Распад объективного времени мира, признаки которого стали заметны в разных сферах культуры уже с конца XIX в., не был линейным — напротив, каждый значительный прорыв к «новому времени», каждый важный шаг на пути разрушения старой научной картины мира сопровождался объективистской реакцией. Среди предвестников современной интеллектуальной революции отрицание физиками традиционного представления о времени занимает особое место. Идея пространства-времени, возникшая согласно первоначальному замыслу Эйнштейна как алгебраическая величина, применимая к ограниченной относительности[302], постепенно покорила воображение своего создателя. Став сначала четвертым измерением геометрического пространства, время «превращается в общей теории относительности из математического инструмента в саму физическую реальность»[303]. В результате чисто концептуальное или «объективное», существующее вне явления время Ньютона утратило всякий смысл для теории относительности и перестало иметь значение в физике за пределами классической механики[304]. Более того, физическая эквивалентность пространства и времени сделала незначимым порядок следования событий и превратила в нонсенс попытки делить события на прошедшие или будущие[305]. Зато пространство-время стало легко делить на отрезки. Представление об идентичности пространства и времени с точки зрения их структуры получило, как уже отмечалось, дальнейшее развитие в трудах копенгагенской школы, где «квантование пространства-времени» стало рутинной процедурой, сделавшей «атомы времени» очевидностью, а прерывность времени — важным физическим постулатом. Но самым значимым с точки зрения эволюции времени стал следующий вывод физиков, естественно вытекающий из этих представлений: на месте абстрактного объективного универсального времени возникло понятие субъективного, собственного времени наблюдателя[306]. Одновременно с изменением взгляда на мир представителей точных наук в конце XIX — начале XX в. весьма сходные интуиции о природе времени обнаруживаются в работах философов, историков, социологов, писателей. Попытаемся отметить те из них, которые оставили неизгладимый след в современных представлениях о времени, несмотря на критику философских воззрений их создателей. Идея субъективного времени, субъективной непрерывности, лежащая в основе человеческой личности, прямо противопоставляется объективному времени мира Анри Бергсоном. Конечно, Бергсон, в отличие современных взглядов, противопоставляет внешнее время мира, которое он считает бесконечным настоящим, чистой внутренней протяженности субъективного времени. Как известно, для последующих поколений французских философов и психологов наследие Бергсона стало главной мишенью критики и опровержения. И все же тот факт, что идея бесконечного настоящего внешнего мира и идея субъективного внутреннего времени были неразрывно связаны между собой в концепции крупнейшего французского философа первой трети XX в., кажется глубоко не случайным. В современных описаниях «бесконечного настоящего» звучат отголоски его анализа: «Чем может являться протяженность вне нас? Только настоящим, или, если это нравится больше, одновременностью. Без сомнения, внешние вещи изменяются, но их моменты образуют последовательность только для сознания, которое их вспоминает. Мы наблюдаем вне нас, в определенный момент, ансамбль одновременных данностей…»[307] Проблематизации идеи объективного времени не в меньшей степени, чем Бергсон, способствовал Эдмунд Гуссерль. Изобретение «феноменологической редукции» — включая вынесение «за скобки» объективного времени — имело значение не только для создания кадра феноменологического анализа сознания. Положение, что темпоральность сознания по своей природе субъективна и имеет мало общего с объективным временем мира, — одна из центральных идей феноменологии Гуссерля, — создало основу для переоценки значимости объективного времени мира. Темпоральные акты сознания соотносятся с абсолютным потоком сознания или с «абсолютной субъективностью сознания». Время является конструктом сознания, а вовсе не отражением внешнего времени объектов:
