Лиз выпрямилась:

— Это Дейл…

Бейзил казался совершенно безразличным. Он положил свой подбородок на край стола и звучно мурлыкал, глядя на масло.

— Она поет, — громко сказала Элизабет от удивления. — Она проснулась и обнаружила себя именно там, где хотела быть, и теперь она поет. Из чувства торжества.

Бейзил выпустил огромные когти на стол, рядом со своей мордой. Элизабет встала позади кота на колени. Она опустила лоб к густому меховому рокочущему боку.

— Я не могу этого вынести, не могу. — Лиз закрыла глаза. — Я думаю, что схожу с ума…

С удивительно гибким проворством Бейзил прыгнул со стула на стол. Элизабет подпрыгнула и схватила его.

— Нет…

Он не вырывался. Кот лег спокойно ей на руки, внимательно посмотрел на нее большими желтыми глазами и начал мурлыкать. Лиз опустила лицо к мягкому пятнистому кошачьему животу.

— Что, — прошептала она, — я собираюсь делать?

— Дорогая, — сказал Том от дверей.

Лиз посмотрела наверх. Бейзил легонько развернулся в ее руках и спрыгнул назад на стул.

— Ты готова? — спросил Том Карвер. — Мы сейчас идем?

Часовня стояла на боковой улице на севере городка, ютясь на холме между коротким рядом магазинов и террасой домов, переделанных, по большей части, под квартиры. Перед ней, отделенный от улицы железной оградой и закрытыми воротами, находился прямоугольник неухоженной травы. Позади и в стороне от часовни, как сказал Том, и было то, что так привлекало покупателей — пространство земли, которую странная секта предназначила для своего собственного частного кладбища. Могилы расположили так, что они напоминали спицы колеса вокруг неоклассического монумента для отца-основателя секты. Эти планы никогда не были воплощены. Все деньги выкачали у аристократической леди-благотворительницы, а чтобы заменить ее, новый услужливый источник не отыскался. Постепенно секту распустили, отец-основатель исчез во Франции, прихватив с собой двух самых хорошеньких мальчиков-прислужников и все оставшееся добро. А пространство возле часовни было заброшено и постепенно занято ольхой и котами и Иван-чаем.

У часовни были красивые двойные двери под величественным порталом с фронтоном. Том вставил ключ в замок и повернул его.

— Вот.

Элизабет вгляделась. По обеим сторонам были окна до пола, вторая их лента бежала вверх к великолепным серым стенам галереи. Пространство нефа оказалось пустым, за исключением обломков досок и маленькой кучки просмоленных скамеек возле возвышающейся роскошной с резными вставками кафедры.

Лиз прошла вперед, ее шаги гулко раздавались на пыльном и засыпанном обвалившейся штукатуркой полу.

— Она великолепна.

— Я думал, что ты так и скажешь.

— Разве это уже не почти готовый дом?

Том потянул ей чертеж:

— Вот что они хотят.

Она прислонилась к спинке одной из просмоленных скамеек.

— Ты испытываешь восхищение каждый раз, когда получаешь новый заказ и глядишь на что-нибудь подобное, что можешь спасти?

Том прошел мимо нее и похлопал с видом профессионала по вставке кафедры.

— Не так часто, как я делал.

— Потому что по-прежнему хочешь быть врачом?

— Думаю, это слишком свободная интерпретация.

Элизабет плавно скользила руками взад и вперед по спинке скамьи. За этим жестом скрывалось раздумье, не предвещающее ничего хорошего.

— Том.

Он не обернулся, стоя возле кафедры.

— Да?

— Я не могу выйти за тебя замуж.

Том наклонился вперед и прижался лбом к кафедре, одной рукой держась за панельную обшивку.

— Ты знаешь почему, — сказала Элизабет.

Наступила долгая, мучительная пауза, и затем Том невнятно произнес:

— Я предупреждал тебя о Дейл.

Лиз сложила руки вместе на спинке скамьи и смотрела на них какое-то время. Потом посмотрела вверх, на Тома.

— Да, — сказала она. — Ты предупреждал. Ты говорил, что не надо ей предлагать мой дом. Предупреждал, что она может попытаться подавить меня и нас. Но… — Лиз замолчала и потом очень мягко сказала:

— Ты никогда не предупреждал меня, что ничего не будешь делать, чтобы остановить ее.

