Особый вопрос – иностранцы. Повторюсь: ни одна крупная японская компания, ни одно мало-мальски значимое изобретение не обходится без их весомого вклада – говорю это, как человек не один год проработавший в японской компании и специально занимавшийся анализом этой проблемы. Но японцы не просто не любят об этом говорить, их точка зрения на проблему прямо противоположна нашей. Столкновения двух моделей мышления в отдельно взятой японской корпорации блестяще показала Амели Нотомб в своем романе «Страх и трепет». Менее известна, но ничуть не менее шокирующая технологичная, а потому убийственная в своей документальности книга Найала Муртага «Гайдзин на службе в Мицубиси». Интересно, что японцы думают о нас примерно то же, что и мы о них. Европейцы, по глубокому убеждению японцев, не способны на творческую и индивидуальную деятельность – мы сильны только в коллективе и можем выиграть, только «навалившись гуртом» (именно поэтому якобы японцы потерпели поражение во Второй мировой войне). Мы по определению не способны воспринять тонкость и красоту японской культуры и японского духа. Мы – физиологически бестолковы. «Вы понимаете, что ваш европейский умишко никогда не сможет постичь всю глубину японского разума?» – спрашивает героиню Нотомб ее японская «шефиня», подразумевая только один ответ: «Да!» Японцы свято верят в то, что мы глупее их просто потому, что мы – белые (глупее нас только корейцы и китайцы), но говорить нам об этом необязательно – неразумные, мы можем обидеться! Ведь нам не понять, почему люди, построившие «общество, наиболее близкое к раю», придумавшие способ управления телевизором при помощи мысли, самые умные люди на планете, придя домой, балдеют от телешоу с названиями вроде «Кто громче пукнет?», «Загляни ей под юбку» или «Жри, пока не лопнешь!».

Впрочем, когда японцы привыкают к своим иностранным коллегам, они перестают стесняться. Ладно бы на бытовом уровне. Тогда надо просто привыкнуть к тому, что то один, то другой представитель великой державы, давшей миру укиеэ, бусидо, чайную церемонию и фотографа Араки, сидящий рядом с тобой, сидит совсем не тихо и даже не очень мирно. Он считает своим долгом чихать, кашлять, тянуться со стоном, хрустеть костями (упираясь лбом в каждый палец отдельно и надавливая на него до характерного щелчка), сопеть с подхрюкиванием и, главное, сморкаться. Сморкаться так, чтобы закладывало уши, чтобы звон в комнате стоял после самурайского освобождения гайморовых пазух такой, как будто из пистолета бабахнули над ухом! А потом блаженно хрюкнуть, пойти в ванную, не закрыв за собой дверь, и долго и смачно отхаркиваться там, а после вернуться, еще раз блаженно, с хрустом, потянуться, бросить в рот жвачку, надуть пузырь и оглушительно хлопнуть его… Ах, если бы вы знали, какая прелесть – хлопанье жвачкой сорокалетними дяденьками, позиционирующими себя как часть мировой интеллектуальной элиты! Принцип «все, что естественно, то не стыдно» такие японцы воспринимают буквально, поэтому непрерывно и громко – заранее прошу прощения у милых дам – зевают, чавкают, хлюпают, рыгают, пукают, охают, причмокивают губами и издают массу других звуков, для которых нет определений в русском языке, а только японские ономатопоэтические наречия. Самое интересное, что замечания, сделанные им по поводу такого поведения, встречают искреннее недоумение: ведь вы в японской компании! Ну и что, что в Москве? Не имеет значения, ты – гайдзин в русской столице, а не они! Но это можно перетерпеть – ведь это не имеет отношения к работе?

Однако японская простота распространяется со временем и на рабочие отношения. Цитирую историю другой своей доброй знакомой, работающей переводчиком в маленькой токийской фирмочке: «У нее владение японским примерно 50 процентов», – сказал мой босс нашим русским клиентам обо мне. Я им переводила, плечом к плечу с боссом; перевела и это. (Насчет японского – критика мне люба, так как дает пинка под зад. Плюс – я невысокого мнения о своих потенциалах, так что меня лично это высказывание почти не задело.) Клиенты вытаращили глаза и вопросительно уставились на нас (когда я перевожу, то стараюсь по возможности делать нейтральный тон и взгляд в пол, то есть становлюсь самоговорящей коробочкой, чтобы не усложнять эфир своими (лишними) взглядами и эмоциями).

