Я устало закрыла глаза. Как все скверно. Даже не знаю, почему мне так плохо. У меня есть все, что угодно. В шестнадцать лет я мечтала о многом. О красоте. Богатстве. Успехе.

Я хотела красивого богатого мужа, который хорош в постели, но не настолько сексуален, чтобы я ревновала. Я хотела, чтобы он обладал массой достоинств и был из хорошей семьи. Я хотела, чтобы он был целеустремленным и преуспевающим. Чтобы мы жили в большом красивом доме и общались с приятными людьми. Я хотела двоих детей и одного младенца. (В моем представлении младенец вечно оставался грудным, он гулил и улыбался — очаровательный розовый или голубой сверток в детской коляске, непременно в коляске, потому что у нас будет семья как в журнале «Стиль», которая может позволить себе настоящую английскую няню, а настоящая английская няня, разумеется, захочет большую, устойчивую английскую коляску.)

Я об этом мечтала. И шестнадцать лет спустя получила.

Все вышеперечисленное.

Шикарный дом, муж, двое детей и младенец (впрочем, младенец вырос — моей младшей дочери уже четыре с половиной). Даже няня с правильной коляской.

Проблема в том — если это действительно проблема, — что моя жизнь кажется прекрасной лишь со стороны, но на самом деле она не так уж легка. Постоянное напряжение. Бесконечный стресс.

Тихонько вздохнув, я встретилась взглядом с Мартой Зинсер. Не знаю, долго ли она за мной наблюдала. На мгновение мне захотелось заплакать. Все неприятности обрушились на меня: внезапный отъезд Натана, заблокированная кредитка, разговор с Люси, финансовый отчет… Но я сразу вспомнила о подругах, об обязанностях перед школой и семьей. Я вскинула подбородок и распрямила плечи. Мне не за что извиняться. Я стараюсь изо всех сил.

Марта отвела глаза. Слава Богу.

На следующее утро будильник прозвенел дважды. Но мне не хотелось просыпаться. А потом я вспомнила, что Натана нет дома. Я с трудом встала и зашлепала по коридору будить девочек, по-прежнему в розовой полосатой ночнушке, которую дочери подарили мне на День святого Валентина. На груди нарисовано большое сердце, а еще одно — на спине, чуть выше задницы.

Брук — «жаворонок». Я будила ее первой, потому что это легко. Тори перекатилась на другой бок и снова заснула. Джемма сердито посмотрела на меня, ее густые светлые волосы рассыпались по подушке.

— Не хочу вставать, — заявила она и сморщила красивое личико.

— Я тоже, — ответила я, — но все-таки встала.

— Ненавижу школу.

— Неправда.

— Правда.

— Вставай. — Я стащила с нее одеяло. — Через десять минут жду тебя внизу.

— А если не приду?

Я внимательно посмотрела на нее. Кожа у Джеммы по-прежнему золотистая от летнего загара, длинные волосы испещрены выгоревшими прядками. У нее темные ресницы и светлые глаза. Джемма хорошенькая, даже чересчур. Она будет веревки вить из окружающих — и лучше бы люди не потакали ей, а учили отличать дурное от хорошего.

— Тогда сама будешь делать уроки. Никакой помощи ни от Анники, ни от меня.

— Ма!..

Я не обратила внимания на этот крик и зашагала в спальню Тори.

— Вставай, детка. Уже поздно. Мы проспали.

Спустившись на кухню, я заглянула в шкаф и попыталась понять, чем бы накормить семейство. В отличие от Натана я не даю девочкам что попало. Я сама почти двадцать лет питалась чем придется и не собираюсь переносить эту привычку ни на кого, и уж точно не на собственных дочерей. В дальнем углу шкафа обнаружилась красно-белая жестянка с овсяными хлопьями.

Тори с восторгом уплетала горячую овсянку на завтрак. Брук — с меньшим энтузиазмом. Джемма делала вид, что ее тошнит.

У меня было скверное настроение, и поведение старшей дочери отнюдь его не улучшало.

— Ешь. Это полезно.

— Гадость, — заныла Джемма и оттолкнула тарелку.

— Ну так положи туда сахар и изюм, — сказала Тори, насыпая себе вторую ложку тростникового сахара.

— Ненавижу изюм.

