Сегодня первый раз в наряде. Дневальная. Все спят, а я сижу. Днем были на кремации Зои Космодемьянской. Она, оказывается, из нашей части, а многие из девчат были с ней в задании.

Почему-то все говорят, что я не смогу работать диверсантом. Я слишком для этого тиха и нежна. Даже командир роты предлагает мне перейти в школу радистов.

Но нет. Что я задумала, так то должно и быть.

Мне сейчас хочется уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы забыться, не видеть всего, что напоминает прошлое.

Думаю, что хватит сил перенести все, и если придется умирать, так умру, как Зоя.

Было занятие в парке. Проходили тактику снятия часовых. Получила благодарность.

14 мая.

Сегодня уезжают Новиковы — ребята, с которыми я больше всего подружилась.

Особенно нравится Степанов Петр. У него есть что-то, напоминающее Льва. Как жаль, что я не пошла в армию раньше. Я могла бы лететь с ними.

Вернулись Новиковы. На месте их выброски была установлена огневая батарея.

Не знаю почему, но я в душе радуюсь этому.

Дни бегут совсем незаметно. Привыкла ко всему и ко всем. Но больше всего к Петьке. Каждый вечер он садится со мной в кино. Сегодня у нас выходной. Утром я с двумя друзьями, оба Петьки, Степанов и Семенов — были в „Колизее“. Смотрели „Машеньку“.

28 мая.

Ночью улетели Новиковы. Как пусто стало, особенно для меня. Незабываемую память оставил Петька.

Разговаривая с ним, я как будто разговаривала с Львом. Лева, милый, ты не знаешь, как я тебя люблю.

И вот я вновь одна. Хоть бы скорее закончить школу, а там вряд ли будет время о чем-либо мечтать.

Из дома что-то не пишут. Мама, наверное, все время плачет. Как жалко их всех. Я знаю, что для них это большое горе. Сегодня была у тети Нади, свезла все свои вещи.

Сегодня выходной. Все ушли в город, но нашу группу не отпустили. Собрали груз и подогнали парашюты. Сегодня улетаем. В 14.00 получит увольнительные. Еду к тете Наде и всем родным.

Сегодня не летим. Но чувствую, что это последние дни в Москве.

С утра освободили от наряда. Велели к вечеру быть готовой. Наконец-то.

Теперь все прощай. Может быть, я больше никогда не увижу Москвы, родных, Леву. А так хотелось бы в последний раз посмотреть на всех.

Лева, дорогой, любимый. Да, я больше тебя не увижу. Но даже там я буду вечно любить тебя. Сердце разрывается. Целый день плакала, а зачем — не знаю. Ведь ты не любишь меня, да теперь и все равно. Я обречена на гибель во имя освобождения родины.

Милый, твой последний поцелуй, подаренный мне на вокзале в день твоего отъезда, до сих пор жжет губы. Многое отдала бы за один такой же. Былого не вернешь. Остается сказать всем: прощай и прости.

Васены больше нет, а есть Машка — моя фронтовая кличка. В 18 часов выехали из части. На центральном аэродроме, в Аэропорту, погрузились и в 21 час поднялись в воздух. Ребята были все в дрезину пьяны, но я и Юлька не выпили ни капли. Да и зачем? Ведь в случае чего погибать все равно что пьяной, что трезвой. Линию фронта перелетели спокойно на высоте 100 метров. Нигде даже не было видно огней и вспышек. Около двух часов ночи стали приготовляться к прыжку. Я стою справа от трех, Юлька слева первая. Стоять очень трудно. На спине парашют — 32 кг, спереди вещмешок с боеприпасами, на ремне диски, граната, пистолет. Сбоку автомат. Часто встречались воздушные ямы. Колени трясутся, но не от страха. В эти минуты я почему-то не думала о смерти. Настроение безразличное.

Юлька прыгнула не по той команде. Что с ней теперь — не знаю. После ее прыжка мы летели минут 17–20. Итак, я осталась одна среди ребят.

По команде „пошел“ начали прыгать. В момент прыжка я, кажется, ничего не думала. Сознание до меня дошло, когда меня окликнули: „Маша“. Я не думала, что не мне, но вскоре вспомнила, что теперь я не Васена. Кругом меня были белые купола. Все спускались быстро, а я почему-то на одном месте. Стала подтягивать тросы. Приземлилась удачно — в болоте, собрались минут в десять. Не было Степанова. Он напился утром. Был в дрезину пьян и как только коснулся земли, то уснул. Вскоре после приземления в лесу услышали стрельбу. Замаскировали груз и отошли километра два на запад. Утром прочли пакет, узнали место своей выброски и задание. Место работы — БССР, Минская область, Осиповичский район. Но надо было разведать местность, т. к. часто выбрасывают не точно на нужное место. Встретили пастухов, которые сообщили, что кроме немцев есть полицейские — местное вооруженное население. К вечеру 10-го я, командир группы мл. лейтенант Краснов Сеня, Михайлов, Степанов ушли в разведку. В 20 часов на поле заметили крестьян. Я была в гражданском, поэтому идти к ним пришлось мне.

Ребята остались в кустах наготове. Отчасти было как-то жутко. Узнав, что они из деревни Репище и что у них в деревне нет немцев, вместе с ребятами вошли в деревню. Провели собрание, раздали газеты.

Ночевать остались в сарае. Дежурили по очереди.

В 4 часа утра нас разбудила женщина, сообщив, что в деревню приехали немцы из соседнего гарнизона Побоковичи. Видно, какая-то сволочь уже сообщила о нас. Только стали перелезать через забор, как по нас открыли огонь. Ужасное состояние: впервые попасть под свист пуль, да еще разрывных.

4 километра бежала без передышки.

Да, теперь мне предстоит частенько устраивать такие кроссы, а там где-нибудь, может, скоро буду лежать под кустом, а может, и висеть на осине… Только бы не последнее. При мысли, что меня повесят, кровь застывает.

Что же теперь делать? Я сама пошла на все это, так теперь и терпи.

Сегодня иду на первое боевое задание. Ребята готовят заряд. Пойдем — я, Михайлов, Степанов, Шейн и Фишман.

Какое-то жуткое состояние. Боюсь, что и правда буду неспособна к диверсионной работе. Но то, что с воза упало, то пропало. Как бы теперь ни хотелось домой, но до Москвы свыше 800 километров.

Вчера спустили под откос воинский эшелон. Я еще никогда не видела таких страстей.

К железной дороге пришлось ползти. Прошли обходчики, и мы начали работу. Вскоре послышался шум поезда. Мы побежали. Не успели отбежать и 100 метров, как все кругом осветило и потом тяжелый взрыв. Слышались лязг вагонов, крики и стоны раненых.

