— Да, кажется, я видела это явление. Где-то.

Капризный ветерок в очередной раз поменял направление и вместо аромата абрикосов бросил им в лицо резкий, будоражащий запах бассейна.

— Надо бы пойти поплавать, — неопределенно предложила Пэтти.

— Надо бы.

Но обе женщины лишь поерзали на стульях, устраиваясь поудобнее. Пусть «мальчики» плавают за них, ныряют, кто глубже, режут гребками воду, обливают друг друга и гикают. Пусть их организмы испытают, как освежает и бодрит шок от погружения в холодную воду.

— Плавание плохо тем, — задумчиво произнесла Элли, — что оно означает необходимость намокнуть.

— Да, это хуже всего.

— И волосы…

— Точно.

— Уж не говорю о…

— Размазанной туши на глазах.

— Вот если бы изобрели сухой бассейн. Придумали бы другое вещество, в котором можно было бы плавать. Какое-нибудь желе, например, а? Тот, кто изобрел бы…

— Или изобрела.

— Или изобрела, действительно. Так вот, этот мужчина — или женщина — заработал бы кучу денег. Знаешь, прошлой ночью мне снилось…

— Что ты вернулась в Мэндерли[44]?

— Не совсем. Мне снилось, что… — Но тут Элли поняла, что ей не хочется рассказывать о замысловатых и необъяснимых плодах работы ее подсознания.

— Отдыхающим доброе утро! — Аморфная тень, появившаяся в гостиной, продвинулась к входной двери, где сгустилась и приняла форму Саймона Талли. Он широко улыбался и выглядел страшно самодовольным. Супруги Талли незаметно, понемногу начинали раздражать Элли. Все эти дни и ночи парочка работала над восстановлением мира в своей семье, который, как казалось в пятницу вечером, был безвозвратно потерян. В послеполуденный жар они, нагрузившись едой, с показной хвастливостью удалялись в свою комнату, объявляя, что они отправляются наверх на «сиесту».

Не на сиесту, а трахаться, мысленно поправляла их Элли. Хитрые бестии! Из всех четвероногих животных меньше всего ей нравилась эта супружеская пара. Муж и жена казались ей гигантским животным с двумя головами — чтобы удобнее было хвалить себя, — которое всегда занимало самые удобные кресла, где предавалось вылизыванию и вычесыванию, как кошка. С гораздо большим интересом Элли понаблюдала бы за тем, как распадается этот союз. Она ненавидела взаимную симпатию Талли, то, как они смотрели друг на друга, как передавали салат или наполняли стакан вином сначала супругу и только потом остальным, сидящим за столом. А мысль о том, что после стольких лет в браке они по-прежнему занимались сексом, просто вызывала у Элли отвращение. Будь они нормальными людьми, то развлекались бы на стороне, а брачные узы использовали бы как основу для чего-нибудь более интеллектуального.

— Как спалось? — спросила Пэтти сладко, мило, как и следовало спрашивать у заместителя главного редактора «Инкуайрера», которого, по слухам, руководство «Глоуба» обхаживало с целью привлечения на очень высокую должность.

— Глаз не сомкнул, — ответил Саймон и многозначительно засмеялся.

Это был высокий мужчина, почти толстый (бицепсы, трицепсы, грудные мышцы изо всех сил старались заявить о своем присутствии под слоями сала), с по-детски округлыми щеками и обманчиво печальными карими глазами, с которых он постоянно смахивал прядь жидких волос. В майке и шортах по колено он очень походил на хамоватого любителя пива, и действительно, в деловых кругах он был известен своей хулиганской тактикой.

Тина была высокой и стройной, с темными волосами почти до пояса, которыми она много размахивала и которые украшала пластмассовыми заколками, бархатными розочками и — в последнее время — вялыми олеандрами. Она старалась походить на танцовщицу фламенко, в связи с чем придумала себе новую походку — с преувеличенным покачиванием бедрами. Элли хотелось кричать при виде этого смехотворного виляния. Раньше Тина и Пэтти вместе работали в журнале «Миа», они знали друг друга уже многие годы и любили повспоминать былые времена, при этом исключая из разговора остальных присутствующих.