«Этот поток не есть поток объективного времени, которое я определяю с помощью часов или хроноскопа, не время мира, которое я фиксирую по отношению к земле или солнцу. Ибо оно попадает под феноменологическую редукцию. Скорее, мы назовем этот поток доэмпирическим или феноменологическим временем»[308]. Идея горизонта темпоральности, в котором сознанию одновременно даны прошлое, настоящее и будущее, прочно вошедшая в научный обиход, стала важным этапом в процессе распада объективного времени, предвещавшим современную понятийную революцию. Не случайно, описывая свойства абсолютной субъективности потока сознания, Гуссерль заканчивает параграф словами, предрекающими немоту современных интеллектуалов: «Для всего этого не хватает названий»[309]. Внутреннее время, чье родство с феноменологическим временем Гуссерля далеко не однозначно, становится главной структурой Бытия-здесь (Dasein) в философии Мартина Хайдеггера. Чтобы утвердить подлинность внутреннего времени, Хайдеггеру, так же как и другим философам, приходится бороться против идеи «вульгарного времени» — объективного хронологического времени «науки». Подлинная субъективная темпоральность для Хайдеггера характеризуется конечностью, тогда как «вульгарное время» бесконечно, униформно и неопределенно направлено в неопределенное будущее[310]. Прошлое, настоящее и будущее перестают рассматриваться как неразрывное единство и противопоставляются друг другу. Важным шагом в формировании нового видения времени стало описание бесконечного настоящего в «Археологии знания» Мишеля Фуко. В отличие от предшествующих «Археологии» вариаций на «историко-трансцендентальную тему», «анализ высказываний» превращает дискретность в главную категорию размышлений о времени и делает разрыв главным событием истории[311]. «Время мутаций и трансформаций» не имеет ни начала, ни конца, а понятия и прошлого, и будущего полностью утрачивают для него свое значение[312]. Настоящее есть самодостаточный предел такого анализа: «Анализ архива представляет собой, таким образом, совершенно особую территорию, одновременно близкую нам, но отличную от нашей современности. Это кромка нашего настоящего, которая закрывает его в себе и которая определяет его своей отличностью. Это то, что, будучи вне нас, нас ограничивает»[313]. Несмотря на то что Фуко рассматривал идею прерывности времени как орудие борьбы с трансцендентальным субъектом (амбиция, которую никак нельзя приписать Франсуа Артогу), в бесконечном настоящем времени мутаций и трансформаций трудно не увидеть предтечу современного презентизма. Говоря об утверждении собственного времени в противовес объективному времени мира, невозможно пройти мимо литературы модернизма, и в особенности философии внутреннего времени у Марселя Пруста. Погруженный в воссоздание феномена воспоминания, Пруст разрушает хронологический принцип повествования, деисторизируя роман и конструируя внутреннее время переживания, которое полностью подчиняет себе логику повествования и подменяет собой хронологическую упорядоченность рассказа. вернуться Bachelet B. Sur quelques figures du temps…, p. 153. Современная критика говорит о детерминизме теории Эйнштейна, поскольку пространство-время является абсолютно детерминированной величиной, где нет места случайности, есть только незнание. См., например: R. Penrose. L'esprit, Гordinateur et les lois de la physique. Paris, 1992. вернуться Время и современная физика / Под ред. Д. А. Франк-Каменецкого; Пер с фр. Г. Зайцева. М., 1970. С. 94, 96; Коста де Браво О. Второй принцип науки о времени // Время и современная физика…, с. 135. вернуться См.: Андраде э Силва Ж. Л., Лошак Ж. Поля, частицы, кванты / Предисл. Луи де Бройля. М., 1972. Наиболее известная попытка вернуть необратимое время миру была предпринята в теории хаоса И. Пригожиным. Интересно, что свой демарш он обосновывает в морально-этических категориях: «Научная объективность утрачивает смысл, если она в конечном счете объявляет нашу взаимосвязь с миром чем-то призрачным, низведя ее до уровня „чисто субъективной“, „чисто технической“ или „чисто инструментальной“. Все наши измерительные устройства, все наши инструменты научной объективности, без которых не было бы физики, позволяют нам сделать вывод о том, что стрела времени существует. <…> Вневременные законы физики мы не можем считать подлинным „отражением“ фундаментальной истины физического мира, ибо такая истина