другу. Правда, не должны.

Рори стал скатывать крошки на столе указательным пальцем. Выражение его лица было печальным.

Джози поспешно проговорила:

— Некоторые семьи всегда распадались, не так ли? Я имею в виду, что кто-то умирал, кто-то оставлял свою семью или погибал. Это ужасно, всегда ужасно. Никто не притворяется, что это не так, никто не говорит, что это не печально, не тяжело. Поэтому хочется, чтобы прошлое вернулось, как бы плохо тогда ни было. Ведь раньше все было лучше. Или просто думаешь, что и на самом деле было лучше.

Она вновь остановилась. Бекки все еще неподвижно смотрела на нее. Джози внимательно поглядела на падчерицу.

— Я не знаю точно, через что вы прошли. Конечно, не знаю. За исключением, пожалуй, того, что мой отец ушел, когда мне было семь лет, и я никогда не видела его с тех пор.

Бекки опустила вниз синие глаза. Пальцы Рори замерли в крошечном восхождении на хлебную горку. Джози положила ладони на стол снова и посмотрела на них, на веснушки на руках, которые всегда ненавидела.

— Может быть, — сказала она, — у нас появился своеобразный шанс. Может, мы начнем все заново — после всего, что сломано. Если, конечно, перестанем бояться быть приемной семьей. — Она подняла правую руку с обручальным кольцом. — Я знаю, я не ваша мама. И никогда не хочу ей становиться, У вас есть своя мать. Но я могу быть вашим другом. Могу быть поддержкой вам, вашим спонсором. Вы позволите? Иногда трудности поворачивают все к лучшему, потому что тебе нужно сделать усилие, чтобы преодолеть их. — Джози замолчала. — Простите, — проговорила она, — я не хочу читать вам лекцию. — Ее руки легли на колени. — Я действительно хочу сказать, что мы можем быть другой семьей, но мы не должны становиться плохой. Верно?

Бекки отошла от двери. Она сделала буквально несколько шагов, чтобы встать за спинкой стула Клер.

Она спросила, выпаливая слова:

— А как же мама?

У Джози замерло сердце.

— Ей придется найти свой путь. Как это делаем мы, каждый из вас.

Она медленно встала. Дети не смотрели на нее. Рори ударил рукой по столу, и его горка крошек полетела во всех направлениях.

— Ты должен теперь пойти разыскать отца, — сказала Джози. — Он единственный, кто нуждается сейчас в поддержке.

— О-кей, — сказал Рори. — О-кей, о-кей.

Он вскочил, пробежал мимо нее и открыл дверь в холл. Клер последовала за ним, их ноги застучали по ступеням. Бекки смотрела вслед младшим. Она стояла там, где была — позади стула Клер, — и смотрела на пустой холл, куда убежали ее брат и сестра. Потом перевела взгляд на мачеху, будто хотела сказать что-то — но промолчала.

Потом Бекки спросила, бурно жестикулируя в направлении чайника:

— Не хотите кофе?

Вещи Дейл заняли почти все место на полу галереи. Они были очень аккуратно разложены по коробкам и сумкам, полиэтиленовым пакетам, сложены небольшими штабелями и отсортированы по размеру вдоль стен между дверями. Дверь в комнату Руфуса оказалась открытой, и внутри на полу лежали телевизор и видеомагнитофон сводной сестры. Между кроватью и столом возвышалась небольшая горка вещей, перенесенных из комнаты Лукаса. Дверь в комнату Люка тоже была открыта, демонстрируя, что помещение наполовину очищено — для дивана из квартиры Дейл, низкого стола, ламп, диванных подушек и стопки постеров с художественных выставок в простых рамках. Дверь же в комнату Дейл была закрыта и заперта на ключ.

Все это случилось за пять дней. Элизабет, как обычно, вернулась воскресным вечером обратно в Лондон. Согласно сложившемуся обычаю, она несколько раз на дню разговаривала с Томом по телефону во время рабочей недели. Он ничего не сказал ни о Дейл, ни о вещах дочери. Лиз не удивилась. Это было одним из соглашений, которых они достигли в конце долгого, трудного и утомительного разговора о Дейл, о том, что он действительно как-то повлияет на нее. Но ему предоставляется для этого полная свобода, это исключительно его личное дело.

