29 октября.
Слухи: началось немецкое наступление, началось наше. В Москве туманы. Бальтерманц уехал северо-западнее Сталинграда. Илье дали генеральскую столовую. Мама думает о картошке, папа о сахаре, Наташа об институте.
31 октября.
Полный маразм. Могилевские тянут — еще не переехала. Стенография заброшена. Буду сидеть без денег — почти месяц ничего не делала. На улице солнце? Кому? Не мне. Все уговаривают, что надежды нет, а я тебя жду, жду, когда иду на радио, жду по дороге в гостиницу, когда Илья возвращается из «Красной звезды», ищу в сообщениях о партизанах, в немецких дневниках. А в действительности до конца войны — я ничего не узнаю. Нальчик взят. Сталинград чудом держится.
7 ноября.
Вчера вечером речь Сталина. Илью повезли в Кремль за час до начала. Зачем? Таковы порядки. Мы слушали в гостинице. Говорил 40 минут, но многое не сказал. Тон иной, чем год назад. Победоносный. В Москве сегодня спали, на улице редко попадались прохожие. Вечером, т. е. часов в шесть, появились те, кто шел в театры. Пьяных мало. Настроение не праздничное. Просто выходной. Я на новой квартире. Маме и папе речь понравилась. Они сегодня пекли пирог.
Фрадкин: «Когда я допрашивал нашего атташе в Лондоне…» Разнообразные у меня знакомые! Хорошо бы знать, кто стукач.
8 ноября.
Мне повестка дежурить, лифтерша тут же предложила: «За 15 р. подежурю».
Вчера слухи: крупный американский десант в Северной Африке. Были Таня Литвинова и Слоним[139].
11 ноября.
Англичане и американцы во Французской Африке. Вся Франция взята немцами.
16 ноября.
За этот период: Дарлан[140] сдался американцам. Во Франции цирк: Петен[141] старается вместе с немцами. Ко мне переехали Савичи.
В Лаврушинском Габор[142] на 9 этаже без лифта, без отопления, воды, электричества. А внизу все квартиры свободны, но ему не дают. На улице потеплело, но лежит снег. Живу без радио и газет. Заключила договор: медработники на войне. Теперь хлопоты, чтобы наконец уехать на фронт. Сегодня: закончить для кино, Волина для «Информбюро», закончить книгу дневников, выкупать Уголька. Была у наших, папа сказал: «Если бы не было партизан, была бы нормальная война». Разве «нормальные войны» бывают?
17 ноября.
Вчера в госпитале: военфельдшер-женщина, у которой расстреляли сына семи лет, — еврей. Гардеробщица удочерила девочку-сироту: все ее родные погибли во время бомбежки.
Дарлан «временно» признал американцев.
У Тани В. свои горести.
24 ноября.
Вчера вечером поразительное сообщение о разгроме немцев под Сталинградом. Всеобщее ликование. Беспрерывно звонят по телефону. У меня сидела соседка по дому — ее это не интересует! А Тонина мать: «Ты меня извини, но я помолилась». Аля дежурила в школе. У меня сидели Нина и Тоня — выпили. Была в военкомате, объявили, что Боря отчислен из Действующей армии.
Наташа считает, что Роммель[143] американец. Умирает Джонька[144] от уремии.
Боря, даю тебе слово не опускаться. С сегодняшнего дня.
26 ноября.
Наше наступление на Сталинградском направлении замедлилось, но немцы там окружены. Это факт. 60 тысяч пленных. Я в хлопотах в связи с отъездом на фронт.
30 ноября.
Теперь ежедневно «последний час». Прибавилось на Центральном фронте. Мне надоели визитеры. Главные — Таня и Тема.
Была в ПУРе[145]. Как будто скоро будет пропуск. Хорошо, что уезжаю, мне невыносимо.
Андроников[146] в больнице. Будут вырезать желчный пузырь. Вирта[147] в меховом комбинезоне — «800 целковых», летит в Сталинград. Теперь все туда.
12 декабря.
Все еще не уехала. Провела целый день в грандиозном госпитале в Лефортове: ждала начальника Сануправления Западного фронта и прозевала его!
Вчера Аля орала на Аннушку — та сожгла Савины кальсоны, плюс мама плюс Бальтерманц. Он опять попал в неприятную историю — снял прошлогоднего фрица. Ортенберг[148] требует для него штрафного батальона. Ночью вызвали Бальтерманца в ПУР. Теперь он сидит дома в полной темноте — у них не горит свет — и ждет своей судьбы. Илья занят статьями и стихами.