— Не надо говорить «ненавижу», — устало поправила я. — Это невежливо. Надо говорить «не нравится».

Джемма презрительно посмотрела на меня:

— Ты всегда говоришь «ненавижу».

— Хорошо. Я не права.

Брук размешала сахар и залила кашу молоком.

— Папа дает нам утром вкусное — яичницу, блины, французские тосты.

Я налила три стакана апельсинового сока.

— Ваш папа — «жаворонок» в отличие от меня.

— Просто он нас больше любит, — заявила Джемма, выпивая сок.

— Вовсе нет.

— Да.

Я сдалась. Ладно.

— Хорошо-хорошо, он вас любит больше. Довольны? Теперь доедайте, чистите зубы и ступайте в школу.

Я улыбнулась. Улыбка мрачная, но по крайней мере мне стало немного легче.

У меня было полчаса до того, как везти Тори в сад, поэтому я отправилась наверх — принять душ и причесаться.

Расчесывая волосы большой круглой щеткой, я поняла, что пора их подкрасить. Причем мне вовсе не улыбалось сидеть два часа в салоне. У меня хорошие волосы, я всегда о них заботилась, но на уход за ними требуется много времени и сил.

Волосы высохли, и я стала одеваться. Черный блейзер от Шанель, джинсы и мокасины от Гуччи. Вернувшись в ванную, я собрала волосы в хвост, переложила бумажник, ключи и блеск для губ в черно-розовую сумочку, купленную год назад, надела большие темные очки и спустилась вниз, чтобы отвести Тори в машину. Она очаровательно выглядела в серой клетчатой юбке и белой блузке с отложным воротником; сажая ее в детское креслице, я не удержалась и покрыла лицо дочери поцелуями.

— Моя крошка.

— Эй… — Тори хихикнула.

— Пальцы, — предупредила я, пристегивая детское креслице.

Тори подняла руки, чтобы я их не прищемила.

— А когда папа приедет?

— Сегодня вечером. — Я захлопнула дверцу, обошла машину и уселась за руль. — Мы все будем спать, когда он вернется, зато утром, когда проснемся, увидим его дома.

Я завела мотор и задним ходом выехала из гаража, когда Тори вдруг спросила:

— Что такое «роман»?

Я с силой нажала на тормоз и обернулась к дочери.

— Что?

Тори, с ангельски пухлыми щечками, синими глазками и светлыми хвостиками, невинно пожала плечами.

— Джемма сказала: «Надеюсь, у папы нет романа». Что такое «роман»?

Сердце у меня заколотилось, ладони стали влажными.

— У папы нет никакого романа.

— Что это такое?

— Это… — Я сглотнула и крепче стиснула руль. — Это… для взрослых. Но у папы этого точно нет.

Тори улыбнулась, на ее щеках появились ямочки.

— Ну ладно.

Глаза защипало.

«У Натана нет никакого романа, — твердила я себе, ощущая крайнее беспокойство. — Никакого романа. Он не такой. Он нас любит. Всех нас. И меня».

Мы с Натаном познакомились на клубной вечеринке в университете Южной Каролины. Это был маскарад с индейско-ковбойской тематикой — я бы уже позабыла о нем, если бы не фотография, на которой я стою с двумя подругами и Натаном. Тогда мы еще не были знакомы. Он общался с моей подругой — ее старшая сестра встречалась с ним годом раньше, поэтому мы позировали все вместе, держась за руки и пьяно ухмыляясь. Бретелька топика соскользнула с моего смуглого плеча, макияж слегка размазался, как и боевая раскраска на переносице и щеках.

Но зато там я молодая, стройная, загорелая и веселая.

Я познакомилась с Натаном на вечеринке и пришла от него в полный восторг. Звезда футбольной команды, красавчик, и его даже сфотографировали для университетского календаря («Мистер Ноябрь»). Я же в течение четырех месяцев страдала от булимии. В те годы для этого даже не было специального названия, просто все так делали. Меня научили старшие, более опытные студентки. Съела сытный завтрак — пошла в туалет и сунула два пальца в рот. Переела на обед — пошла в туалет. Съела десерт — пошла в туалет. И так до тех пор, пока это не войдет в привычку. В итоге может стошнить, даже когда того не желаешь.

Я думала, это быстрый и безболезненный способ контролировать собственный вес, и понятия не имела, к каким это приведет последствиям.