— Какие у нас на сегодня планы? — хотел знать Саймон.

— Может, съездим куда-нибудь пообедать? — предложила Элли, помня о кризисе с чистой посудой (если не воспользоваться услугами одного из местных ресторанов, уже сегодня кому-то придется освободить раковину и вымыть несколько тарелок и стаканов).

Но никто не отреагировал на это предложение. Было еще слишком рано для того, чтобы строить планы.

Вместо этого Саймон спросил у Элли (и она различила в этом вопросе нотки сарказма):

— А кто же замещает Элли Шарп в газете, пока сама Элли Шарп является душой и жизнью нашей компании?

— Вряд ли ты о ней слышал. — Элли зевнула в знак своего полного безразличия к вопросу. — Какое-то ничтожество из отдела новостей, — добавила она, — только что закончила школу. Хочет быть журналисткой, когда вырастет. — Элли не имела права решать, кто будет ее заменой, да ее и не очень волновало, кто заполнит пустое место, пока она отдыхает. А сноска мелким курсивом успокоит читателей: Элли Шарп в отпуске, но скоро вернется.

— Дон Хэнкок. — Пэтти была более осведомлена в этом вопросе.

«Хэнкок-на-полчаса», — насмешливо подумала Элли. Пусть эта Дон насладится получасом славы, что было в два раза дольше, чем Энди Уорхол[45] давал ничтожествам этого мира, и на тридцать минут дольше, чем заслуживала сама девчонка.

Но Саймон кивнул с таким видом, как будто это имя что-то говорило ему:

— Получила приз за талант в «Миа» пару лет назад, о чем ты, Пэтти, разумеется, знаешь. Тина очень высоко отзывается о ней.

— Конечно, я знаю. — Самодовольно улыбаясь, Пэтти расправила платье на коленях. — Это же я привела ее в газету. Она в некотором роде моя протеже.

Сощурив глаза, Элли тяжелым взглядом уставилась на солнце: почему-то сегодня оно крайне медленно переползало через двор. Ее мысли обратились к холодильнику, где охлаждалось домашнее желтое вино, и она задумалась, насколько будет прилично предложить всем выпить по глотку этого мерзкого напитка (странно, но, начав его пить, было трудно остановиться). Сверившись с часами, она обнаружила, что еще не было и десяти. А в Англии и вообще девять. Да, придется подождать.

Но скоро они все равно переберутся к бассейну, а там обязательно кто-нибудь попросит принести чего-нибудь освежающего. Ведь здесь все они были одного поля ягоды. Она находилась среди себе подобных.

Однако странно то, что в Лондоне они казались ей умнее; там Элли видела в них больше толку. В офисе, в городе, в клубах, на презентациях и других журналистских тусовках они были на своем месте. Здесь же, на фоне непривычных пейзажей, они таинственным образом стали чужими. И они постоянно жаловались и ворчали. Все они получали очень хорошую зарплату, большая часть их расходов возмещалась компанией, они были состоятельны, и тем не менее они считали себя обиженными судьбой и людьми. У Элли, выросшей практически в нищете и теперь считавшей себя богатой, как Крез, их сетования просто не укладывались в голове.

— Так когда же Гарви почтит нас своим присутствием? — поинтересовался Саймон.

— Дэвид? Через пару дней. Он позвонит мне из аэропорта, и я съезжу за ним на «типо».

— Буду рад встретиться со старым повесой. К тому же мы ведь теперь будем вместе работать.

— Я тоже буду рада, — согласилась Пэтти и принялась как-то по-девичьи бесхитростно перебирать подол платья. — Очень рада.

Элли отвернулась. Ладонью, как дверью, она закрыла лицо. Ей необходимо было это сделать. Она просто не могла на это смотреть. И нельзя было допустить, чтобы другие увидели ее болезненную реакцию. В этот момент Элли выглядела так же, как когда лошадь полицейского наступила ей на ногу в период ее увлечения классовой борьбой (с годами память об этом событии смазалась, и так появился рассказ о том, как Элли вытащила из седла одного из лакеев капитализма). В немом крике ее рот открывался все шире и шире.