Жалость заполнила мое сердце. Сколько жертв, может, ни в чем и не виноватых.

Не по себе страшно. А сколько еще впереди? Ведь в этом и будет вся моя работа. Может, при одном таком же взрыве я найду себе смерть.

Делая небольшой переход, наткнулась на группу партизан, среди них была и Райка из группы Федорова. Группа ушла за грузом. В том месте, где должны работать Федоровы, не работает ни одна железная дорога и ни одно шоссе. Они перешли в наш район. Встретили отряд партизан под командованием Козлова. Действуют с ним совместно.

Жду с нетерпением возвращения группы. Ведь там мои друзья — Петьки.

Вернулась группа. Сколько радости при встрече. Я вновь не одна. Слушали Москву. Радист — Петька. Велел встать завтра утром пораньше — будем слушать последние известия.

Вчера делали налет на два полицейских гарнизона. В налете участвовали 4 партизанских отряда и наши группы. Организовали налет удачно. Разбились на две партии. Наши группы, отряд Козлова и Кошуры окружили Моксимовские хутора.

В 21 час по ракете с криками „ура“ ворвались в деревню. То же самое было и в Межном. Там действовали отряды Димки и Васьки. Обе деревни сожгли.

27 июня наши связные сообщили, что карательный отряд города Осиповичи думает прочесать лес, где находятся наши лагеря. Вечером смотали свои удочки и ушли за 5 км.

Утром 28-го часовые сообщили, что по шляху Старое Село — Межное движутся танки в направлении на старый лагерь.

Симонова Катя и я были посланы в разведку на шлях в гражданском с корзинками и без оружия.

Не доходя метров 15 до шляха, сели в кусты наблюдать… Скоро нас обнаружили полицейские. Слышали команду „взять живьем“. Мы бежали под умышленно не попадавшими в нас пулями.

Зареклась никуда не ходить без гранат. В нашем старом лагере немцы сожгли палатки, и в сегодняшнем номере „Нового пути“ уже есть очерк разгрома партизанского штаба. Убиты 42 партизана. Нас же в то время было точно 42 человека, т. к. часть людей была в задании. Мне и Кате поручено выявить тайных агентов гестапо. За своих людей мы уверены, вероятно, есть гады среди партизан Козлова.

Очень сдружились с Катей. Поклялись, что будем боевыми сестрами и если умирать — так вместе.

Почему-то стала бояться Петьки. Уж очень он заботится обо мне. Боюсь, чтобы дело не приняло серьезный оборот.

Как трудно быть вдали от любимого.

Лева, дорогой мой, в тебе моя жизнь. Как часто вижу во сне, что мы с тобой вдвоем, ты говоришь мне, что мы никогда не разлучимся более. Проснешься и плачешь без конца. Ведь этого никогда не будет. Не сегодня-завтра я погибну.

Сегодня я, Фишман, Шейн, Костюков и Козлов пойдем на железную дорогу. Берем три заряда, так что в задании пробудем около недели. Хочет идти с нами Катя, но Новиков ее посылает с другой группой.

Подорвали два эшелона. На третьем подорвались обходчики.

9 июля, идя домой, около Ставищ остановились отдыхать. Были окружены немцами. Кольцо прорвали с боем. В лагерь пришла сегодня одна и без сапог. Тут уже Фишман. Но где остальные? Неужели погибли?

Сегодня пришли Козлов и Шейн. Шейн ранен в ухо. Пуля вышла глазом.

Меня назначили следить за Семкой.

Но где же Андрей?

От населения узнали, что Андрей взорвал себя гранатой. Был траурный митинг.

Горжусь Андреем, уж лучше такая смерть, чем плен и мучения.

Группы ушли на засаду на шоссе Москва-Варшава. Я сижу с Семкой. Пою его сырыми яйцами, с каким отвращением он их пьет!

При перевязках с содроганием смотрю на его изуродованное лицо. А ведь был таким красивым парнем.

Вернулись ребята. Подбили одну легковую машину.

Вчера делали налет на торфозавод Табарка. Я с группой в 13 человек подрывали ж.-д. полотно.

Организация налета замечательная.

Проводником был сторож торфозавода, так что он нас подвел к школе, где спали немцы. Часовых сняли без шума.

Коля, хорошо говоривший по-немецки, предложил им сдать оружие. Из школы неслись крики „изменники“. Вероятно, они нас приняли за немцев. Школу с немцами сожгли.

Сегодня хотят нас всех трех девчат послать на железную дорогу. В придачу дают нашего дитя Митю Романова.

Благодаря глухоте Митьки, который все время громко говорил, нас обнаружили обходчики, и 25-го поезд не подорвали. Остались еще на сутки, и 26-го днем взорвали эшелон.

В лагере все думали, что мы „накрылись“. Все рады нашему возвращению. Всю ночь не спала, так как до трех часов Петька работал, а я ему светила. После разговаривали.

Я так и знала. Влюблен. Что мне теперь делать? Мне так его жалко, но я не виновата, люблю другого.

С Петькой начистили картошки и стали варить. Катю не будила.

Сегодня ночью был большой переход из Осиповичского в Октябрьский район. Остановились в деревне Крюковщина.

Не спала уже четыре ночи. Еле держусь на ногах. Легла спать, а Катя стирает, но что-то не спится, лезет в голову какая-то чушь.

Петька со своим помощником ушли в отряд Санько, где будут работать, так как у нас что-то дурит станция.

Вчера весь день с Катей ходили по гостям из отряда в отряд.

Были у Санько. Познакомились с его радистом Мишей.

Наши Петьки ушли к нам в деревню. По дороге домой встретили Петек. Оказывается, они нас ждали там, а мы тут.

Я ей все рассказала о Льве. Она утешает, что, может быть, останусь жива, увижу его, и он, может быть, полюбит.

Добрая девочка, она тоже любит меня, так желает мне счастья, но я знаю, что его не будет. Катечка, ведь нас с тобой ждет одна участь: или петля, или 9 грамм.

Вчера ушли из отряда. Пришли вновь в Осиповичский район. Во всем районе сейчас нет ни одного партизана. Только нас восемь человек, да и то из них три девушки. А скоро здесь будет облава. Ну и жарко нам, вероятно, тогда будет.

Каждую ночь до 10 августа должны жечь условленные костры, получать грузы.

Ночью самолет низко прошел над костром, но сбросил груз в Радитичах, так что он весь достался полицейским. А у нас патроны и тол на исходе.

Два хороших боя, и мы без патронов.

Пришли связные от Новикова.

Теперь надо сидеть на большой поляне, ждать связных группы Корнилова, Григорьева, Семенова, Петрова, Иванова. Она где-то около Гомеля, но придут к нам. Мы с Катей просимся на поляну. Так хочется увидеть кого-нибудь из своих.

