Комната похожа на Габи, хорошенькая и яркая.

Мать приняла меня приветливо.

— Я люблю всех подруг Габи. Но вы мне нравитесь больше других. Постарайтесь иметь на нее хорошее влияние. Ах, если бы Габи была такая же, как ее сестра! Габи много читает, но никогда не занимается, и потом она так много думает о платьях. Она меня заставляет шить. Я целые дни провожу, исполняя ее заказы. Стоит ей увидеть что-нибудь новое, последний крик моды, как она требует, чтобы я изучила этот фасон и сделала ей из старых платьев такое же.

— Но мама, а что бы ты иначе делала?

— Милая, я не жалуюсь. Если бы вы знали, мадемуазель, до чего мне скучно жить. Я бы хотела видеть у нас в доме людей, но Габи никого не приглашает сюда. Она стыдится. Из грошей, которые дает муж, приходится платить в школу, кормить и одевать детей. Еда так дорога. Знаешь, Габи, я сегодня прочла объявление: если выписать «Волонтэ», то бесплатно присылают три килограмма кофе. Это будет лучше, чем «Тан» или «Юманите».

Сабина выписывает «Тан». Габи недавно стала выписывать «Юманите». У нее в комнате кипы этой газеты. Но она там читает только «происшествия». Сейчас Габи считает себя «левой», на нее повлиял кто-то из мальчиков. Месяц назад она была роялисткой.

Габи ушла за пирожными. Мать беспрерывно занимала меня.

— Когда я была молоденькой, муж таскал меня с собой по колониям. Габи родилась в Гваделупе. Люди, которые живут рядом, нарочно шумят, чтобы досадить мне. Они подсматривают и подслушивают. По субботам у нас собирается молодежь. Потом Габи ругает меня — я веду себя не так, как следует. Я хочу отменить эти вечеринки — очень дорого. Габи жалуется, что я ей мало даю, но я делаю сбережения для нее же. Ей нужны будут деньги…

Мать Габи выкрасила волосы. Они у нее рыжие. Она румянит щеки и курит. Это влияние Габи.

После чая мы пошли с Габи в ее комнату. Туда мать не имеет права входить. Вместо занятий мы болтали. Габи ужасно хочет быть богатой. Если бы я только знала, до чего ей хочется замуж за богатого.

— Я хочу его любить, но, знаешь, после истории с русским я не смогу по-настоящему любить. Я хочу ходить на балы вроде бала «Беленьких постелек», иметь виллу. Не думать о том, где купить подешевле. Много читать. Я бы меньше думала о тряпках. Знаешь, мать глупая. У нее нет никакого вкуса. Ей приходится все показывать. В моей вилле будет бар, я обтяну стены материей, а стулья у меня будут из металла. Это очень модно. Ты приедешь ко мне, мне надоело жить так. Легче быть совсем бедной, тогда не нужно казаться состоятельной. В банке на мое имя лежат двадцать тысяч франков, но я их не могу взять, пока мне не исполнится 21 год. Я куплю себе автомобиль и целый новый гардероб, но все равно это очень мало. На двадцать тысяч долго не проживешь. Когда я буду по-настоящему богата, я куплю себе двенадцать пар шелкового белья. Ирэн, а почему ты ни в кого не влюблена? Ты не такая уж уродка. Ведь Кац за тобой ухаживает. Мне хочется, чтобы в меня влюбился Шаревен. Он очень красив. Я очень люблю красивых и высоких.

В этот вечер нам с Габи не удалось позаниматься. Мы пошли в кино, тут же на Вожирар. Шла картина «Биби-охотник». Потом мы еще раз зашли к Габи. Она рассказывала мне о своих романах с мальчиками. К концу разговора она сказала мне, что мы — друзья, насколько женщины могут быть друзьями.

— Хочешь прочесть мой дневник? — спросила она. И дала мне две толстые тетради.

В одном классе со мной сидит Кац, рыжий, довольно красивый мальчик. Он учится неплохо. Я его не замечала, пока он не решил со мной подружиться. Куда бы я ни пошла, он всюду следовал за мной.

Во время перемены он подошел ко мне и сказал:

— Ты любила?

— Как это?

— Видишь, а тебе пятнадцать лет. Давай любить друг друга.

— Давай.

— Только это могут заметить другие; поэтому я изобрел особый способ переписки. Вместо букв я буду писать цифры, которые будут обозначать место буквы в алфавите.

