— О, не говори о них, — сказала Элизабет, снова плача. — Ты не можешь представить и постичь, как она требует все, и каким пассивным Том выглядит в моих глазах! А я должна вести себя разумно, должна быть такой сдержанной и заботливой, учтивой и тактичной, никогда не демонстрировать свои истинные чувства. Зато Дейл тычет свои в лицо, потому что она всегда имеет право. Никто даже не говорил ей об этом, но она уверовала, что имеет полное право навязывать всем и каждому свои проблемы и желания, настаивать на симпатии к себе — все время. Все потому, что однажды она потеряла мать, которую я начинаю ненавидеть с огромной силой.

— Боже правый! — проговорил Дункан Браун.

Элизабет сделала другой глоток хереса и поморщилась.

— Так утешительно высказать это.

— А брат?

— Я звонила ему, — ответила Лиз. — Мне, вероятно, не следовало этого делать, но я дошла до предела, и у меня возникла эта безумная идея — попросить его поддержать меня в случае с Дейл, чтобы она не переезжала. Но когда до этого дошло дело, я не сумела попросить его. Он…

— Что?

— Он обошелся со мной так, что я поняла: надо самой найти выход из этой ситуации. Конечно же, он прав.

— Но как ты сможешь все это распутать, если Том не помогает тебе? — спросил отец.

Элизабет вздохнула. Она потянулась и поставила чайный стакан, еще наполовину наполненный хересом, на полное издание энциклопедии двадцатого века. Им обычно пользовался отец, когда решал газетные кроссворды.

— Я люблю его, — сказала Лиз. — Я вижу, как это тяжело для него, я понимаю, что это за мучения, что он страдает от чувства ответственности, возникшего с тех пор, как умерла Паулина. Меня только интересует, видит ли он, как мне тяжело?

— Полагаю, он видит, — проговорил Дункан Браун. — И не знает, как ему поступить.

Лиз посмотрела на него.

— Тебе это знакомо? С мамой?

Он улыбнулся.

— Почему ты продолжаешь ее впутывать в эту ситуацию? — спросила Элизабет.

— Потому что продолжаю интересоваться, что она бы сделала на моем месте, чтобы подсказала бы…

Дункан посмотрел на дочь. Свет, который он заметил в Рождество, окруживший ее, словно нимб, слегка потускнел.

— Я сказала Тому, — продолжила Лиз слегка охрипшим голосом, словно слезы еще не прошли, — разве он не видит, что мы все одиноки в этой будущей семье? С одной стороны, нас объединяют общие чувства, а с другой — мы ощущаем бессилие, чтобы что-то менять. Но надо попытаться, оставить прошлое позади и попытаться…

— И что он сказал на это?

Элизабет снова подняла розовый стакан.

— Он сказал, что нельзя забыть прошлое, потому что все, что свершается, уходит туда. Что-то происходит, дело сделано, а последствия продолжают просто двигаться дальше. Он дал мне почувствовать… — она остановилась, закусила губу и произнесла:

— Я жила слишком ограниченной жизнью, чтобы знать об этом.

— Возможно, он говорил с тобой немного покровительственно.

— Но правдиво. Я похожа на книгу на полке, которую никто не хотел взять и прочитать до конца.

— Элизабет, — сказал отец.

— Да?

— Ты загнана в угол, так?

— Да.

— Моя дорогая, что ты собираешься сделать?

Она подняла чайный стакан и выпила весь херес в два глотка, потом поставила пустой стакан обратно на энциклопедию.

— Я собираюсь попросить его, — проговорила Лиз, — попросить оказать мне поддержку.

Фермерский дом Хантли поднимался красным пятном из красной земли Херфордшира, словно за многие столетия он медленно вырос из нее. Дом был построен на склоне вместе с заботливо выстроенными сбоку сараями. Через поток между домом и узкой дорожкой, Тим перекинул грубый мост, сделанный из железнодорожных шпал. Когда Бекки перешла через него, две овчарки, посаженные на длинные бряцающие цепи прямо у входа в ближайший сарай, с лаем бросились ей навстречу огромными прыжками. Длина цепи держала их примерно на расстоянии ярда, однако девочка направилась по дальней стороне моста и сразу же юркнула в маленький сад фермы. Она не любила собак.