Второй день сидим на поляне. Малины ужас. Часто приходят ребята — приносят нам есть.

Учусь курить.

Вчера ребята где-то достали тетради. Мы решили писать очерки о нашей жизни. Ведь интересно и самим будет после прочесть, если только живы будем.

Вчера к нам пришли Лазарев, Шершнов, Райка и Щекочихин. Идя с поляны по шляху, обстреляли обоз с хлебом, который немцы отобрали у крестьян в Старом Селе.

На завтра есть работа. На поляну пойдут ребята. А мы пойдем встречать подводы крестьян деревни Сторонка. Им немцы приказали привезти сено и жито на станцию Ясень. Жители Сторонки просят помочь им избавиться от нарихтовки.

Эффект удивительный. Катя, Райка и я около деревни Разуваевка сожгли три воза сена и два воза жита.

Теперь до немцев дойдет слух, что партизаны сожгли обоз, да и обозчикам от них досталось.

Не знает никто, что это все заранее было оговорено.

Пришел отряд. Они два дня вели бой с батальоном Березина. Есть же сволочи… Весь батальон насчитывает более 2000 человек. И весь из наших военнопленных. И вот теперь они называют себя „русско-германская освободительная армия“. Не обидно драться с немцами, но со своими — ужасно.

Вчера на железной дороге Осиповичи-Бобруйск Новиков, Монахов, я и Гусаков взорвали воинский эшелон.

Вчера всем отрядом были в гостях у Лешки. Общими силами устроили концерт. Вечером разъезжали по деревням с песнями.

Совсем забыли, что мы в тылу и что идет война.

Не всегда же нам грустить?

Ужасное известие. Вчера окало Ставищ убиты Шейн, Трифонов и Василенко. Жители показали немцам, где они были. Так Ставимом не пройдет. У нас закон: кровь за кровь и смерть за смерть.

Сегодня мстили за погибших товарищей. Сожгли Ставище дотла. Население все от мала до велика расстреляли. Разгромили полустанок Деревцы. Двоих полицейских взяли в плен. Гришин, Романов и Граф резали их. Мучительнее их смерти вряд ли можно будет увидеть.

Неужели счастье улыбается нам? Решили идти на отдых в Москву. Скоро я увижу своих, моего дорогого Леву. Холодно при мысли, а что, если он не любит меня. Даже страшно идти на родину.

Все воодушевились. За три дня прошли 200 километров. Уже форсировали Свислочь. Скоро Березина, Днепр, а там почти дома.

Вчера Петька был очень удивлен, когда увидел, что я курю. Я уже курила больше месяца, и неужели он не видел? Решительно восстал против этого. Бьет по губам.

А мне интересно, как он злится.

Все равно буду курить. Брошу лишь тогда, когда будет против Лева.

Боже мой! Мы остаемся в тылу. Не видать мне ни Москвы, ни родных, ни моего милого.

Вчера, в Маковье, где мы остановились отдыхать, пришел отряд „Гастелло“, перешедший фронт 20 августа. Сообщили нам, что выход запрещен. Чтоб им всем пусто было. Так хочется попасть домой, хотя бы на часик. Катя целый день плачет. Боюсь, что я тоже не выдержу.

Две ночи подряд принимали груз с сопровождающими. Вчера двое ребят. Сегодня трое.

Лапин при прыжке повис на березе.

Обрезал стропы и ушиб об пень спину. Еле привела его в чувство, сделала массаж и компрессы.

С 20-го числа Катя и я занимались организацией агентурной сети в городе Осиповичи. Талька, Червень, Свислочь, Липень и Лагюк. Связных уже много. Но эта работа надоела. Сегодня группы идут на железную дорогу. Буду проситься и я.

Только что пришли с задания.

2-го октября взорвали эшелон.

Охрана на железной дороге усиленная, так что пришлось подрывать шнуром. Очень опасно, но интересно рвать шнуром. Заряд кладешь, когда состав от тебя метров в 200, и сидишь в 30 метрах от полотна. Только что паровоз подошел к заряду, дергаешь шнур и беги. А через тебя уже летят шпалы, рельсы. 6 октября встретили отряд Лукина. Они предложит нам участвовать в большой операции. 8 октября лукинцы взорвали с боем железнодорожный мост через реку Талька. Мы подрывали жел. — дор. полотно на расстоянии 5 километров от моста.

Пришла группа, с которой ходила Катя. Привели пленного немца. Иоганс Гашко. По-русски говорит плохо, но мне кажется что-то не так, т. к. по лицу вижу, что он нас понимает хорошо.

Отряд ушел на операцию. Остались я, Новиков, Петька, Жорка, Катя и Ганс. Я и Катя ходим за ним по пятам. Он учит нас говорить и петь песни. Очень учтивый немец. Рассказал, что он с 1910 года. У него жена, мать и двое детей в Кенигсберге. Показал их фото. Что-то очень интересуется Петькой. Вертится во время его работы. С Новиковым говорит по-английски.

Вчера жители Маковец рассказали, что он расспрашивал, где есть гарнизоны и как туда идти.

Новиков мне и Кате приказал его расстрелять. Но с нами послали Жорку. Гансу не сказали, куда и зачем идем. Всю дорогу пели песни. Хотели подстрелить его сзади, но он нас все вперед пропускал, говоря, что у них фрау идет впереди.

Зашли в болото. Приказали раздеться. Начал плакать, говоря, что у него киндер. Стал подходить ко мне с карточкой, но Катя нажала курок. Осечка. Между курком и пулей попала цепочка от обоймы. Ганс побежал. Более ста метров мы гнались за ним по болоту. 15 ран нанесли и только на 16-й упал и назвал нас гадинами.

Пришла какая-то радиограмма. Новиков что-то стал задумчив. Днем уехал с Жоркой, обещал ночью вернуться. Петька целый день шифрует, ну а мы — мечтаем. Ударились в прошлое, о будущем говорить не хочу. Оно и так для всех ясно. Вчера я Ганса, а завтра меня какой-нибудь Курт. Всю ночь разговаривала с Петькой. Узнала, что сообщили в радиограмме. Девушкам велят устроиться на работу в городе. Скоро придется расстаться с ребятами.

Трудно будет одной среди врагов. Один взгляд может выдать… А там мученья и смерть. Смерти не боюсь, помучает одно. Не хочу доставаться им девушкой. Как я жалею об одной ночи.

Лева, зачем ты не взял меня тогда? Лучше уж отдаться бы любимому, чем какому-то немцу, да, может, еще и старику.

Боже, как тяжело. Хочется плакать, и нет слез.

