Наши мастера не могут так, я спрашивал. И вполовину так не могут, и в четверть. Когда работает устройство для чеканки подобных монет, это далеко слышно, а тут на Ендрике похожего грохота отродясь не бывало. По всему выходит — издалека гульдены сии. В Неметчине их могли сделать, в Нидерии, Франии или Бриттии. Ну, самим-то нидерам оно без надобности, если считать, что на собственном монетном дворе по указке сверху. А вообще нидеры нынче с бриттами на Хаммасу спорят друг с другом кто чайцев тамошних шибче охмурит, вот и толкаются локтями. Так что запустить в обращение фальшивые гульдены как раз бриттам очень выгодно, причём именно в местах, за которые идёт соперничество. Но то догадки одни.

А вот что означает затея с расписками и чем она нам грозит — это я и не могу понять.

Дьяк замолк, кивком дав понять, что изложил всё, что хотел. Федот вообще ни звука не произнёс. А Гриша вскочил и помчался в приказную избу. По людскому заведованию бумаги смотреть. Ха, есть запись, что со столичного острова приезжал сюда человечек по имени Дэниэл Клунин. А имя это в аккурат на бриттское похоже. Привозил этот Дэниэл пудру да соли нюхательные и притирки ещё разные, отчего мытник с него положенное взял и записал в своих книгах, да в тайное и людское заведование донёс. Со следующей оказией негоциант этот убыл, а вот куда — в точности про то поминаний нет.

Помчался обратно на своё подворье и там, за конюшней, нашёл и друга и гостя, рассуждающих о сложных политических интригах. Понятно, что этим людям друг с другом интересно, только вот пора снова к делу вернуться.

Оказалось, что бритта того Евлампий не помнит, и по циркулярам имя не поминалось. Вроде как торговец разъездной — случаются подобные в портовых городах. Кликнули Любаву. Вот она гостя торгового вспомнила сразу. Румяна брала у него, а сам он по городу с ящиком на ремне ходил и во все ворота стучался. И, главное дело, обещался вскорости снова приехать с сурьмой и… ну ещё там кое-что, о чём мужчинам знать необязательно. На том и отпустили хорошую. А сами призадумались. По всему выходило, что, кроме как Клунина того дождаться и всё у него выведать, ничего иного делать пока не стоит.

Про гульдены Ёсиповские Евлампий слух распустит, что худые те монеты. Так что, если мужики с менялы назад свои, вернее, царевича, расписки стрясут, то и поделом ему хитрецу, чтобы неповадно было обман учинять. Ну не спутал бы столь опытный мудрила правильные деньги с поддельными. Стало быть, коли бока ему намнут, то ловить безобразников можно будет и не особенно старательно.

Мир вокруг оказался неожиданно сложным, пронизанным невидимыми связями и интересами огромного количества людей. Вот до какой мысли додумался Гриша, копаясь в своей памяти, когда пытался понять причину устойчиво отвратительного расположения духа. Руки опускались, подкатывало уныние и бесцельно бродя по городу он более не находил в себе никакого интереса к тому, что происходит вокруг.

Крепкие парни таскают в ладью мешки. Монотонный ритм хождения по сходням привлёк внимание. Подошёл, постоял в сторонке. А тут и погрузка завершилась — невелико судёнышко. На широкий люк, ведущий под палубу прилаживают деревянный щит, а сверху ещё и брезент собираются натянуть, а по тропе от сходней мальчик и девочка метут землю, перемешанную с нападавшим зерном. Мужик, судя по нарядной шёлковой рубахе — хозяин судна, проходя от склада шуганул детишек:

— Вот я вас, голь перекатная! А ну брысь отседва!

— Дяденька! — это у царевича само вырвалось. — А вы что, хотели эти зёрнышки сами подобрать?

Одет он сегодня крестьянским сыном, то есть босой и без шапки, потому впечатление на явно нездешнего купца производит неважное.

— А тебя, сопля, и не спрашивает никто. Молчи и под ногами не путайся.

Гнев, поднявшийся из глубины души, заставил сжать кулаки. Даже захотелось кликнуть рынд, отирающихся неподалеку с видом портовых бездельников. Но сдержался. Хотя слёзы из глаз брызнули и лицо покраснело — самому слышно, как уши пылают.