Он мне стал писать по несколько записок в день. Вечером я звала Жоржетт, одну из подруг по классу, и мы вместе читали их. Первые записки были простыми: «8–5–6–2-8…» — «Я тебя люблю, у тебя чудные волосы и глаза». Но одна меня поразила: «Раз ты меня не любишь, то давай хотя бы любить друг друга чувственно».

Я стала избегать его, но все же мне льстило, что я — как и другие: за мной тоже ухаживают.

30 июня занятия у нас кончились очень поздно, и Кац сказал, что он меня проводит. Я согласилась. Было темно. Люксембургский сад был закрыт, мы пошли вдоль изгороди. Кац обнял меня и хотел остановиться. Я быстро шла вперед. Я боялась встретить кого-нибудь из школы. Он забросил ранец за ограду и начал меня щипать и шлепать по бедрам. Я не испытывала удовольствия, но боялась показаться смешной и не протестовала.

Он начал целовать меня в шею. Я все думала: если встретят, то исключат из школы. Кац тоже оглядывался.

Мы молчали все время. Он бил и шлепал меня с деловым видом. Наконец мы вышли на улицу Вавен. Тут он пошел спокойно и рассказал мне смешное приключение. Однажды отец одной девушки застал его с ней и побил его. Надавал затрещин по лицу, понимаешь?

Я слушала его с жадностью.

Вечером я рассказала Жоржетт о прогулке с Кацем. Она ответила:

— Твоя вина. Нельзя быть такой тряпкой. Раз ты его не любишь, то и не знайся с ним.

После этого дня приставания Каца не имели границ. От ухитрялся меня щипать даже в школе. Писал мне записки, требовал немедленного ответа. Говорил обо мне какие-то гадости соседям по партам, которые начитали хохотать и пристально смотрели на меня.

Я была рада, когда через две недели его за что-то уволили из школы.

Вот отрывки из первой тетради дневника Габи. Я не привожу его целиком. Содержание этой тетради однообразно. Одни и те же мысли, одни и те же имена, одни и те же слова почти на каждой странице. Это тетрадь прошлого лета.

Дорожные сборы. Каникулы. Не могу найти одиночества. Все время думаю о двух: о Серже и Поле…

Серж проник до глубины моего сердца. Прежде это было детское чувство, но потом я его полюбила по-настоящему. Теперь я слишком женщина, чтобы любить детской любовью.

Серж, мне нужна твоя любовь. Надо найти какое-нибудь лекарство. Что-нибудь — только бы забыться. Я буду любить Поля до осени, а, может быть, и после: это — единственное средство, чтобы вылечиться от любви к Сержу.

Серж, мой дорогой Серж, мне придется тебя забыть. В Бридаре слишком хорошо: море, солнце. Мне хочется быть, как все, — счастливой и свободной.

Забыть. Почему здесь нет Поля? Все равно кто — лишь бы влюбленный в меня мужчина. Но я не знаю, может ли кто-нибудь здесь в меня влюбиться. А до октября далеко. Я хочу сейчас же. Мне 15 лет, но я так страдаю. Я больше не в силах.

Хоть бы влюбить в себя Жана Дюпона, я видела его сегодня на берегу моря: он мил, хорошо сложен, любит музыку и все современное — как я. Потом в Париж — Поль. С этими двумя мне, может быть, удастся забыть Сержа. Нет, я никогда его не забуду. Я вспоминаю, как я пришла к нему вместе готовить уроки. Он посадил меня на кровать. Он чуть не сломал мне руку. Как мучительно вспоминать об этом.

Я едва решаюсь написать это — но что же делать. Я люблю Жана Дюпона. Это совсем другое чувство. Не так, как с Сержем. Он сильнее: он, например, ни разу не говорил мне о своей любви. Ночью я не могу уснуть: все время думаю о нем. Это физическое чувство. Все тело кричит: Жан.

Пять дней, как Жан уехал, и он мне еще не написал. Конец… Но он мне обещал, что будет писать. Остается одно — ждать. Он сказал, что в конце концов «все образуется». Это потому, что он — верующий. Для того, кто верит, это — счастье. Но моя вера разрушена — я теперь атеистка. Я вижу, как кончаются все отношения. И после этого они хотят, чтобы я верила в высшую гармонию, в верховный разум, который определяет путь каждого. Нет.