Хочется умереть, но… задание. Я вдаюсь в малодушие.

Нет, Маша, не падай духом. Первым тебя возьмет не немец. Я твердо решила. Думаю, что Петька не будет против.

Что же не едет Новиков? Нужно было бы поговорить с ним.

Мама, родная моя, перенесу ли я все, что ждет меня впереди?

Голова горит, хочется одного — избавиться от всего — но это будет смерть.

Вчера приехали Новиков и Жорка, но поговорить не удалось. Петьке рассказали, как думаю поступить.

Он предлагает расписаться и жить.

Обещал поговорить с Новиковым.

ро между нами будет большая, большая стена, а за ней будет зиять пропасть.

Лева, дорогой мой, самый любимый, самый хороший, как тяжело! Что же нет слез?

Хоть бы выплакаться, может, станет легче. Скоро Машка Солнцева совсем исчезнет.

Останется пока лишь Маша, а там Мария Степанова, а может, и той не будет.

Пришла радиограмма, сообщающая, что капитану Новикову присвоено звание майора и награда вторым орденом Боевого Красного Знамени. В честь праздника он всех отпустил гулять в деревню.

В лагере остался сам, мы с Петькой да еще несколько бойцов.

Будем слушать доклад т. Сталина.

Новиков, Петька, Тельпугов, Жорка, Малевич и я начали строить землянку в лесу, недалеко от деревни Полядки.

Вчера расписались. Прежней Машки нет, остались лишь одни воспоминания.

То, что перенесла в первую брачную ночь, трудно описать… Это у меня останется в памяти навсегда. Хожу как больная.

Петька не отходит от меня ни на шаг. Сейчас он передает в Москву сведения по работе.

Связные доставляют важные сведения. Ему работы очень и очень много. Решил обучать меня шифровке. Не хочет, чтобы я шла в город.

Новиков его уважает и сам предложил сделать меня его вторым помощником. Если это сбудется, я останусь при отряде и даже не буду участвовать в боях.

Землянка готова, уже привезли стол и доски на кровати. Чувствую себя очень плохо.

Все уехали в деревню Погорелое выручать молодежь, которую немцы забирают в Германию.

Лежу больная крупозным воспалением легких. Температура все время 39,9. Два дня лежала в бреду с температурой 41,3. Все время, как рассказал Петька, просила его вынуть из сердца камень или убить. Боже, неужели тот камень так и останется на всю жизнь? Курить не дают, холодной воды тоже.

Немного курю и вдоволь пью, когда в землянке майор.

К Петьке привыкла. Если долго не вижу, то как-то жутко становится.

Сегодня переехали в деревню Лозовая, так как к землянкам было несколько следов со стороны железной дороги.

Чувствую себя хорошо, только есть еще небольшая слабость. Решила бросить курить.

Романов, Тельпугов, Малевич, Катя и я расстреляли семью шпиона Пальчука в деревне Лозовая.

Нашли много погребов. Все их добро раздали населению.

В деревне меня называют доктором… Часто приезжают на подводах и увозят к больным.

Мне положительно везет. Все мои больные скоро выздоравливают. Мой авторитет растет. Привозят мне водку, масло, яйца, молоко. Ребята смеются и молят, чтобы было больше больных. К Новому году надо собрать побольше водки. Вся надежда на меня. Мне ни в чем не отказывают ни в одном доме.

Вчера ездила в Гроздянку. И кто только сообщил, что я лечу больных? Больной — маленький мальчик… Ну, среди маленьких я чувствую себя хорошо. Все детские болезни знаю превосходно. Почему я так люблю детей, особенно грудных и только начавших ходить?

Петька тоже очень любит детей, но грудных терпеть не может. Все советует вырастить партизана, но нет, пока не хочу этого.

Сейчас я не боюсь умереть. Если погибну, то Петька перенесет все это и скоро будет новая жена… Но дитя…

Ради него мне придется беречь и себя, следовательно, не ходить на задания. А разве я сюда летела, чтобы растить кадры? Я так переживаю, что меня сейчас никуда не посылают.

Даже обидно, когда Катя возвращается с боя, а я не была там.

Наши ребята творят чудеса.

Опять были из бригады Сорокина с жалобой на постоянную стрельбу. Да, уж пострелять все наши любят. Помню, как один раз мы с Катей обстреляли лагерь 5-й бригады. Все свои доспехи даже оставили в лесу. Потом два дня не выходили из болот.

Среди партизан есть приказ: за один выстрел сажать в яму, за три — расстрел.

Вероятно, скоро нас всех перестреляют.

27-го вечером все наши были пьяны. На ногах никто не держался. На вечер не пошли я и Катя. Справляли в Полядках.

Весь день ходили злые. Ни с кем не разговаривали. Даже Митька и тот назвал нас — бабами.

Дело в том, что 26-го Лапин, Михайлов и Чернов в деревне Маковье подрались с лукинцами. Их хотели арестовать, но они уехали, пустив несколько очередей вдоль улицы. Мы с Катей требовали, чтобы майор дал им выговор. В конце концов, эта ерунда надоела. Из-за нескольких человек ложится пятно на весь отряд. Ну, все и разозлились, что мы идем против своих.

Никто не стал с нами разговаривать, и мы заперлись в доме.

На вечер 27-го получили приглашение только от майора, ребята даже не зашли. Я отказалась. Катя не поехала тоже.

Не хотел ехать и Петька, но мы его спровадили. Опять вдались в прежние мечты. Вдруг в 19.00 приехал связной из бригады с пакетом к майору. Мы с Катей поехали в Палядки.

Оказывается, приехал уполномоченный из Главштаба партизанского движения и требует майора и радиста на собрание в 21 час. Решили послать нас, так как майор и все пьяны. Комиссар написал донесение, что Новиков с группой ушел на задание, радист в 22.00 будет работать и посылают второго номера радиста.

С Катей ездили на собрание в бригаду. Нам прочли приказ, что отряд вливается в бригаду.

Нам совсем это не нравится, чувствовать себя в подчинении местных властей мы не привыкли.

Ночью приехали в Палядки. Рассказали все… Решили смотаться в другой район.

28-го на двадцати четырех подводах выехали из Лозовой и Полядок.

Железную дорогу переезжали в 22 часа.

В то время как проезжал наш обоз, шли встречные поезда.

Две подводы не успели переехать и чуть оглоблями не уперлись в вагоны.

Когда мы подъезжали к железной дороге, то охрана сбежала из блиндажа, и мы проехали без боя. А когда отъехали полкилометра, были выстрелы.

Остановились в Старых Тарасовичах.