Обидчик же последовал мимо по сходню и стал проверять, как укрыли груз. Теперь на Грица накатило ледяное спокойствие, и голова заработала ясно. Всё по обычаю. Дядька сорвал на мелюзге раздражение, а попытавшемуся вступиться отроку сделал внушение. Нет, это не мир сделался сложнее, а он подрос и стал больше примечать. И нечего тосковать. Сколь сможет, столь поймёт он в хитросплетении бытия, и нечего терзаться. Получил от батюшки этот остров в качестве ноши — вот и должен нести свой груз.

Кстати, куда эти сорванцы усвистали?

А усвистали они за сарай, где на гладком камне отделяли зёрна от песка и глины. Просто выбирали пальцами, и добыча оказалась весомой — считай, целую пригоршню переложили в тряпицу. Проследив за ними, Гриша проследовал на возвышенность левого мыса, ту, на которой крепости нет, а только покинутый редут, где раньше стояла вторая батарея. Сейчас тут под оставленными солдатами навесами и в землянках, где раньше хранился огневой припас, живут беженцы. Старик со старухой, беременная баба — мать этих самых малолетков, неумытый дядька на одной ноге и несколько пьянчужек.

Беженцы, не сумевшие устроиться. Никому здесь не нужные и, если уж честно, не на многое способные. Ни работы с них, ни службы не спросишь, вот и оказались они в положении отбросов. Кто-то милостыню просит, кто-то ворует, а иные перебиваются случайными заработками.

Повернулся и ушёл, размышляя о том, что род, община, этих людей бы сохранила и использовала. Внуков нянчить, носки штопать или сказки рассказывать — вот и жили бы в тепле и не голодали. Но война вырвала их из привычного окружения и погнала туда, где не грабят и не убивают. И предоставила их самих себе. И что он может сделать? Нет, просто дать денег — это было бы трусостью. Малодушно откупиться — слишком простое решение. Но и оставлять всё как есть нельзя. Не по христиански это, хотя и некрепок он в вере, но отмахиваться от того, что делают служители Господа тоже нельзя. Однако и перекладывать на их плечи заботу о сраждущих… он хозяин острова и если не позаботится о людях, то никто не станет считать его своим.

Стоп! Вот откуда в душе горчичное семя. Тот мужик, что строил хлев возле станции посеял в душу зёрнышко понимания, почему жители столь многое спускают ему, недотёпе, с рук, да хоть бы и те же расписки, которые уже деньгами называют. Всё дело в том, насколько его действия соответствуют их чаяниям. Пока не обижаешь народ, можешь рассчитывать если не на поддержку, то хотя бы на отсутствие сопротивления.

Беременную бабу с детишками Наталья забрала в Филиппову больницу. Дел там всегда много, да и школа рядом. Опять же стряпают тут на всех — и на персонал, и на пациентов. Проживут, а там вырастут и… видно будет.

Старика со старухой отвезли на Шубинский Кордон. Васька кучер вызнал, что этот дед колодки обувные резать мастер, вот его и зазвали к Фильке-чеботарю, что для брусодорожников башмаки тачает. А уж старуха, как водится, при нём.

Одноногого к Волкеру в Очистные казармы отправили — пущай перебирает семена. Всё одно больше ничего не придумалось. А вот насчёт полудюжины пьянчужек принять решение оказалось непросто, если бы Колька-лесник не подвернулся вовремя, так и непонятно было бы, что с ними делать. А тут, вишь, приперся к завтраку жаловаться, что на лесопосадке никто трудиться не желает из-за малых расценков. Так что стрельцы ночью обложили пьяниц и попрошаек, связали, да и умчали их в заповедную чащу к лесным кострам и котлу густого кулеша, коим тут работничков потчуют. Хмельного в этих местах не сыщешь — не город. А перечить воле наместника царского — это кто же посмеет?! Или копать будут, как велено, или батоги.

Сам же царевич принялся за изучение рысского государства как системы. Раз уж назначен править островом, должен понимать, как тут что с чем взаимодействует и кто кому подчиняется. Это память вдруг сработала на Филиппову задачку о том, чего царству потребно от острова, на который он батюшкой посажен. По всему выходит, что прошлый раз он разобрался только в одной стороне вопроса — о корабельном лесе. А вот сейчас необходимо разобраться во всём значительно глубже.