Я люблю Джузеппе.

Две недели молчания. Я больна. Кажется, серьезно.

Хочу записать, что я чувствовала, когда лишилась сознания. Но это очень трудно. Сначала — все черное, черные круги перед глазами. Я понимала, что сейчас я перестану понимать. Потом — нож хирурга. Ощущение в теле большого куска дерева. Потом этот чужеродный предмет стал расти, боль тоже, но все время в теле, а в голове, там, где резали, я ничего не чувствовала. Боль стала невыносимой.

…Джузеппе, я твоя, твоя подруга, твой товарищ, твоя любовница, твоя жена… Я настолько хочу вас, что это меня опустошает…

…Андре Жид прав: дорога к счастью — очень узкая дорога…

Счастье: я принадлежу Джузеппе.

Оперированное ухо плохо заживает.

…Я всегда думала, что я не испугаюсь смерти. Теперь я убеждена, если врач скажет: вам осталась неделя, я не испугаюсь. Я умру так же, как засыпаю, может быть, даже с большей легкостью… Мы привыкли рассматривать смерть не глазами умирающего, но глазами тех, которые его окружают, ходят за ним, страдают, любят. А он сам?.. Кончено, и все тут: сон.

Джузеппе, как ты мне нужен. Сегодня я была с этим негодным фашистом. Как бы мне хотелось его высечь, заставить его мучиться. Он принадлежит к тем людям, которых я хочу унизить, довести до слез, до крика. У меня впечатление, что он меня запачкал одним своим присутствием, своими шутками. Он — ложь, ханжество, душевная нечистоплотность, все то, что я ненавижу…

Тем лучше. Сегодня — та же дата — у меня жар. Тем хуже. Таковы мелкие удовольствия и горести жизни. Не стоит обращать внимания. Я не понимаю, почему говорят «платонический»? Платон мне кажется очень разнообразным и очень занимательным. Отнюдь не «дух»…

…Я боюсь глупости жизни. Мы не так сильны, чтобы ее осилить. Разве что смертью… Я не могу ему об этом писать. Я хочу верить, что это отчаяние от того, что я еще больна.

Мне почему-то стало трудно вести дневник: нет больше силы писать о своих чувствах. Будь у меня близкий друг, я рассказала бы ему про все. Как написать здесь, что я стала «любовницей Джузеппе», — я чувствую, насколько это слово не подходит к моему чувству. Большая любовь…

Утром — музей Клюни. Слоновая кость. Зарисовывала. Потом читала. Ходила и радовалась — живу.

Сегодня пятница, 15 апреля 1934 года. Мне двадцать лет.

Вещи и книги на моем столе, которые я люблю:

«Мечта» — Золя.

«Когда корабль…» — Жюль Ромена.

Жизнь Лафайетта.

«Имморалист» — Андре Жида.

«Критика чистого разума».

«Полковник Брамбль» — Моруа.

«Если зерно не умрет» — Жида.

Стихи Верлена.

Часы.

Фотография.

Фисташка.

Тетрадь в флорентийской коже.

Русско-французский словарь.

…Сена со стороны Лувра, между мостами Сен-Пер и Рояль (это как мост), трагична. Чернота, зыбь, огни. Несколько причудливых деревьев. Листья. Небо и вода образуют один черный свод…

Надо все начинать сначала: вчера я была в Салоне, и все мои живописные понятия полетели к черту. Хорошо бы больше никогда не глядеть на живопись. Но это — душевная лень, и я с этим борюсь.

…Ощущение глубокой красоты теперь приводит меня в отчаяние.

Меня поражает живучесть жизни. Люди — повсюду люди. На улице столкновение автомобилей, на другой варят асфальт, и повсюду сейчас же толпа — как все это движется, шумит и живет.

Джузеппе, ты отнял у меня свободу…

Я спрашиваю себя, построил ли ты когда-нибудь мост? Я не помню — механик ты или химик?..

Теперь легко может случиться так, что я не выйду за него замуж, да и не захочу больше его любить. Это, впрочем, мысль, которая меня не оставляет: возможность этого, или это мне кажется возможным только потому, что я никогда не смогу этого сделать?..

…Идти, всегда идти вперед, не оставаться ни в коем случае на одном месте — иначе грозит эгоцентризм. Я истратила деньги для уплаты за экзамены. Пустяки. Неважно.

Все в жизни необходимо. Страшно пробуждение, которое я почувствовала три-четыре месяца тому назад и которое мне показалось достижением, — это только один шаг вперед. Я все-таки многому научилась, да и от многого освободилась…

Проблема — должна я или нет стать женой Джузеппе? Не лучше ли быть вполне независимой?..

Я не могу сделать из Джузеппе «сюрреалиста» или что-то в этом роде. Это глупо. Но все же он должен узнать прекрасное. На мне лежит задача узнать, отобрать, передать ему…

Я сегодня шла по улице Огюста Конта. Я шла по мостовой, так как тротуар был мокрый и скользкий. Рядом со мной шли люди, все в одном направлении. Унылые все. Тогда я вдруг улыбнулась и начала думать о них. Я сразу стала злой. Я даже закусила губу от ненависти.

Бесполезно говорить, что при других обстоятельствах я буду счастлива. От обстоятельств многое зависит, но нет таких обстоятельств, которые помогли бы мне преодолеть монотонность, глупость и косность, — они по мне.

Меня раздражает образ женщины, одетой в серое, с чертами лица незначительными, но «озаренными любовью», добротой, преданностью и пр. Мне необходимы, как райским птицам, яркие краски, кровь, жизнь. Я не знаю, зачем райским птицам нужны кровь и жизнь, но мне захотелось так написать.

Мама довольна, что хворает. Я не понимаю, откуда у людей эта гордость — быть или почитаться больным? Как будто здоровье это порок.

…Мучение. Отчаяние. Сознание, что я гибну… Где-то в глубине еще таятся радость, молодость, смех, но они так глубоко запрятаны, что я о них забыла. Джузеппе, помоги мне!

Десять дней мы не виделись. Изредка встречались в кафе, но и то не все вместе. Сообщали друг другу:

— Пети сдал физику. Говорит, что плохо, но это его стиль. Он всегда так говорит.

— Он-то, наверное, выдержал.

— Завтра экзамены на юридическом.

— Конкурс в Эколь Нормаль еще не кончился. Я видел Бурже. Он чуть не плачет. Ведь пробует в последний раз. Провалится — все кончено.

— Габи не хочет идти на экзамен. Она взяла у матери деньги, но не внесла их в университет. Ее не допустят к испытаниям.

Пришел Пуарэ. Он хладнокровен:

— Я хочу получить в среднем шестнадцать баллов. Меньше было бы позором. У нас в семье всегда все хорошо учились.

Латинский квартал опустел. Все сидят на экзаменах или зубрят, сидя у себя дома, конспекты лекций.

Я сдала письменные и в ожидании устных ходила по бульвару Сен-Мишель, разыскивая знакомых. В кафе «Биарриц» я увидела Габи. С ней сидела Онорина. Они оживленно болтали о том, что теперь модны высокие брови и загорелые лица.

Я села с ними.

Онорину я знаю давно. За ней ухаживали все наши мальчики. Она — канадка.

Ее родители живут в Англии и послали дочь учиться в Париж. Здесь Онорина ничего не делает. Она из категории псевдостуденток, из тех, у которых есть деньги.

В Латинском квартале часто разыгрываются скандалы, и обычно это бывает из-за девушек, которые представляются, знакомясь, как студентки математического факультета (чтобы казаться серьезнее), — на самом деле это проститутки, промышляющие среди студентов.