Бекки поставила ногу на ближайшие кусочки разбитого стекла и раздавила их. Потом встала на колени, нагнувшись, и выложила круг из осколков…

— Со мной все в порядке, — говорила Надин всякий раз, когда Бекки ее и не спрашивала. Голос матери внешне бодрым и наигранным. — Со мной, правда, все в порядке.

Она занималась лепкой горшков. Тим нашел ей подержанную печь для обжига. У нее появился радиоприемник — какая-никакая, но компания.

— А ты как? — спрашивала она. — Вот что я на самом деле хочу знать. Как ты? Тебя достаточно кормят? Все ли в порядке в школе? Расскажи, что вы делаете. Расскажи обо всем…

Бекки медленно подняла голову. Снизу она слышала звук телевизора. Возможно, Рори включил его. Большинство вечеров брат включал «ящик», когда улучал момент, причем так громко, что, когда Джози просила убавить звук, ей приходилось кричать. Иначе не было слышно. Потом начал звонить телефон. При этом звуке в животе у Бекки закололо, и ее охватил новый порыв гнева — столь сильного, что она физически почувствовала, как злость закипает в груди, застилает глаза.

Она неуверенно встала. Стекло лежало под ногами, мерцающее и зловещее. Бекки неуклюже переступила с ноги на ногу и начала топать по разбросанным осколкам. Кто-то должен заплатить за это, кто-то должен страдать за всю несправедливость, за давление, за напряжение, за мучительное разочарование и боль. «Кто-то, — думала Бекки, топая ногами, — должен быть наказан».

Мэтью позволил Клер делать домашние задания в комнате на чердаке. Она часами сидела там наверху. Иногда, когда отец возвращался домой после школы — всегда позже, чем кто-либо, девочка уже была там. Она приходила из школы мимо мачехи, обычно не говоря ни слова, и поднималась сразу на чердак. Там и сидела в отцовском кресле, иногда надевая один из его джемперов. Когда он приходил, Клер бежала к нему, пытаясь забраться на колени. А если Джози что-нибудь говорила, Клер отвечала: «Ты не моя настоящая мать» И обнимала Мэтью.

Бекки велела ей говорить: «Она — не твоя настоящая мать. Она не может заставить тебя что-нибудь делать. Скажи ей так».

Если они оставались одни — только Клер и Джози, — то падчерице не хватало смелости сказать такое. Но на коленях у отца она могла говорить все, что угодно.

— Она знает, что не твоя мать, — сказал Мэтью, пытаясь сгладить ситуацию. — Бедная Джози — иметь такую обузу как ты!.. Вот уж ужасная мысль!

— Я и не хочу быть твоей матерью, — вступила в разговор Джози. — И даже не пытаюсь быть…

— Она делает то, что раньше делала мама, — сказала Клер. — Разве не так?

— Кто-то же должен это делать, как, по-твоему?

— Наша настоящая мама, — ответила Клер.

Она крепко держалась за Мэтью. Если она хваталась за отца достаточно крепко, то ей не надо было думать о матери, коттедже и туалете в сарае. Когда девочка вспоминала об этом, то испытывала отчаяние. А проще всего было не думать о грустном или на коленях у отца, или на его чердаке. Там хранилось так много вещей из ее детства, что иногда девочка могла притворяться, что ничего не изменилось и не разрушено. Она сосчитала фотографии. На них есть все трое — она, Рори и Бекки. Но не было фотографии матери. На самом же деле, когда Клер рассмотрела снимки повнимательнее, стало заметно — у нескольких фотографий оказались странные края, словно их неровно обрезали. Когда Клер смотрела на эти обрезанные снимки, то вспоминала кое-что из того, что мать говорила об отце, о том, что он сделал, как он себя вел. Эти воспоминания лишали девочку желания покинуть чердак, даже когда Джози звала ее, отнимали способность двигаться, пока отец не поднимался по лестнице и не находил ее здесь, в его кресле, одетой в его джемпер. Своим присутствием Мэтью возвращал дочь в мир реальности.

