Ко времени написания завещания 1572 г. появился новый, особенно серьезный повод для дипломатического сокрытия существования опричнины. 7 июня 1572 г. умер польский король Сигизмунд II Август. С его смертью прекратилась династия Ягеллонов. Борьба вокруг избрания нового польского короля стала важнейшим фактором внешней политики европейских государств. В числе кандидатов на польский престол были названы московский царь Иван IV и его сын Иван. 12 августа 1572 г. польский посол Воропай передал царю официальную просьбу польских вельмож дать согласие на избрание его, Ивана IV, польским королем.
То, что царь ничего не говорил Воропаю об опричнине, С. Б. Веселовский рассматривает как одно из доказательств, что опричнина к этому времени (август 1572 г.) была обречена на отмену и доживала последние недели. Между тем молчание об опричнине в момент приглашения царя на польский престол было столь же естественным, сколь и традиционным.
Вслед за Воропаем осенью 1572 г. с тем же предложением в Москву прибыл другой польский посол Михаил Гарабурда. Важнейшей задачей посла было выяснить: как отнесется Иван Грозный к выдвижению кандидатуры царевича Федора и к правам и вольностям Литвы.
Нужно ли теряться в догадках о том, какое именно впечатление хотел создать царь Иван у польских послов по вопросу о правах и вольностях польских и литовских панов в случае воцарения в Польше русского царя. Восхваление своей доброты и справедливости всегда шло у царя рука об руку с отрицанием существования опричнины. В послании гетману Ходкевичу от имени боярина М. И. Воротынского еще в 1567 г. царь заявлял: «А что еси писал в своей грамоте взбеснев о нашем государе… о его царском величестве о жестокосердии неразсудительном… гоненье без правды и гнев непощадимой — и то твое бесовское коварство… А наш государь… как есть государь истинный… сияя во благочестии государьство свое добре разсматряет… А што еси писал… о разделении народу християиского, о опричнине и земском, ино ж тово не ведая, якии же скурвины дети, яже и ты, глаголют, а у государя нашего опричнины и земского нет; вся его царьская держава в его царьской деснице…».
Напомним, что вся эпопея с фиктивной передачей царской (великокняжеской) власти Симеону Бекбулатовичу, затеянная Грозным позднее, в 1575–1576 гг., хронологически совпадает с периодом второго польского бескоролевья.
Маневры Грозного ни в первом, ни во втором случае успеха не имели. Польские вельможи и шляхта вполне понимали фарсовый характер как «отмены» опричнины, так и «отказа» от царства, предпринятых Грозным.
Итак, у Ивана Грозного были весьма веские причины для дипломатического сокрытия опричнины. Вместе с тем было бы нецелесообразным и даже странным, изъяв термин «опричнина» из дипломатических документов, сохранять его в других официальных документах, особенно в разрядных книгах.
Была, наконец, и еще одна причина, побуждавшая Грозного к отказу от термина «опричнина». Термин этот весьма точно соответствовал конкретному историческому моменту — политическим маневрам Грозного в конце 1564—начале 1565 г. Царь хотел тогда подчеркнуть, что оставляет царство, обособляется в «опричнину», отдавая все остальное государство — «земщину» в управление боярам. Стоило, однако, царю прочно утвердить себя самодержцем, стать подлинным хозяином всей страны, как уничижительный смысл слова «опричнина» пришел в противоречие с действительным положением и должен был становиться все более нежелательным, как снижающий образ единовластного владыки. Именно потому, что опричнина как система означала не разделение власти, а, напротив, ее небывалую консолидацию в руках царя, термин «опричнина» стал себя изживать по мере усиления царской власти. Во всяком случае, принимать отрицание разделения государства за отмену жесткой централизации государственной власти нет никаких оснований.