Сегодня было собрание отряда. Наша группа хочет уйти опять за железку, видно, испугались здесь жить, ведь от нас кругом километров на 5–7 гарнизоны. Ну и что ж? Скатертью дорога. Я со своей группой все равно не уеду. Петька все время спрашивает, уеду ли я с группой. Просит меня остаться с группой Новикова. Я и сама решила с ним остаться навсегда. Тем более сейчас много работы и он один не справится с нею.

Да, в нашей группе не такие ребята, как у Новикова.

Новиковцы стараются жить там, откуда недалеко ходить на железную дорогу. А нашим нравится в партизанском тылу, там много девчат, каждый день вечера.

Нет, я останусь с Новиковым.

Наша группа уехала. Сегодня я, Петька, Катя, Лебедев и Палевой поедем к группе Репина и Васильева. Путь длинен, придется ехать 340 км. Нас с Катей майор не хотел пускать, но Петька без меня не едет, а я без Кати.

Как ни спорили ребята, но все же едем мы. Очень хотели ехать Митя и Граф. Вся их обида обрушилась на меня. Они говорят, что я командую Петькой, а он, дурак, слушается. Отчасти верно. Все, что я хочу, бывает по-моему. Он дошел до того, что не может быть без меня и час. Даже если надо работать утром, то будит меня, чтобы я спала около станции. Глупенький. Разве я что-нибудь себе позволю? Для меня сейчас никого нет, кроме тебя.

Мамулька, милая моя, как я несчастна. Всю неделю плачу. Лебедев Вася не отходит ни на шаг от меня, не говоря уж о Кате. Гранаты, пистолет и автомат отобрали. Все ребята следят. А так хочется быть одной! Что мне делать? Скорее бы умереть. Какая бы ни была смерть, но лишь бы только была.

Страшно подумать, что я одна.

Нет моего Петьки, так зачем же и мне жить? Петя, вместе с тобой ушли последние мои радости.

Вечером 30 декабря выехали из Старых Тарасовичей. Ночью остановились в деревне Макаровка.

Утром деревню заняли немцы. Дом наш был окружен. Нам было предложено сдаться, но мы ответили огнем. В окна стреляли, бросали гранаты. Мы стояли в сенях. Решили бежать. Петька выскочил первый и тут же около двери был убит.

Кажется, я тогда потеряла разум. Бросилась с криками к нему. Он был еще жив. Последний раз назвал меня своей Машей. Два глубоких вздоха, и нет моего Петьки. Помню, как подбежали Петька и Катя и оттащили от него обратно в дом. Если бы не они, меня бы тоже не было. Едва вбежала в дверь, как по тому месту, где я была, открыли сильный огонь. Зачем они меня спасли?! Лучше бы погибнуть вместе.

Саша спросил, согласны ли мы погибать вместе или сдадимся? Нет, этого не будет, лучше смерть. Они убили мою жизнь, и я отдамся им добровольно? Пока есть пули, отобьюсь, а там для себя всегда есть граната.

Патроны вышли, бросили четыре гранаты. Немцы разбежались, в это время мы выползли из дома и скоро были в лесу. Когда бежала по полю, разбила колено. Идти совсем не могла, тащилась за Катей, автомат нес Петька.

Не узнав, что сделали с телом Петьки, решила не уходить. Сидели в лесу, но скоро нас заметили ехавшие по лесу финны и обстреляли. Пришлось идти до дому.

В тот день одно горе за другим. Около Слуцкого шоссе сидели более пяти часов. Перейти шоссе было невозможно, так как население вырубало лес около шоссе под охраной немцев и полицейских. Когда работу кончили, то в 20 метрах от нас проезжали и проходили немцы. И как только они обнаружили! Все четверо сидели за двумя березками и кажется, все смотрели на нас. Но хорошо, что только казалось.

На Варшавском шоссе наткнулись на пост. Еле ушли.

До наших оставалось 15 километров. Но я уже не могла идти. Дотащили до Белой, до отряда оставалось 6 километров. Саша и Петя оставили нас в доме лесника, а сами ушли, обещали прислать подводу. Ночью слышали в лесу стрельбу. В 4 часа лесничиха попросила нас уйти. Она выходила на улицу и слышала какие-то голоса. Огородами вышли на канаву и пошли в Тарасовичи. Заблудились и бродили до 10 часов утра, пока не набрели на наши секреты. Оказывается, ребят, которые выехали за нами, в лесу обстреляли. Хорошо, что мы с Катей позабыли дорогу лесом и пошли канавой, а то бы угодили прямо им в лапы.

Все ходят меня утешать. Петька говорит, что тезка был его братом, теперь я буду его сестрой.

Были в засаде около Сторонки. Бой длился минут 7, потом мы отошли.

По 4 января трое суток были тревоги. Спали в шубах и в сапогах. Лошади были оседланы. Спало всего несколько человек, остальные на постах и в секретах.

Ночью мы с Катей ушли. Пришли в лагерь, а там никого нет. В условленном месте нашли записку.

Отряд переехал в Копоткевичский район.

Разыскали ребят в деревне Доброва.

Отряд уехал на задание. В деревне остались часовые, я да больные сыпным тифом Репин, Чернов, Уткин, Саша.

Опять напал жар. И Катя ушла, даже душу отвести не с кем.

Отряд приехал… 12 суток я почти не спала. Уже в глазах мелькают точки, если сажусь, то сразу начинаю дремать.

Температура 39,9. Меня сменила Райка. Все думают, что я заболела тоже тифом.

Как хорошо, что было просто переутомление. Просилась на задание, вероятно, завтра уйду с группой на железку.

Вчера я, Полевой, Люнизов, Коровин, Нарзилов, Афанасьев, Михайлов и Подколзин не сумели взорвать эшелон. Сильная охрана, около стоят полицейские, и между столбами ходит немец с собакой.

Сколько радости было при встрече — описать трудно.

Разговорам не было конца. Рассказала о Балахонове. Николай начал тут же передавать это в центр.

У ребят много нового. Они расстреляли Бородина и Денисенко.

Бородин от самогона сошел с ума. Дошел до того, что стрелял по своим. Когда пришел слух, что мы арестованы, то накинулся на майора, будто бы нарочно послал нас на смерть.

Толика расстреляли за половое разложение.

Говорят, во время расстрела Анатолий крикнул: „Майор, простите!“

Водили нас на их могилу.

Как-то жалко товарищей, ведь они москвичи. Сгубила их водка.

В отряде решили отправить всех нас на аэродром, оттуда в Москву на лечение и отдых. Отправили обеих на посадочную площадку. Но как видно, судьба опять против нас. Целый месяц шли дожди, и самолеты только сбрасывали груз, а посадку не делали. Раны зажили. Катя почти владеет своей рукой, и мы уехали в отряд. Сегодня прибыли в Дуброву. Все на нас орут, почему мы не стали ждать самолета. А вдруг да и совсем их не будет, а отряд уедет в любую минуту… Так что лучше уж быть со своими, чем работать в другом отряде. Чувствую себя плохо. Гортанью идет кровь. Есть предположение заболевания туберкулезом.