Иду завтра к Андроникову. У него к желчному пузырю прибавились почки. Алигер уехала на фронт. Французские летчики в Иванове, там же наши летчики. Французы едят кислую капусту и огромные «корнишоны»[149]. Веселые ребята.
Завтра с утра еду валерьянить Бальтерманца. Новое занятие.
13 декабря.
Была у Андронникова. Госпиталь для избранных. У нас могут жить только избранные.
Вы знаете, что такое, когда человек устал мучиться? А я знаю. Я устала. Илья сегодня: «Что ты так хандришь?»
Боже мой, где узнать?
22 декабря.
Новое наше наступление. Взяты Кантемировка, Богучар и т. д.
Еду 26–27 с Альтманом.
Снился всю ночь ты.
Идет мокрый снег. В Москве говорят о встрече Нового года. Шьют платья.
Сава в Туле у литовцев. Взял банки для меда. Наших выселяют из гостиницы.
25 декабря.
Вчера наше новое наступление в районе Нальчика. Как будто. 27-го уезжаю. Была в поликлинике. Старый еврей-врач держал меня долго голой в ледяном кабинете и обсуждал наступление в Африке.
Илья в Иванове у французских летчиков. Завтра 9 лет нашего брака. Сегодня день рождения Беллы. Все это констатация.
27 декабря.
Вчера выпила кофе за твое здоровье. За то, что ты тоже думал обо мне. Завтра еду.
29 декабря.
Ехали на грузовике. В Кунцево заехали к семье шофера. Хозяйка угостила супом и пшенной кашей. Конец пути проделали на санях ТПС, не хватило бензина. По дороге девушки из КП[150], мы их подвезли. Большой плакат: «Разгромим врага в 1942 году». Ехала под тентом, разрушений не видела.
В редакции «Уничтожим врага» вспоминали: «Сперва двигались к Москве, потом от нее, а теперь топчемся на месте». Деревня, где редакция, почти не пострадала, жителей нет. Вокруг леса, ели, покрытые снегом, по дороге от шоссе пулеметы на санях, белые грузовики. Поражает тишина. Вечером слушали музыку по радио, ужинали все вместе, делились редакционными новостями. Полная демократия. С утра кто-то затопил печку, я согрелась и заснула. Политинформация, как у нас полагается. Волнения, связанные с новогодним номером газеты. Редактор ездил в Политуправление армии докладывать о поездке в Москву.
Мне выдали ватовку (ватник). Ночью звонили из Политуправления, чтобы узнать сводку: Котельниково. Ночью, с 2-х до 4-х, прием «Информбюро». Утром Розин[151] с еврейским акцентом читает всем информацию. Женщины добились бани. В деревне остался Бобик, он все время смеется. Общий любимец. В газете в основном белорусские евреи. Скорее всего, семьи их погибли, но об этом не говорят.
С утра все 10 корреспондентов, включая меня, отправились на грузовике в соседнюю деревню. Ехали стоя. Не хватило бензина. Шли пешком. Деревня разрушена. Землянки, а на деревьях сохранились скворечники. Накрашенные девушки в военной форме. Сюда вызвали лучших бойцов для награждения, а они не знали зачем. Прошли по 30–40 км. Сидели на полу серые, голодные, замерзшие. Я фотографировала, потом мы беседовали с каждым отдельно, потом наконец их накормили. Из каждой дивизии прислали по одному человеку, мне сперва достался мальчик-разведчик. Он твердил: «Все хорошо, да вот задание не выполняем». Затем я расспрашивала татарина, бывшего повара. Он ничего не мог рассказать. Обидевшись, что он мне не понравился, вынул замусоленную вырезку из дивизионной газеты: он заколол фрица. А третьим был командир орудия, хороший русский паренек с веселыми глазами, «стеснительный», как он сказал про себя. После опроса пошли пешком домой. Юдин[152] рассказывал, как страшно вести атаку. Дома колбасня с новогодней елкой. Беспрерывные звонки начальства. В 7-ом отделе Шейнис. Живут в избе. Елку устраивают у «девочек». Все говорят о предстоящей выпивке. Вчера пробовала стрелять из револьвера, очень оглушительно. Вчера по шоссе шли наши колонны, немцы их обстреляли. В деревне видны прожекторы. Затемнение здесь приблизительное.