Другое дело, указанные внешнеполитические обстоятельства, в частности, реакция папы римского на «Сказания» А. Шлихтинга. Они давали царю серьезный повод к тому, чтобы прекратить наиболее вопиющие, бросающиеся в глаза злоупотребления опричников, вызывавшие значительное недовольство и внутри страны. Не случайно именно в это время царь сурово наказывает некоторых руководителей опричнины, уличенных в тяжких преступлениях — «воровских проделках». Историки, утверждающие, что опричнина была отменена в 1572 г., видели и в этих опалах и казнях свидетельство в пользу гипотезы об отмене опричнины. Сам ход рассуждения о том, что казни опричников свидетельствуют о «казни» опричнины, вызывает возражения. Рассуждая таким образом, пришлось бы заключить, что Грозный неоднократно отменял земщину, Посольский и другие приказы и, конечно, Боярскую думу — учреждение, полностью потерявшее свой прежний состав в результате опал и казней.
По подсчетам Р. Г. Скрынникова, жертвами царского террора стали 3–4 тыс. человек. Из них 600–700 земских деятелей всех масштабов. На этом фоне опала или гибель 14 пусть даже видных опричников представляется не столь уж значительным фактом. Каждый случай опалы или казни опричника имел свои конкретные причины. П. А. Садиков прав, утверждая, что Грозный, награждая и оберегая «своих», «близких» людей — опричников, не останавливался перед жестокой расправой с ними, даже с самыми интимными фаворитами (как, например, с Ф. А. Басмановым), когда видел, что близость их к трону перерождается если не в прямую измену, то по крайней мере в пренебрежение своим долгом и обязанностями.
Сторонники гипотезы об отмене опричнины должны в конечном счете признать, что попытки положить конец наиболее вопиющим злоупотреблениям опричнины не затрагивали основ опричного режима, но проводились с обычной для Грозного решительностью и беспощадностью.
Нельзя упускать из вида и того, что опалы и казни некоторых опричников начались еще в 1569 г., т. е. за три года до «отмены» опричнины. По главное, нельзя абстрагироваться от результата казней ряда крупнейших деятелей опричнины в начале 70-х гг. Инициатором казней 1571 г. был Малюта Скуратов. Именно он обезглавил опричное правительство, добившись отставки Басманова и Вяземского, а затем довершил разгром старой опричной верхушки. Свирепые репрессии против новгородских изменников и «виновников» майской катастрофы позволили Скуратову окончательно захватить власть в свои руки, замечает Р. Г. Скрынников. Но если так, значит, не опричнина была обезглавлена, а ее прежнее руководство. Устранение из него наиболее влиятельных представителей старомосковской знати, переход главенства в опричнине к Малюте Скуратову и Василию Грязному, естественно, только усиливали «опричность» опричнины. Весной 1572 г. Малюта Скуратов получает исключительно высокое военное назначение: «Да з государем в полку… дворовые воеводы князь Федор Михайлович Трубецкой, да Малюта Лукьянович Скуратов» — читаем в Официальной разрядной книге.
В походе на Пайду в январе 1573 г. Малюта Скуратов и Василий Грязной удостоились небывалой для них чести — были практически приравнены к боярам: «Да з государем ездити дворяном з бояры: Малюта Лукьянов сын Скуратов, Василий Григорьев сын Грязнова». Влияние партии Малюты в руководстве опричниной оказалось столь велико, что даже после смерти временщика его вдова сохраняла за собой один из высших опричных окладов — «400 рублев». Родственник Малюты — Богдан Яковлевич Вельский, получив тогда же один из высших дворовых окладов — 250 рублей, оставался (наряду с другим опричником и родственником Малюты Борисом Годуновым) одним из самых влиятельных деятелей царского дворового правительства до конца жизни Грозного.
Если согласиться с мнением С. Б. Веселовского, что в 1572 г. произошло слияние опричного двора и правительства с земским двором, придется признать, что в этом якобы земском дворе продолжали верховодить такие «земские» деятели, как Малюта, Грязной и их сторонники. Не вернее ли было бы в таком случае считать, что не опричнина растворилась в земщине, а, напротив, вся земщина полностью и окончательно подпала под власть опричников.