Вчера выехали из Дубровы. Едем в Пуховичский район. Всего ехать более 300 км. Проехали всего еще 32 км. Сейчас затишье. Будем здесь ночевать.

Сегодня был у нас с Катей один случай, получили выговор от майора.

Нам нужна была картошка, варить обед. Хозяйка, где нас в доме остановилось 17 человек, сказала, что напротив у старухи много крупной картошки. Пошли просить. Не дает. Пришлось бабку поставить в угол, и Катя влезла в подпол.

Старуха за ней. Катя набрала ковш крупной картошки и стала вылезать. Она ее не пускает, та ее отпихнула, вылезла, закрыла крышку и ушла, оставив старуху в подвале. Ну и крику было потом на всю деревню.

Сегодня на пути своего следования сделали налет на полустанок Деревцы. Сейчас остановились в лесу около Медович. Год тому назад в этом лесу я приземлилась со своей группой. Идет слух среди партизан, что группа Сенина погибла вся.

Прибыли в Пуховичский район. Остановились в лесу окало Бютеня, на берегу Птичи. Правда, что Птичь зовут партизанской рекой. Где только ни были, и всюду она течет. В ее болотистых берегах партизаны спасают свою жизнь.

Вчера не удалось взорвать эшелон. Ходили я, Файзиев, Володин, Медведев, Киселев, Луковников и Суров.

Нам последнее время положительно не везет. А тут еще идут радиограмма за радиограммой — требуют при взрыве доставать документы, чтобы узнавать номера частей, едущих на фронт. Ну и безголовые сидят в Центре! Неужели они не знают, что как только взрыв, мы бежим сломя голову от железки. Минута задержки, и ты уже окружен. Вот бы сюда того, кто пишет радиограммы.

Вот уже около месяца нет связных от Русакова, который с группой ушел в Осиповичский район. Хотят послать нас узнать, в чем дело.

Ребята говорят, что мы совершенно засиделись и прогулка в 120 км нас немного разомнет.

Собственно говоря, идти не очень опасно! Надо пройти всего километров 30 опасного пути, и то около железной дороги.

Пришли со связи. Еле разыскали отряд, который переехал под Тальку. Немного размялись, да и побегали.

В ночь на 24 июля, при переходе через железную дорогу, наткнулись на засаду, но удрали, хотя и посидели трошки в болоте.

Были в гостях у отряда Самсонова. Все удивлены, как это мы идем вдвоем на задание. У них девчат полно, но все работают на кухне. Некоторые ни разу не слышали боевых выстрелов. Все девчата нам завидуют. У них нет даже винтовок, не говоря о личном оружии. А мы одеты по форме: ремней и портупей полно, пистолеты и вдобавок автоматы.

Вместе с несколькими партизанами в ночь на 28 июля перешли железную дорогу. Переходили на переезде. 29-го утром разыскали Русакова.

Они еще ничего не сделали, от связных нет сведений, поэтому решили пока к нам людей не посылать.

1-го августа с группой ходили на засаду на Варшавское шоссе. Подбили легковую машину, но трофеи не взяли, так как сзади шла колонна. Обстреляли колонну. Сожгли 7 автомашин и ушли. 2-го августа с группой и бригадой Кашуры взорвали полотно жел. дор. Слуцк — Осиповичи на расстоянии 10 км.

Если не удастся пустить под откос эшелон, то решили парализовать дорогу.

Начали работать в 10 часов и работали до 5 часов утра. Вывинтили почти все шпалы, полотно взорвали через метр. После работы пошли в отряд.

Ребята думали, что мы попались, так как мы сообщили, что нарвались на засаду.

Приятно чувствовать, что о тебе волнуются.

Когда подходили к лагерю, то все вскочили с криком: „Девки идут!“ Сашка даже расцеловал нас.

А иногда даже путно и не назовут. Иногда называют такими незаслуженными именами!

Вот я ранена вновь и опять в ту же ногу. 28-го разгромили полустанок Деревцы. Трофеи большие. Нагрузили 13 подвод.

30-го в поле нас заметил самолет и обстрелял. Улетел, но вскоре появилось 5 самолетов. Мы ехали лесом. Начали бомбить, и осколками бомб я ранена в ногу. Ранено трое: я, Новиков и Михайлов. Новиков в живот, Петька в плечо — осколком вырвало правую лопатку.

Нас будут отправлять в Москву.

Скоро я увижу своих родных и, может быть, Леву. Но мне почему-то страшно встречаться с ним.

Жалко Катюшу. Трудно ей будет без меня. Райка такая лентяйка, ведь она ни разу не готовила и не стирала.

Катя просит, чтобы я быстрее возвращалась в отряд.

Такое состояние, что хочется домой, но и из отряда уезжать неохота. Ведь так все свыклись, как братья и сестры стали. Все как-то мило обращаются со мной, просят писать и прилетать опять в их отряд.

Сейчас идет приготовление к прощальному завтраку. Сегодня уедем. Быть может, я никогда не увижу этих дорогих ребят. Даже Райка и та трет картошку, мне не дала ничего делать. Писем у меня уже уйма. Все просят сообщить их родным. Память о всех вас я сохраню навсегда. Ведь многим из вас я обязана жизнью.

Прибыли на площадку. Ехали шесть суток. Прощание было трогательным. Катя рыдала как ребенок. Мне не верится, что, может, сегодня ночью я буду в Москве.

Странно как-то…

Что-то меня пугает.

По дороге на аэродром проезжали много отрядов. Сколько друзей! С некоторыми увижусь после войны, а некоторые погибнут.

С 10 часов вечера выезжаем на аэродром и сидим там до 3-х часов ночи.

Отправляющихся в Москву много. Рассчитано на три машины. Мы летим с первой посадкой. Всею нас 10 человек из нашего отряда. И мы и наши сопровождающие каждый вечер бываем пьяные. Все прощаемся, но самолета пока нет.

Вот уже сутки, как я на родной земле. Сколько радости, слез при встрече.

В ночь на 15-е самолет сделал посадку. В 0 час 23 мин покинули Белоруссию. Летели через Новгород-Северский, Орел. Новгород-Северский весь горел. За 30 км до линии фронта нас стали обстреливать. Фронт перелетели на высоте 3700 м. Посадку сделали в Монино. Из нашего отряда летели трое: майор Новиков, я и Михайлов Петр. Я и Новиков в госпиталь не поехали, а вызвали из Москвы машину. Нас отвезли в Москву, в Генштаб. Новиков куда-то уехал, а я в 17 час 00 мин получила разрешение идти на ночь домой.

