Но мальчик знал, что не стоит рисковать. Стоило только начать говорить что-нибудь подобное, как снова начнутся крики и вопли, — а он устал от скандалов. Не хотелось ничего делать, никуда идти, Рори потерял интерес ко всему, что находилось перед ним, устал даже от одного вида жареной картошки. Обычно подросток чувствовал такую апатию, когда отец и мать ссорились, или когда мать убегала куда-нибудь и оставляла отца одного.

Комок подступил к горлу Рори. Он не должен думать об отце. Конечно же, не должен — ведь это снова заставляло его желать, чтобы отец оказался здесь таким, как прежде — просто папой, — а не тем, кем стал теперь. Сейчас Мэтью сделался временным папой — и все из-за случившегося, из-за Джози и Руфуса. Рори не испытывал ненависти к Джози и Руфусу, как того хотела Надин, но ненавидел их появление, переменившее всю жизнь. Прежде все было просто, знакомо, обычно. В конце концов, отец — это центр той жизни. Той жизни — неизменно свежего чая, зевания на кухне рано утром, старых клетчатых халатов…

Слезы навернулись в уголках глаз мальчика. Он опустил нож и потер нос ребром руки.

— Ты проголодался?

— Не то чтобы…

Надин окинула взглядом стол. Клер съела половину своей фасоли, но у нее самой и у Беки еда осталась почти нетронутой. «Мы все расстроены, — подумала мать, — печальный маленький отряд человеческих отбросов. Их вышвыривают, как ненужные вещи, когда в жизни других происходят перемены. Просто хотят выбросить то, что больше не нужно. Бедные дети, бедные неряшливые, измученные дети с разрушенными жизнями, с зависимостью, с нежеланием причинять мне боль. Не надо было давать Бекки пощечину, нет, не надо! Не надо кричать на детей за то, что от них не зависит, за боль, которую мне причинил их отец, за то, что случилось. Они — хорошие дети, нет, правда, хорошие, любящие дети. Это — все, что у меня есть, все будущее, которое мне предстоит…»

Мать улыбнулась им:

— Доедайте.

Бекки медленно покачала головой:

— Нет, спасибо.

— Послушайте, — сказала Надин.

Они замерли. Мать наклонилась вперед, пригнувшись к своей тарелке, и положила ладони на стол.

— Мы должны извлечь из всего пользу.

Она замолчала и потом добавила:

— Верно? Мы должны научиться здесь жить, ходить в школу, найти свою компанию. Мы не собираемся сдаваться, правда? Не собираемся позволить другим людям поломать нашу жизнь. Скажите, что, если…

Клер и Бекки подняли головы.

— Мы пойдем вечером в Росс?

Старшая ответила:

— Ты говорила, что денег совсем нет…

Надин улыбнулась:

— Я могу снять немного денег со счета. Совсем немного. Можем сходить в кино. Что вы об этом думаете? — Она протянула руку и пожала ладонь Рори, который сидел рядом с ней. — О-кей?

Сын кивнул.

— О-кей, Клер?

Клер тоже кивнула. Надин повернулась к Бекки.

— Ну, Бекки, о-кей?

Дочка взглянула на нее и несмело улыбнулась:

— О-кей.

Письмо пришло вместе с остальной почтой: с тремя счетами, рекламным мусором и каталогом детской одежды. Мэтью очень быстро достал счета, выхватывая их, словно не хотел, чтобы Джози видела, насколько коричневый конверт внушительного вида привлек его внимание. Потом он передал письмо ей.

— Это он написал, верно?

Джози посмотрела на письмо. Оно действительно было написано Томом, его элегантным почерком архитектора, о котором бывшая жена частенько говорила, что он слишком изящен для такого солидного мужчины.

— Да.

— Тогда тебе лучше взять его.

Она убрала руки за спину.

— Я не хочу ничего знать о нем, Мэтью.

Муж бросил на нее взгляд и потом усмехнулся:

— Тебе все равно придется открыть его. Речь может идти о Руфусе.

— Он звонит мне по поводу сына. А письма… — она замолчала.

— Что?

— Письма имеют большую важность. Это всегда значит, что кто-то хочет избежать разговора с глазу на глаз.

— Мне вскрыть письмо?

