Конечно, говорил он себе, о детях можно думать где угодно. Мысли принадлежат только самому человеку. Но существовало нечто сдерживающее. Ведь Джози — и не следовало сознательно вводить себя в заблуждение — не могла видеть от них проявлений симпатии или любви к ней. Дети, как был уверен Мэтью, устроили его жене невыносимо тяжелую жизнь с тех пор, как она появилась в судьбе их отца. А значит, жена платила им лицемерной симпатией. Но Мэтью, однако, не сомневался: Джози действительно не имела даже малейшего понятия о собственной ангельской терпимости по сравнению с требованиями Надин. Рождество потрясло в самом худшем смысле, — он понимал это. Поведение его детей по отношению к Джози, в особенности, то, что сотворила Бекки, было просто ужасающим. И Мэтью разрывался между ними, а в итоге беспомощно сдался, презирая себя за собственную слабость и пассивность.

«Оказывай ей сопротивление! — кричала Джози в рождественский вечер. — Почему ты не противостоишь ей?..»

Мэтью был подавлен и измучен. Теперь он вспомнил, что был момент, когда пришло удивление: почему надо было затевать все это, откуда взялась надежда, что можно освободиться от прошлого?..

«А иначе, — сказал он тогда, не глядя на жену, — Надин просто отыграется на детях. Что бы я ни делал, надо думать о том, чтобы не причинить вред детям…»

Он сел за свой письменный стол и включил обе лампы. На фанерных стенах, которые Мэт использовал как доски для заметок, был помещен пестрый коллаж из фотографий с детьми. Снимки детей были сделаны в разные годы и в разных местах: в ванной, на велосипеде, у моря, в саду, возле Тауэра в Лондоне, в карнавальных костюмах, они спали и присутствовали на торжественных церемониях и школьных утренниках.

Мэтью оперся локтями на стол и обхватил руками лоб. В центре пестрой картины была одна, которую он особенно любил: Рори, в пижаме и ковбойской шляпе, держал котенка, который вскоре умер от чумки. Мальчику тогда исполнилось шесть лет. Его выражение лица переполняло желание защищать, оказывать покровительство.

Недавно Надин звонила Мэтью несколько раз — всегда в школу. Она говорила, что Рори прогуливает уроки. Это случалось нечасто, он не был в компании с другими мальчиками. Но местный фермер нашел пару раз сына Мэтью в своем дворе. А в школе заметили, что Рори приходил во время проверки посещаемости утром и днем, но часто отсутствовал на последующих уроках. Надин неумолимо упоминала о причинах поведения подростка, но все же, как обычно, отказалась от попыток Мэтью предпринять хоть что-нибудь по этому поводу.

— Тогда зачем звонить?

— Потому что ты — его отец.

— Когда ты позволяешь мне быть им.

Ему пришлось поспешно положить после этого телефонную трубку. Мэтью испугался, что секретарь директора услышит вопли Надин через тонкую перегородку, которая отделяла приемную от кабинета. Рори требовал внимания. Конечно, он вступал в трудный возраст, но именно в этот момент Надин отказывалась позволить ему или его сестрам приехать в Седжбери. Дети привыкали к обстановке, сказала бывшая жена. Они все в последнее время привыкали к обстановке новой маленькой семьи, и она не хочет, чтобы их вывело из равновесия общение с мачехой, которую дети ненавидели. Адвокат Мэтью сказал, что надо проявлять терпение.

— Пусть пройдет месяц или два. Не давай ей повода к борьбе. Если ты не увидишь детей на Пасху — вот тогда мы предпримем кое-какие меры.

Мэтью устало закрыл глаза. Романтизировал ли он своих детей, интересовался ли ими, потому что страшно скучал по ним? Извинял ли все их враждебные выходки и дурное настроение, поскольку понимал, что им приходиться несладко, а их отсутствие — постоянная боль? Поэтому ли он порой бывал резок с Руфусом, который редко заслуживал какой-то грубости? Сын Джози так мал. Иногда, глядя на затылок пасынка, когда тот наклонял голову над миской с кашей или делал домашнее задание, Мэтью видел в нем совсем еще малыша. А потом приходили мысли о неизбежных обстоятельствах его зачатия. И волна сексуальной ревности к Тому Карверу — глубокой, дикой, и, без сомнения, неразумной ревности — поднималась у него в груди.