Подходя к дому, так волновалась. Квартира была заперта. Вышла тетя Маня, сказала, что папа и мама уехали в Серпухов. Настя на работе, Коленька спит, а ключ в окне. Открыв квартиру, вошла. Все так, как было, кажется, я только вчера была дома. Разбудила Коленьку. Несколько минут он протирал глаза, думал, что еще спит. Согрела воды. Я стала мыться. Вошла Настя, бросилась ко мне, и я долго не могла ее от себя оторвать, так рыдала, думала, что не успокоится.

Решили сразу не показываться папе и маме. В 21 час они постучались. Я спряталась. Когда они вошли, то Настя сказала, что от меня есть известие. Мама заплакала. Коленька не вытерпел и велел мне выйти. Так все плакали, даже папа. А у меня хоть бы слезинка. Неужели я потеряла все чувства? Даже эта радость встречи и то не вызвала слез.

Папа и мама разрешили курить и все, что я хочу делать, лишь бы была теперь с ними и не уезжала больше. Всю ночь мама подходила ко мне, не веря, что это я.

Сегодня ездила в Генштаб армии. Получила все гражданское и отпуск до завтра.

Мама плачет и говорит, чтобы я не ездила больше никуда.

Они никак не поймут, что я только в первый день службы числилась добровольцем, а теперь военнообязанная.

Разослала все письма, которые дали ребята.

Послала письмо в Баку.

Сегодня ночью прибыла в Мало-Ярославец. На вокзале встретил меня командир Р.О.[193] штаба Западного фронта. Отвезли на частную квартиру. Утром был врач, вынул осколок и велел полежать несколько дней. Новиков где-то в деревне. Но узнал, что я приехала, и просится, чтобы его перевезли в город. Был у меня старшина, привез продукты.

Новиков перешел ко мне на квартиру. Нам дали работу. 20-го майор заполнил наградной лист. Представил меня к награде орденом Красной Звезды.

Вот уже третий день пишем отчет. Сейчас он ушел в штаб. Как только кончим работу, то, вероятно, дадут отпуск.

Думаю, что, когда приеду домой, будет уже письмо от Левиных родных.

Я знаю, что между ним и мной ничего не может быть больше товарищеских отношений. Но думаю о нем все больше и больше. Убедилась в том, что первую любовь никогда не забудешь. Скоро буду в Москве, быть может, получу от него письмо. Так хочется прочесть слово привета от любимою, но с другой стороны, я чего-то боюсь.

Завтра едем с майором в Москву. Уже получили документы и отпуск на месяц.

Что-то тянет в Москву, может быть, есть что-нибудь от Льва.

Увы, мои надежды не оправдались. Писем много, но того нет. Майор пока будет у меня дома. Все рады возвращению, а я нет. Лучше бы мне погибнуть там. Здесь, я знаю, буду переносить больше мучений.

Ездила в Главное управление разведки. Встретила много старых знакомых. Как-то радостно встречать старых боевых друзей. Вспомнили все свои проказы в части, наряды вне очереди, занятия „строевой подготовкой“ в „Колизее“.

Обещали заезжать домой.

Сегодня были из редакции „Правда“. Написала очерк. Надо бы съездить в Генштаб, но какая-то лень.

Вчера ездили смотреть „Чио-Чио-сан“, но я после первого действия ушла. Новиков и Настя тоже со мной поехали, хотя и разозлились.

Такое настроение, что никуда не хочется идти, никого не хочется видеть, быть одной-одной.

С Аэропорта проводили Репина. Полетел в отряд. Отправила с ним письма нашим.

Завтра Новиков ложится в госпиталь на операцию.

Совсем закружилась.

Журналисты замучили. Часто вызывают в Генштаб армии.

Целыми днями пишу очерки. Новикову сделали операцию. Состояние паршивое. Каждый день езжу к нему в госпиталь. Даже к Нинке некогда сходить. А она, наверное, знает что-либо о Леве. Завтра с утра уйду из дома. Все так надоело.

11-го вечером ко мне приехали Серова Люба, Рябова Ира. Просидели часов до 11-ти.

Рассказали, что приехал Миша и 12-го в 12 часов дня будет в институте. 12-го в 9 часов уехала в Генштаб. Зашла в институт, встретила Надю и Мишу. Они шли из ЗАГСа, затащили на свадьбу и не отпустили домой.

Сегодня все трое писали письмо Леве.

Пока не знала его адреса, думала, что напишу много-много. Но когда села писать, даже не знала, с чего начать.

От них поехала в госпиталь. С майором просидела до 18 часов. Приехала домой. А тут целый переполох. Уехала в Генштаб и вторые сутки нет дома.

Уже думали, что я уехала куда-нибудь. Коленька уехал в госпиталь узнать у майора, была ли я у него и где меня искать. Как они за меня боятся. А я бы сейчас уехала с удовольствием.

Домой пришло письмо от Левиных родителей. Сообщают его адрес.

Теперь буду ждать его письма.

Я не знаю, что мне делать. Майор, кажется, сходит с ума. Сегодня приехала в госпиталь, а мне сестра говорит, что он настоял, чтобы его выписали. Пришлось ехать в Генштаб и брать машину. Привезла домой. Вечером приезжали Миша, Варя, Старосельский Виктор. Очень весело провели время.

Когда они уехали, долго разговаривали с майором.

Рассказал, что он давно меня любит, что не может без меня жить. Просит, чтобы я согласилась выйти за него замуж. Рассказала, что я люблю Леву. Рассказала, что никого не смогу полюбить, хотя и не жду ответной любви от Льва. Майор пока не требует любви. Он говорит, если только я к нему привыкну, впоследствии смогу полюбить.

Сегодня уезжаем в Смоленск. Так и не дождалась письма. Все эти дни старалась мало быть дома. С майором обращалась холодно.

Лева, зачем я тебя люблю? Как это мучительно — не быть любимой. Вот я и уезжаю, и наверное, не увидимся никогда.

Из Смоленска улечу на задание, а там маленькая надежда на жизнь.

Прибыли в Смоленск. Поместили на квартиру одну. Будем жить под секретом. Якобы прибыла на строительство Смоленска. Здесь много власовцев. Привезли документы и продукты.

Два дня сидела без дела. Живу на Рославском шоссе, недалеко КПП[194]. Каждую ночь ночуют красноармейцы, не успевшие до 21 часа выехать из города. Хождение здесь до 21 часа.

Хозяйка часто спрашивает, почему я не приступаю к работе и почему возят такие продукты.

Вчера целый день приставала к командиру части дать мне работу или увозить на день куда-нибудь.