делает нас чужими в этом мире и сводит к простой видимости множество личных явлений, которые мы наблюдаем» (Пригожин И., Стенгерс И. Время, хаос, квант. М., 1999. С. 48, 252). Несмотря на то что эта идея оказалась одной из причин популярности теории хаоса (в том числе и в социальных науках в начале 1990-х гг.), в ее основе лежало глубокое внутреннее противоречие: Пригожин попытался сделать вывод об объективном существовании «стрелы времени» в необратимых хаотических замкнутых системах. Но его теория разрешает существование только автономных систем, время которых по определению должно быть тоже автономно и, следовательно, конечно — даже если принять допущение, что стрела времени в этих системах имеет всегда только одно направление: из прошлого в будущее. Как известно, Пригожин сформулировал свою исследовательскую программу исходя из критики детерминизма квантовой теории. Напротив, критики Пригожина утверждали, что для существования его системы Творец необходим и как исходный постулат, и как конечный вывод, ибо для того, чтобы эта модель могла работать, в хаотической пустоте вселенной с необходимостью должны были возникнуть случайные совпадения, в результате которых начавшиеся процессы должны были локально удаляться от состояния равновесия. Следовательно, «случайность» приобретает характер нового детерминистического закона (См. критику идеи необратимости у Пригожина: Price Н. «Chaos theory and the difference between past and future»: Time, Order, Chaos. The study of time IX. Ed. By J. T. Fraser, V. H. Soulsby, F. J. Argyros. Vadison, Connecticut, 1998; Bachelet B. Op. cit, p. 196 ff). вернуться Bergson H. Essai sur les données immédiates de la conscience…, p. 170. Напомним, что для Бергсона чистая протяженность субъективного сознания непрерывна в отличие от объективного, внешнего времени. вернуться Гуссерль Э. Собрание сочинений. М., 1994. Т. 1: Феноменология внутреннего сознания времени. С. 147. вернуться См. в особенности параграф 36. «Темпорально-конститутивный поток как абсолютная субъективность»: Гуссерль Э. Там же. С. 79. См. также о восприятии времени у Гуссерля: Granel G. Le Sens du Temps et de la Perception chez E. Husserl. Paris. 1996; D. Carr. Time, Narrative and History. Bloomington; Indianapolis, 1986. вернуться Ср. анализ французского критика и комментатора Хайдеггера Жана Грейша: Greisch J. Ontologie et temporalité. Esquisse d’une interprétation intégrate de Sein und Zeit. Paris, 1994. P. 321–325. вернуться «В этом смысле описание архива диагностирует нас. Отнюдь не потому, что оно позволяет нам создать картину наших отличительных черт и набросать заранее контуры того, чем мы станем в будущем. Но оно лишает нас нашей непрерывности. Оно растворяет ту временную идентичность, в которой мы так любим разглядывать себя, чтобы скрыть разрывы истории. Оно разрывает нить трансцендентальных теологий, и там, где антропологизаторская мысль исследовала бытие человека или его субъективность, оно разрушает самую идею другого и внеположенного. Диагностика, понятая так, не определяет постоянство нашей идентичности с помощью игры различий. Она устанавливает, что мы есть отличие, что наш разум — это отличие дискурсов, наша история — отличие времен, наше я — отличие масок. Что отличие — это рассеивание, дисперсия того, чем мы являемся и что мы творим» (Foucault М. L’archéologie du savoir. Paris, 1969. P. 172). вернуться Образ времени как уникальной и единой гомогенной линии, направленной из прошлого в будущее, сменяется множеством расходящихся темпоральных режимов прерывного времени «мутаций» и «трансформаций», «серий событий» и «процессов». Главной временной категорией анализа архива, чтобы не сказать единственным «содержанием» времени «мутаций» и «трансформаций», ни имеющих ни начала прошлом, ни конца в будущем становится настоящее (Ibid., р. 99, 220). вернуться Idem, р. 172. Конечно, время мутации и трансформаций было важным шагом на пути уничтожения трансцендентального субъекта и разрушения субъектно-объектной дихотомии. Тем не менее прерывное время архива, бросившее вызов объективному, линейному, непрерывному времени истории и время трансцендентального субъекта, может быть рассмотрено как симптом и этап на пути формирования собственного времени. |