— Мэт?

Он обернулся. Голова и плечи Джози появились в проеме лестничной площадки.

— Я не услышал тебя…

— Я сняла обувь. Ты в порядке?

— Ну, так себе.

— Я бы ничего не сказала о материнской любви. Я и не подразумевала…

— Все в порядке.

— Я думала…

— Что?

— Если они не приедут сюда, не хотел бы ты поехать и повидаться с ними у нее?

Муж улыбнулся ей в ответ:

— Я не думаю, что это хорошая идея. Логово зверя…

— Или где-нибудь на нейтральной территории. Думаю, я не должна приходить.

— Тебе не следует так считать…

— Я бы хотела так думать, — ответила Джози. — Но ведь ты же не хочешь возвращаться.

— Знаю.

— Мэт…

— Да?

— Это тяжело, верно?

— Да, но не так важно.

— Что случится, — спросила Джози, — когда это станет важным?

— Не знаю, — ответил он, отодвинувшись от спинки стула и коснувшись руки жены, которой та держалась за деревянный косяк проема. — Мы должны обождать и посмотреть, что будет.

— Я продам его, — сказала Элизабет. Она стояла под руку с Томом и смотрела на дом, который купила буквально несколько месяцев назад.

— Так ты же только что купила его!

— Верно.

— Тебе стоит повременить, привести его в порядок, а затем дом можно выгодно продать.

— Я не могу находиться в состоянии скуки, — проговорила Элизабет. — Дом меня больше не интересует. Я по-прежнему в восторге от него, но теперь он не станет моей жизнью.

Том прижал ее к себе.

— Хорошо.

— Я спрашивала отца, нравиться ли ему дом, и он ответил, что голова кружится только от мысли об этом.

— А что он сказал о твоей свадьбе со мной? — спросил Том.

— Думаю, считает, что ты — ненадежный партнер.

— В каком смысле?

— Ты миновал уже период мужской активности и достаточно стар, чтобы знать свой собственный вкус.

— Я знаю, что все в порядке.

Элизабет пинала сухие листья под ногами.

— На самом деле, думаю, он меньше удивлен, чем я. Тем, что я собралась замуж, я имею в виду. А вот я удивлена… — Элизабет посмотрела на Тома без улыбки. — Да, — проговорила она. Потом оглянулась на дом. — Полагаю, Дейл это не понравится?

— Дейл…

Дочь Тома была очень несдержанна по отношению к Элизабет. Они виделись несколько раз, всегда в его присутствии, и девушка вела себя подчеркнуто по-хозяйски, суетливо предлагала будущей жене отца чай и подушки, вела беседу. Она рассказывала Элизабет, как сильно любит свой родительский дом. «Я знаю его всю свою жизнь, вы понимаете? Меня принесли сюда из больницы после рождения, и я никогда по-настоящему отсюда не уходила. Ну, если не считать школы. Я ненавидела школу. А вы? И я не терплю квартиру, где живу сейчас. Она такая безликая…»

— Почему ты заговорила о Дейл? — спросил теперь Том.

— Потому что она сказала, что ненавидит свою квартиру. И не любит Бристоль — в отличие от своего дома. Так что, может быть…

— Я так не считаю.

— Слишком большой?

— Слишком тесный, — ответил Том.

— Для нас?

— Да.

— Продолжай, — сказала Лиз. — Мы все взрослые, а у Дейл своя собственная жизнь. В любом случае, она не высказывает в мой адрес абсолютного возмущения.

Том улыбнулся, обернувшись к Лиз. Он медленно повел ее обратно, вниз по склону.

— Тогда дом станет слишком тесен для меня, — проговорил он.

— Но ты любишь дочь…

— Дорогая…

— Тогда в чем дело?

— Она обладает подавляющим характером, если хочешь знать. Дейл нельзя ни о чем говорить, ни во что посвящать…

— Ну, значит, ее просто обмануть.

— По разным причинам. Без сомнения, это так, — ответил Том.

— Думаю, расспрошу ее как-нибудь…

— По поводу дома?

— Да.

— Не делай этого.

Элизабет остановилась.