— Я хочу, чтобы она не так цеплялась за тебя, — услышала Клер слова Джози. — Я хочу, чтобы ты не позволял ей…

— Ей только десять…

— Дело не в возрасте, Мэт. Это отношение…

Клер не знала, что значит отношение, но слово звучало как комплимент. Она была страшно рада делать то, что не нравилось Джози, причем — делать вместе со своим отцом. Бекки настраивала Клер вести себя вызывающе по отношению к мачехе, как и сама поступала из принципа. Но, хотя сестра и слушала, она почти не понимала, о чем говорила Бекки. Так было и с домашними заданиями. Она сидела на коленях Мэтью не для того, чтобы досадить мачехе — просто ей этого хотелось, так было нужно. Она не отказывалась от приготовленных Джози ужинов, чтобы позлить жену отца, отказывалась, потому что те блюда, так правильно приготовленные, такие полезные, вызывали у нее чувство вины перед матерью. Иногда она ощущала себя предательницей. Если Джози не понимала этого, то Клер ничего не могла с собой поделать. И проявляла бурную радость, когда Мэтью приходил домой.

Она смотрела с безопасной позиции на коленях у Мэтью на мачеху, которая сортировала вещи для стирки на кухонном полу.

— Я не хочу, чтобы стирали мой спортивный костюм, — сказала Клер.

Джози лежала на своей с мужем постели. Она была полностью одета и лежала совсем неподвижно, сложив руки на животе и глядя в окно. Лучи заходящего солнца и резкий оранжевый свет уличных фонарей казались неестественными и неприятными. В спальне стояла тишина — достаточная, чтобы слышать звуки внизу: телевизор приглушен, с кухни раздаются крики — Мэтью заставлял детей мыть руки, причем без особых проблем. Голоса Бекки не доносилось. Она сидела в своей комнате за закрытой дверью, куда ушла в шесть часов после звонка матери.

Надин звонила на сей раз по поводу денег. Она разговаривала сперва с Бекки, а потом потребовала к телефону бывшего мужа. Джози терла сыр на кухне и слышала, как Мэтью сказал: «Но теперь я плачу за детей, и тебе должно хватать, должно». Разговор затянулся, и когда Мэт положил трубку, его жена слышала, как Бекки говорит со страхом и яростью в голосе:

— Ты не можешь позволить ей умирать с голоду.

— Она не умирает с голоду, — ответил Мэтью. — Она просто потратила все, что ей полагается, за один месяц, а теперь хочет получить еще.

— Тогда ты должен давать ей больше денег.

— Я даю ей все, что могу, — возразил отец. Джози поняла по его голосу, как он устал. — Теперь она должна сама позаботиться о себе.

— Верно! — закричала Бекки. — Верно! И чья в этом вина?

Джози услышала шаги Мэтью, идущего по направлению к двери кухни, и склонилась над теркой.

— Я не буду с тобой разговаривать об этом, — сказал Мэтью. Он открыл дверь в кухню. — Это не твое дело.

Бекки побежала за ним. Она быстро встала на кухне, сверкая глазами в сторону мачехи. Рука Джози соскользнула на терке, и тут же яркая струйка крови потекла из ее указательного пальца. Она сунула его в рот.

— Здесь мы в недостаточно узком кругу, — заявила падчерица, по-прежнему сверкая глазами, ее голос стал глухим от сарказма. — Не так ли?

— Успокойся, — сказал Мэтью. Он взглянул на жену. — С тобой все в порядке?

Та утвердительно кивнула, не вынимая палец изо рта. Бекки фыркнула и зашагала по направлению к двери.

— Я не хочу ужинать.

— Чудесно, — ответил Мэтью.

Дверь с грохотом закрылась за Бекки. Муж подошел к Джози и обнял ее.

— Прости.

Она уткнулась ему в грудь.

— Все в порядке.

— Джози…

— Да?

— Я собираюсь положить на ее счет немного денег еще раз. Я знаю, что не должен так поступать, знаю, у нас теперь здесь дети…

— Что? — сказала Джози, поледеневшим голосом.

— Я просто сказал. Я должен снова снять немного денег для Надин. Я дал ей меньше, потому что дети здесь, но я должен прибавить.

— Потому что твоя дочь велела тебе это сделать?

Он вздохнул:

— Отчасти да, если быть честным. И к тому же, теперь, когда у тебя есть работа…

Джози высвободилась из его объятий.

— Я не могу поверить в такое.

— Что случилось?

Она ухватилась за край раковины и смотрела вниз — на струйку крови, медленно стекающую с ее пальца.