Том очень медленно отвернулся от кафедры и встал лицом к ней.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Лиз утвердительно кивнула.

— Я не знал, — проговорил он, — и никогда не осмеливался надеяться, что смогу полюбить кого-то так сильно. Но — полюбил. Я люблю тебя. Думаю, больше, чем когда-либо любил какую-нибудь другую женщину.

Элизабет печально сказала:

— Я верю тебе…

— Но Дейл…

— Нет, — сказала Лиз. — Нет, не Дейл. Ничего не говори больше о Дейл. Ты знаешь о дочери, Том. Ты знаешь…

Он слегка прошел вперед и встал на колени на скамейке вдали от Лиз, но лицом к ней.

— А как же Руфус?

Элизабет закрыла глаза.

— Не надо…

— Ты разобьешь ему сердце…

— И себе…

— Как ты можешь? — Том неожиданно закричал. — Как ты можешь позволить этой единственной причине оказывать на себя такое влияние?

— Это не единственная причина, — уверенно ответила Элизабет. — Она основная и накладывает отпечаток на все. И ты знаешь это. И этот отпечаток будет отражаться на будущем.

— Ты обвиняешь меня?

Лиз посмотрела на него.

— Думаю, я понимаю кое-что в твоих действиях, но думаю, что никто не может изменить положение дел, кроме тебя.

Он наклонился в ее сторону, через спинку скамьи. На лице Тома отразилась внутренняя борьба.

— Я хочу изменить положение вещей.

— Как?

— Мы переедем, сделаем то, что ты хотела — другой дом, другой город, даже заведем ребенка. Мы начнем все с начала, создадим расстояние, физическое расстояние между нами и прошлым…

Элизабет покачала головой. Она неуверенно произнесла:

— Так не получиться.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не можешь избавиться от прошлого, просто переехав. Оно приедет вместе с тобой. Ты справишься с обстоятельствами, если только встретишься с ними лицом к лицу, бросишь им вызов, подстроишь их под себя…

— Тогда так и сделаю! — воскликнул Том, протянув к ней руки. — Я сделаю что-нибудь!

— Том, — сказала Элизабет.

— Что?

— Есть и другая причина.

Он опустил руки.

— Да?

Лиз медленно обошла вокруг скамьи, к которой прислонялась, пока не оказалась на расстоянии фута от него. Он не пытался коснуться ее. Тогда Элизабет протянула к нему обе руки, обняла, притянула к себе и легко поцеловала его в губы.

— Слишком поздно, — сказала она.

— Просто поговори со мной, — сказала Лиз.

Она лежала на раскладном диване с закрытыми глазами. Дункан поднялся и чуть-чуть подвинул занавеску, чтобы скрыть в тени ее лицо от полуденного солнца.

— О чем?

— Ни о чем, — ответила его дочь. — Ни о чем. Мне просто нужно слышать тебя, твой голос…

Дункан Браун посмотрел на нее сверху.

— Не думаю, что ты выспалась прошлой ночью. Боюсь, что кровать не очень удобная.

— Дело не в этом. Я нигде не могу спать. В этот момент я не могу спать даже на двадцати матрацах из гусиного пера. — Она открыла глаза. — Ох, папа…

— Моя дорогая доченька…

Она протянула к нему руки.

— Что я сделала неправильно?

Отец взял ее за руку и присел на край дивана.

— Ты не сделала ничего неправильного.

— Я должна…

Он накрыл ее руку своей ладонью.

— Нет. Ничего неправильного. Ты совершила поступки по незнанию или из-за нехватки опыта, но это не то, чего надо стыдиться.

Элизабет отвернулась от него к большому окну, сверкающему чистотой после того, как над ним поколдовал Шейн. Она посмотрела на высокое и широкое небо раннего лета.

— Я, конечно же, не знала о Дейл.

— Да.

— Он боится ее, — сказала Лиз, повернувшись к отцу. — Ты можешь представить себе такое? Том, ее отец, — и боится ее. Или, в конце концов, пугается того, что случится, если он воспротивится ее воли. Том думает, что ему не следует противостоять ей вместе с ее собственной разрушительной силой, в противном случае он причинит дочери вред. Он сказал мне: «Я не могу рисковать, ломая ее разум. Она — моя дочь». Вот так он и попал в ловушку. Или, может быть, сам поверил, что попал в ловушку. Как бы то ни было, — горько сказала Элизабет, — Дейл победила.