Сегодня первый день выезжала с капитаном К. (Воронов) на передовую. Буду участвовать при допросе пленных.

Вчера с 6 часов вечера началась бомбежка. Было около 30 самолетов. Всю ночь не спала. Целый день провела под Оршей, в Горках. Вручала подарки бойцам 85 гвардейской разведроты.

Домой приезжаю поздно, а иногда приходится уезжать и ночью.

17-го была в Рудне, под Витебском. Пришло сообщение, что меня вызывают в Москву.

18-го в 9 часов выехали на машине. По дороге останавливались обедать в Козельске, а ужинать в Мало-Ярославце. Ночевали тоже в Мало-Ярославце.

19-го в 6 часов утра приехала домой. В 10 часов была на приеме у генерал-майора В. в Генштабе. Дали кое-какую работу. Сегодня из Генштаба зашла в институт, встретила Настю. Она сообщила, что Лева в Петровске.

Когда вижу Настю, то вспоминаются дни, проведенные в институте до войны.

Лева, зачем о тебе думаю? На днях читала одну книгу, и очень понравилось одно выражение: „На дубе — а дуб крепкое дерево — старые листья тогда отпадают, когда молодые начинают пробиваться“.

Точно то же случается со старой любовью в сильном сердце: она вымерла, но все еще держится, только другая, новая любовь может ее выжить. Почему же не так у меня? Кажется, была и новая любовь, но что же не проходит старая?

Если бы кто знал, как я от этого мучаюсь!

Так ждала письма от Левы, а его все нет и нет.

С тех пор, как послала ему письмо, прошло уже более месяца. Почему он не пишет? Неужели не хочет написать? Даже как товарищу по институту. А может быть, Миша прав. Когда я ему рассказала, что Лева знает, что я его люблю, то он ответил, что, возможно, он и не будет отвечать.

Завидую Насте. Искренне рада за Мишу. Ведь он давно уже любит Настеньку.

И почему я такая несчастная? Когда все вспоминаешь, то что-то давит на сердце. Бывают моменты, когда я никого не хочу видеть и только плачу и плачу.

Получила письмо от майора. На днях приедет в Москву, но мне что-то не хочется с ним встречаться. Хоть бы на этих днях дали работу, чтобы целыми днями сидеть занятой. Я не знаю, что со мной сегодня. Голова моя путается, я готова упасть на колени и просить и умолять пощады. Но у кого? Последние дни все спрашивают, отчего я такая печальная. А я и не подозревала, что у меня печальный вид. Я думаю, что это происходит от того, что я одна, все одна. Некому протянуть руку. Кто подходит ко мне, того не надобно, а кого бы хотела…

Я все эти дни ничего не записывала в этой тетрадке, потому что не хотелось писать.

Я чувствовала, что бы ни написала — все будет не то, что у меня на душе.

Я счастлива. Мне сейчас легко-легко и только изредка немного грустно.

Я получила письмо от Левы. Если бы не больная нога, то я, наверное бы, заплясала.

Лева, ты не можешь себе представить, какая это для меня радость!

В последние дни чувствовала себя плохо. Из-за ноги уже не спала несколько ночей. Все же завтра поеду на операцию.

14-го сделали операцию. Вынули три осколка. Сегодня уже хожу, хотя и прихрамываю.

Часто приезжали из Генштаба. Дали работу. Завтра поеду туда сама.

Что им от меня надо? Зачем предлагают эту работу? Ведь они отлично знают, что нервы мои сильно расшатаны.

Теперь я поняла, почему они соглашаются во всем со мной, почему исполняют все мои прихоти. Им нужен проверенный опытный работник.

Хоть бы скорее увидеть Леву, а там мне ничего не надо. Тогда я соглашусь с ними.

Приехали и увезли в дом НКО[195]. Оттуда выехали, и весь разговор был в меблированной квартире. Привезли нарочно, чтобы показать всю роскошь, если я только соглашусь. Предъявили кое-какие требования.

Что же делать. Пока буду стоять на своем.

Но мне сказали: или в школу, или на работу. В гражданскую не отпускают.

О, счастье. Неужели я увижу Леву, моего дорогого, любимого Леву?

Сегодня получила открытку. Пишет, что числа 22-го будет в Москве. Жду его, но что-то боюсь встречи.

Мне стыдно будет смотреть ему в глаза.

Все эти дни буду жить надеждой на встречу. А вдруг он не приедет? Нет, не хочу и думать об этом.

Только бы увидеть. Ведь тогда вернется радость, счастье, вернется жизнь.

От дум болит голова.

Ведь встреча произойдет скоро, а там снова думы, мечты, страдание.

Лучше уж умереть.

К чему молодость, к чему я живу, зачем у меня душа, зачем все это?

Теперь осталось мне следить за уходящим днем и вечерней звездой, заблиставшей на западе, как за уходящей моей безотрадной юностью.

Прошло пять дней, а Левы все нет. Наверное, не приедет. Вчера получила письмо от Полевого. Прислал свое фото. Все девчата мне завидуют, что он предлагает мне дружбу. Как многие сейчас добиваются у меня дружбы, встреч.

Но я не хочу никого. Мне бы только посмотреть на дорогого, любимого Леву, а там я снова бы уехала на задание.

Все эти дни ходила какая-то взволнованная. При каждом стуке в дверь неслась отпирать.

Но увы. Как тяжко ждать. Но что-то внутри говорит, что я должна его скоро увидеть. Всякими путями стараюсь удержаться дома, хотя бы до Нового года.

А ведь меня могут ночью забрать — патруль, — так как нет соответствующих документов. В Генштабе требуют, чтобы я перешла на казарменное положение. Но это значит, что я не буду совсем дома, а если приедет Лева, то не увижу я его.

А все же после Нового года придется выехать.

Все, что я пережила в эти дни, написать не могу. Кого ждала — приехал.

Но мне не легче. Все та же холодность. Я для него только друг. Я не знаю, что делать.

Хочется бежать и бежать. Но куда? Зачем? И какая от этого будет польза? А ведь я еще ничего не рассказала. Страшно, но все же завтра или на днях скажу.

Ведь я сама виновата, так надо и кару нести самой.

Вот уж совсем он тогда изменит обо мне мнение. Да и сейчас он уже смотрит не как раньше. В его взгляде я читаю упрек; что будет, когда узнает больше?

Как я порой жалею, что не погибла в тылу.

Как я сейчас хотела бы смерти.

Кажется, что съезд заканчивает свою работу завтра. Сегодня были на приеме у Мишаковой. Как назло, все эти дни мало бываю дома. Так хочется откровенно поговорить с Левой. Ведь он еще ничего не знает. Завтра должна все рассказать».