— Нет, — сказала Джози. — Я пока отложу его. А открою после собеседования.

Мэтью наклонился и поцеловал ее в губы. Джози любила то, как муж всегда целовал ее в губы, ей нравился даже самый быстрый поцелуй при приветствии и прощании. Мэтью всегда давал ей почувствовать, что хочет этим сказать.

— Удачи, дорогая. Удачи на собеседовании.

— Знаешь, нервничаю. Я не ходила на собеседования по работе с тех пор, как Руфусу исполнилось два года.

— Ты замечательная, я взял бы тебя на работу.

— Ты чересчур пристрастен.

— Да, — ответил Мэтью. — Безнадежно.

Джози взглянула на письмо.

— Том на самом деле не хотел, чтобы я работала.

— А я хочу, чтобы ты работала, если тебе это нужно самой.

— Нужно.

Муж почти стыдливо взглянул на счета в руке.

— Это поможет…

— Знаю.

— Мне жаль, — вдруг проговорил Мэтью. — Мне очень жаль, что нужно продолжать…

— Не надо о ней.

— Я не хочу, чтобы ты думала, что мне это необходимо, но…

— Конечно, — сказала Джози, и неприкрытая резкость проступила в ее голосе. Этот металл, казалось, всегда проявлялся при любом упоминании о Надин или об ее детях. — Ты хочешь поддержать своих детей?

Его плечи слегка опустились.

— Конечно, я буду это делать.

Мэтью наклонился и положил письмо Тома на кухонный стол, слегка придавив стоявшей рядом банкой с шоколадным кремом.

— Я лучше пойду.

— Да.

Муж посмотрел на Джози.

— Удачи. Я это имею, в виду.

Она попыталась улыбнуться:

— Спасибо. Я позвоню.

Собеседование оказалось не слишком страшным. В двух начальных школах в Седжбери образовались вакансии для учителей английского и общих предметов на две четверти, поскольку постоянная учительница ушла в отпуск по беременности. У нее двойняшки, сказала директор школы, поэтому затянувшийся отпуск — это случай особый.

Директриса оказалась пухлой женщиной в вязаном костюме. Ее главным делом, как узнала Джози, была забота о воспитании. Вот почему ей понравилось резюме Джози с упоминанием в нем конференции в Челтенхэме.

— Мы ничему не можем учить этих детей, — сказала директриса, — пока не научим их минимальному самоуважению.

Джози утвердительно кивнула. В Бате, в школе, где она преподавала и куда ни за что не хотела отдавать Руфуса, учились дети, пусть даже хорошо одетые и сыто накормленные, которые происходили из особой городской среды. Там общение проявляется разве что в совместном хулиганстве. Все ученики выросли на этом, обычно ссорились и находились в состоянии депрессии и разочарования, атмосфере крика и драки. Такие дети все воспринимали физическую расправу как общепринятое явление. И Седжбери — не исключение. Если что-то здесь и было по-другому — так то, что она, Джози, замужем за Мэтью, а не за Томом. А значит, во всех отношениях ближе к детям, которым пыталась помочь. Поэтому в ее душе появилась некоторая гордость.

Провожая Джози до дверей школы, директриса заметила:

— Между прочим, ваша падчерица училась здесь. Ее зовут Клер Митчелл.

Учительница была поражена:

— Да?..

— А ее старшая сестра училась здесь раньше. Мальчик был в Уикхэме, насколько я помню. Как они поживают?

Джози почувствовала, как начинает краснеть.

— Боюсь, мы пока не узнали друг друга достаточно. Полагаю, они все привыкают к новым школам.

— Чудесные дети, — сказала директор школы. — Умные. — Она аккуратно посмотрела сбоку на Джози. — Вы встретите в Седжбери много людей, которые знают семью Митчеллов.

Ее собеседница смотрела прямо перед собой.

— Я начинаю побаиваться этого.

— Это хорошо, что вы будете работать…

— Правда?

Директриса засунула руки в карманы своего вязаного жакета.

— Это будет означать, что вам не придется извиняться слишком часто, что у вас есть свое положение…

— Извиняться?

— Люди не любят перемен.

— Вы имеете в виду — просить у них прощения за то, что я — вторая жена Мэтью?