«Но через три месяца все будет, нарастет, – прибавил босс и продолжил. – В нашей компании, вы сами видите, все – и И., и К.-сан, и Таня, и Т.-сан – недалекого ума люди. Однако я всех люблю. Особенно идиотичен наш И. О! Он просто последний кретин. Но он честный человек, поэтому я его очень ценю».

И. погрузился в молчание (он слушал мой перевод – сам по-японски не говорит и не понимает; мне было крайне сложно найти иной вариант перевода, а босс перевода требовал), замер, остолбенело смотрел на босса потемневшими глазами).

Что такое говорил мой босс? По моему разумению (а оно, см. выше, крайне ограничено и субъективно), он упирал на то, что «вы, дорогие наши русские гости, можете не рассчитывать на кредитование, на скидки, на отсрочки платежей». Он хотел сказать, что работает только так, как ему нравится, с теми, кто ему нравится: «Вы, дорогие клиенты, приехали за 10 000 километров, утомились по нашей жарище, но это не дает вам никаких привилегий».

Иначе говоря – он хотел сказать: «Я дожил до такого возраста и положения, когда не зарабатывание сумм – главный жизненный столп, а приятственность человеческих связей, атмосфера в коллективе».

Как работать в такой атмосфере? Когда-то Лариса Рубальская, долгие годы прослужившая в московском бюро «Асахи симбун», рассказывала мне о своем неприятии русских сотрудников, пытающихся в общении с японцами полностью перестроиться на японский манер: низко кланяться, семенить при ходьбе, менять интонацию в языке, подражая японскому и т. д. Тогда я уверенно поддержал ее позицию, а вот сейчас…

Проработав несколько лет в офисах, где, по японскому обычаю, ходят в тапочках, замечаю, что уже и сам потихоньку начинаю семенить (иначе при быстрой ходьбе просто выскочишь из тапочек). Разговаривая по телефону с японцами, поневоле «включаюсь» в их интонацию и вот уже сам начинаю беспрерывно «нээ-э-э-кать» и «ээ-э-э-кать». Но самое главное, кланяюсь!

Правда, для себя у меня есть два веских оправдания. Первое: при среднем росте японского собеседника в 165 сантиметров мне, чтобы донести до него информацию где-нибудь в шумном зале ресторана или на тусовке, поневоле приходиться спускаться сантиметров на 25–30 – чтобы выровняться. Иначе придется кричать, а это некрасиво. Второе: за пределами офиса и работы это у меня проходит, и «на воле» такая тенденция не прослеживается. Правда, вскоре после возращения из Японии мы с женой как-то при прощании в Шереметьеве долго раскланивались – к изумлению вполне нормальных окружающих нас соотечественников, но потом прошло.

Так или иначе, но такое следование ритуалам является скорее бессознательным, чем осознанным поведением человека, инкорпорированного в одну с ними среду. Другое дело – целенаправленное подчеркивание своего стремления даже не просто быть похожим на японцев, но и акцентировать внимание на своем подчиненном по отношению к ним положении. Как правило, лишь периодически соприкасающиеся с японцами люди – крупные предприниматели, карьерные дипломаты, деятели культуры – оказываются по своему сиюминутному положению или равны японским партнерам, или несколько выше их. Японистам же по условиям профессии часто приходится мириться с подчиненным положением (переводчики, ассистенты, продюсеры) – это нормально, и они это никак не подчеркивают. Но вот в Киото я однажды увидел, как ведут себя с японцами адепты боевых искусств – иностранцы. Увидел – был поражен. Среди сотен наших коллег из 47 стран мира резко выделялись несколько десятков американцев и англичан, назойливо подчеркивающих свой – более низкий по отношению к японским сэнсэям – статус.

Отношение это распространялось как на «своих» наставников – мастеров будо, которые преподавали искусство этим командам, так и на любых других японцев в кимоно или форменных галстуках Организации, оказавшихся в пределах видимости супервежливых саксов. Ритуальные крики «Осс!» точно указывали нам местонахождение членов американской и английской делегаций, как бы далеко от нас они ни находились. Во время официальных мероприятий, когда плотность сэнсэев на единицу площади становилась критически высока, крики превращались в нескончаемые вопли, которые смягчало только то, что направлены они были в пол.