Дверь дома открылась прежде, чем она добралась до нее. Миссис Хантли, которую она не встречала раньше, стояла в дверном проеме и с без улыбки смотрела на нее.

— Мы уже волновались, придешь ли ты.

Бекки проглотила обиду. Она поднесла к волосам руку с ногтями, покрытыми дешевым синим лаком и убрала прядь с лица.

— Я сейчас присматриваю за мамой.

Миссис Хантли внимательно окинула ее взглядом. Она посмотрела на ее непричесанные волосы, джинсовую куртку, длинную грязную юбку и испачканные ботинки. Мать фермера проговорила, как бы идя на уступку:

— Тебе лучше зайти.

Бекки последовала за ней. Кухня была низкой и маленькой, но чистой. На покрытом клеенкой столе у окна лежали коробки из-под яиц, внутри них были положены отборные проросшие посевные картофелины, а в стороне сидел Тим Хантли и ел что-то из дымящейся тарелки. Он бросил на Бекки спокойный взгляд и указал ей на стул напротив:

— Садись.

Бекки последовала просьбе. Она сжала кулаки, чтобы спрятать синие ногти от посторонних глаз, и опустила руки на колени. Миссис Хантли взяла чайник, стоявший на кухонной плите, и поставила налитую чашку на стол перед девочкой. Та не прикоснулась к чашке, но не потому, что из протеста дала себе зарок не пить чай.

— Спасибо, — сказала она.

— Ну, — спросил Тим, — что ты хочешь нам сказать?

Бекки посмотрела на свой чай. Она бы предпочла взять в руки что-нибудь, но не была уверена, что выдержать взгляд миссис Хантли, если поднесет ко рту чашку. Она сказала:

— Я не знаю, что случилось. Миссис Хантли проговорила:

— Что сказала твоя мать?

Бекки колебалась. Надин была неспособна рассказать все толком, но зато дала много обрывочных сведений. Она ужасно расстроилась из-за новости о побеге дочери, а потом — из-за отказа Мэтью позволить ей прийти к ним…

«Он не… — устало произнесла Надин. — Он не позволил, он запретил мне!»

А потом Тим принес ей ягненка, и она думала, что сможет справиться с уходом. Затем Надин услышала о Бекки и пришла в панику. Она позвонила Тиму, он явился, а она была в истерике. И потом он схватил ее и потащил наверх, в постель, а потом…

— Что? — спросила Бекки.

— Я не могу сказать тебе.

— Он пытался что-нибудь сделать? Он позволил себе что-нибудь?

— Я не знаю, — сказала Надин. — Не помню. Просто вижу, что он напугал меня, был груб, я не знала, что сейчас произойдет.

Теперь Бекки не встречалась глазами с глазами Тима и миссис Хантли.

— Она ничего не помнит.

Тим фыркнул.

— Мы не хотим никакого шума, — сказала миссис Хантли. — Мы не собираемся ухаживать за ней, дадим немного еды — вот и все. Но нам не нужны никакие проблемы.

— Я пришла, — громко сказала Бекки, прежде чем прошел ее бравурный настрой, — чтобы поблагодарить вас за все, особенно — за то, что позвали доктора.

Тим пожал плечами:

— Она была в истерике.

Бекки ничего не ответила.

Фермер тщательно прожевал еду и потом сказал:

— Она была на полу, когда я пришел туда, а когда попытался поднять, набросилась на меня. Так что я дал ей пощечину, чтобы заткнуть ее. — Он сделал глоток чая. — Потом я поднял ее наверх. Она кричала всю дорогу. — Тим кинул на Бекки открытый взгляд. — Я отнес ее в кровать. Потом спустился вниз и вызвал доктора.

Бекки посмотрела на свою чашку чая. Он был жидким, с молоком. Девочка сказала:

— Ей теперь лучше.

— Рад слышать это.

— Она позвонила тебе? — вступила в разговор миссис Хантли.

— Да.

— Кто привез тебя? Мы видели машину, красный автомобиль…

Бекки заколебалась.

— Моя мачеха.

— Это очень любезно с ее стороны, — сказала мать фермера.

Бекки утвердительно кивнула. «Любезно с ее стороны…» Ее привела в глубокое замешательство не сколько сама нервозная поездка вдвоем в одной машине, а тот факт, что когда они доехали до места, Джози предложила зайти вместе в коттедж.