Исследование земельных переустройств времен Грозного, проведенное В. Б. Кобриным, подкрепило мнение С. Б. Веселовского о том, что политика земельных конфискаций в годы опричнины была направлена в основном не против крупного землевладения.

Нельзя не заметить также, что теория «обычного конфликта» во многом напоминает концепцию С. Ф. Платонова, который видел смысл опричнины именно в борьбе монархии с могущественной феодальной аристократией.

С другой стороны, для теории так называемого обычного конфликта характерно представление о том, что опричнина всего лишь «кратковременный эпизод», который никаких принципиальных изменений в социальную структуру государства не внес, поскольку значительные социальные процессы — усиление феодального гнета, создание условий, предопределивших закрепление крестьян, «совершались подспудно, в глубинах общества». Это сближает указанную теорию со взглядами на опричнину Н. М. Карамзина и В. О. Ключевского.

Нельзя считать правление Ивана Грозного с помощью опричнины примером монархии, ограниченной сословно-представительными учреждениями, на том основании, что в 1566 г. царем был созван Земский собор и что в те времена продолжала существовать Боярская дума.

Земский собор в 1566 г. покорно и единодушно проголосовал за продолжение Ливонской войны, т. е. за решение, которого хотел царь. Но как только некоторые участники собора посмели в форме верноподданнейшей челобитной высказать протест против опричной системы управления, на них обрушились лютые наказания — тюрьма, пытки, урезание языков, смертная казнь четвертованием и другими способами.

Состав Боярской думы за период опричнины сократился в три раза. Большинство ее членов были казнены или насильственно пострижены в монахи. Полными хозяевами в Думе с начала опричнины и до смерти Грозного стали его опричники. Таким образом, говорить об обезъязыченных земских соборах и об обезглавленной Боярской думе в годы опричнины как об органах сословного представительства, ограничивающих власть монархии, не. приходится. Факты говорят о том, что уже тогда было установлено самодержавие, т. е. «форма правления, при которой верховная власть принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю».[9] Именно так В. И. Ленин определял политическую суть понятия «самодержавие».

Как видим, в историографии начала самодержавия сохраняется немало серьезных противоречий и нерешенных вопросов. В трудах ряда современных исследователей нередко встречаются сетования на «загадочность» и даже на «великую загадочность» опричнины. Между тем большая часть «загадок» и недоумений возникает здесь как прямой результат искусственной, чисто умозрительной схемы этапов развития самодержавия в России. Суть этой схемы такова. Самодержавие установилось лишь в середине XVII в. До этого Россия оставалась сословно-представительной монархией, поскольку существовала и постоянно действовала Боярская дума, для решения важнейших вопросов государственной политики собирались земские соборы. При таком понимании политической действительности того времени опричнину трудно рассматривать иначе, чем аномалию, и притом весьма загадочную. Все дело, однако, в том, какую реальную, а не назывную роль играли органы представительной власти в каждый данный момент их существования.

Абстрагированная от реальности фактов оценка роли и значения тех или иных совещательных органов в самодержавных монархиях привела бы нас к «отмене» самодержавия едва ли не повсюду, где оно в действительности существовало. Например, при Петре I «господа сенат» единодушно приговорили к смерти царского сына. Если не учитывать реальную сущность данной ситуации, ее можно было бы истолковать как пример всесилия правительствующей коллегии, распоряжающейся даже жизнью членов царской семьи. В действительности, как известно, перед нами образец беспрекословного, верноподданнического подчинения «думы» начала XVIII в. «монаршей воле».

Что касается Ивана Грозного, то он вообще не испрашивал совета у своих думцев, как ему поступать со своим двоюродным братом, родным сыном, а тем более с любым из них самих.

Необходимо подчеркнуть неправомерность встречающихся в историографии попыток приписать В. И. Ленину точку зрения, будто самодержавие в России возникло лишь в XVII в. Такие суждения строятся на формальном истолковании ленинских слов. Говоря о государственном строе России XVII в., Ленин действительно характеризовал его как «самодержавие… с боярской Думой и боярской аристократией»,[10] из чего, однако, вовсе не следует, что предшествующий период представлялся ему чем-то иным, чем самодержавие. Как раз, напротив, Ленин противопоставляет самодержавие XVII в. с Боярской думой и боярской аристократией отнюдь не монархии XVI в., а более поздней абсолютистской монархии XVIII в. В. И. Ленину было хорошо известно, что боярская дума и боярская аристократия характеризовали собой не только самодержавие XVII в., но и самодержавие XVI в., — справедливо подчеркивал в этой связи Н. М. Дружинин.[11]

Нельзя упускать из виду контекст, в котором читаются цитированные слова В. И. Ленина. Выступая против конституционных иллюзий эсеров, критикуя в этой связи их анализ итогов первой народной революции в России 1905–1907 гг., В. И. Ленин говорит о русском самодержавии лишь как об одном из примеров, подтверждающих высказанное им общее положение («например, русское самодержавие…»). Он требует не смешивать различные формы организации власти господствующего класса, ту «оболочку», в которой эта форма власти выступает на том или ином этапе своего исторического развития, с ее классовым содержанием. Русское самодержавие В. И. Ленин и приводит в качестве примера того, как, несмотря на некоторые изменения «оболочки», т. е. развития самодержавия с Боярской думой и боярской аристократией в сторону абсолютизма, его классовое содержание оставалось неизменным. Именно поэтому и не следует отождествлять момент перехода от одного этапа развития самодержавия к другому, в частности от самодержавия с Боярской думой к абсолютизму (в середине XVII в.), с моментом установления самодержавия.

Сегодня, в условиях значительного притока в научный оборот новых фактов неприемлемость прикладного подхода к высказываниям В. И. Ленина о начальных этапах становления самодержавия, при котором «одни и те же… цитаты кочуют из статьи в статью, из книги в книгу»,[12] становится все более очевидной.

Подводя здесь итоги рассмотрению историографии эпохи Ивана Грозного, вернемся к тому, с чего мы его начали. Вспомним слова С. Б. Веселовского, который сравнил необходимый пересмотр установившихся взглядов с построением нового здания на территории, расчищенной от прежних домыслов и ошибок. Это сравнение справедливо продолжить таким образом: пока «новое здание» строится, современные исследователи, нагруженные багажом новых фактов и наблюдений, размещаются в «старом фонде» выводов и обобщений. Одни в кабинетах Карамзина и Ключевского, другие, в еще большем числе, — у Соловьева и Платонова. Разумеется, интерьеры изменились — на книжных полках много новых книг, на стенах другие портреты, снесены многие перегородки. Но капитальные стены все те же, а из окон видна та самая перспектива, которая открывалась глазам прежних почтенных обитателей этих помещений. Иначе говоря, выводы общего характера в трудах ряда современных исследователей хотя и делаются с иных позиций, во многом сближаются с традиционными суждениями о начале самодержавия в России, принадлежавшими дореволюционным историкам. Объясняется это прежде всего состоянием источниковой базы, на основании которой происходило изучение начального периода истории самодержавия.

Число источников объективных — актового и другого документального материала — долгое время было крайне скудным. В результате источники тенденциозные, порожденные ожесточенной политической борьбой второй половины XVI в., прежде всего публицистические сочинения Грозного и Курбского, а также записки иностранцев — авторов политических памфлетов, изображавших Московское государство в самых мрачных красках, порой явно клеветнически, оказывали на историографию этой эпохи большое влияние.