— Я не могу говорить с Дейл, — сказал Том, — если чувствую, что потом должен доложить тебе обо всем подробно.

— Но это так же касается и меня, и нас!..

Он сдвинул брови. Лиз смотрела на Тома внимательно, пытаясь увидеть, о чем он по-настоящему думает, чего действительно боится.

— Мне нужно побыть одному, — заявил он. — Я должен поговорить с Дейл, как всегда это делал, то есть один. Если она не сможет поверить мне, то я ничего не добьюсь. А она не поверит, если посчитает, что я все передал тебе.

В пятницу вечером Элизабет вернулась в Бат. Том, как обычно, пришел, чтобы встретить ее на вокзале. Он выглядел усталым и сдержанным, сказав, пытаясь прояснить ситуацию:

— Боюсь, я поступаю не очень хорошо. Но, в конце концов, это только временно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты все увидишь сама, — ответил Том.

Она сразу поднялась наверх по лестнице, когда они пришли домой, даже не останавливаясь, чтобы снять сумку с плеча внизу, где лежала последняя почта. Лиз знала, что найдет, когда окажется наверху и достаточно уверена, что обнаружила именно это. Правда, масштабы оказались гораздо больше, чем можно предположить. Элизабет стояла среди вещей, немного запыхавшись. Она смотрела на вещи с чувством, заключавшем в себе и ярость, и отчаяние из-за всего этого вопиющего, безошибочного доказательства неумолимых намерений Дейл.

Элизабет окинула взглядом комнату Руфуса. Лыжи и палки Лукаса и его теннисные ракетки были свалены на кровать, и новый красный ковер оказался почти невиден из-под расставленных кое-как разорванных сумок и сломанных ящиков. Порядок, который царил среди вещей Дейл, явно не распространялся на вещи остальных, Бросив свою сумку на пол, Лиз побежала в комнату Руфуса и непонятным образом, не смотря на вес и размеры, перетащила вручную телевизор и видеомагнитофон в маленькое оставшееся пространство на галерее. Потом она начала хватать наобум сумки и коробки, почти выбившись из сил, спеша убрать их прочь из комнаты Руфуса и сваливая кучей куда попало среди симметричных стопок на галерее. Она стала бросать вещи, вышвыривая их из двери и не обращая внимания на то, как и куда они приземлились — картины и книги, полиэтиленовые пакеты с одеждой и постельным бельем, обувная коробка со старыми кассетами, хоккейная шайба, рамки для фотографий и письма, разборная подставка для вина, бильярдные шары в зеленой коробке… Потом она сгребла лыжи и теннисные ракетки в огромную охапку и, выйдя с ними из комнаты, одним резким рывком бросила все вниз. Вещи со стуком и грохотом полетели по ступеням.

— Что, черт побери, здесь происходит? — спросил Том.

Он стоял в начале последнего пролета лестницы и смотрел наверх. Элизабет швырнула последнюю подушку.

— А что ты сам, черт побери, думаешь?

Том перешагнул через теннисную ракетку и убрал с дороги лыжи, которые там лежали, загромождая лестничный пролет.

— Дорогая…

— А как же Руфус? — закричала высоким голосом Лиз. — Если ты не можешь позаботиться обо мне, то я ожидала от тебя, что ты хотя бы позаботишься о Руфусе!

— Солнышко мое, Руфус здесь не…

— Не называй меня солнышком, — заорала она.

Том перестал подниматься по лестнице.

— Дейл не живет здесь, — сказал он. — Пожалуйста, не будь такой мелодраматичной. Она не живет здесь. Моя дочь живет у своей подруги. Просто ей некуда сложить вещи, пока не подыщет себе новую квартиру, так что я сказал…

Элизабет раздраженно закричала:

— О, не надо про то, что ты сказал! Я отлично могу представить себе, что ты сказал! Ты сказал все эти резонные, умиротворяющие и уступчивые вещи, которые так губительно говорил Дейл двадцать лет. Что ты имеешь в виду, говоря, что она не живет здесь?