— О, только нескольким сотрудникам. Пожалуйста, на этот счет не беспокойся. Не более чем дюжине человек. Скажем, чертовой дюжине. Максимум — четырнадцати. Все близкие друзья. Им можно доверять. Но вот почему я здесь и лезу не в свое дело: хочу попросить тебя не слишком обнадеживать ее.

Слово «огорошенный» не входило в активный лексикон Элли, ни разу в жизни ей не приходилось употреблять его. Сейчас такой случай представился. Гас Маклин выглядел именно огорошенным. Нельзя было сказать, что он смертельно побледнел, но с лица определенно спал.

Полная сочувствия и понимания Элли облокотилась на полированный стол. Такие вещи случаются, говорила она всем своим видом. Люди встречаются и влюбляются. Это жизнь. И не Элли их судить.

— Я думаю, — нарушил неловкое молчание Гас Маклин нелепой импровизацией, — что здесь имело место некоторое недопонимание. Мой интерес к Дон Хэнкок… — Он начал поиски носового платка. — Моя дружба, да… — Он похлопал по брючным карманам, ощупал нагрудный карман. — Она была чисто профессиональной. Моей целью было обучить ее, развить ее несомненные таланты.

— Понимаю.

— И, возможно, я, совершенно того не желая, дал ей повод… Она, как ты верно заметила, очень юна. Может, наивна. И обладает богатым воображением. Вероятно, она увидела в моих действиях и поступках нечто большее, чем я в них вкладывал. Будь добра, оставь эту проблему мне, кхм, Элли. Я поговорю с ней, объясню ей, как обстоят дела. А пока могу ли я надеяться на твою сдержанность?

— Абсолютно. — Элли, довольно поблескивая глазами, поднялась. — Ты можешь рассчитывать на мое молчание. Мои губы запечатаны. — Она изобразила застегивание рта на молнию и заодно скрыла этим жестом ухмылку. — Из меня этого и клещами не вытянут. Так ты дашь мне знать, если что-нибудь решат насчет лондонского приложения? Может, мой скромный вклад окажется полезным.

И, цокая каблуками, преувеличенно покачивая бедрами, она покинула кабинет Гаса Маклина. «Дело сделано», — ликовала она.

Молли дю Слак скатилась вниз по лестнице «словно тонна кирпичей», как позднее будет весело рассказывать Джеральдин. Да, потом Джеральдин будет смеяться над этим, но тогда было не до смеха. Тогда, глядя на распростертую на полу домработницу, она думала о своей злосчастной доле.

— Она без сознания, — объявил Джон, пытаясь нащупать пульс. — Бедняжка, должно быть, стукнулась головой.

— Это все потому, что она носила эти дурацкие туфли, — сетовала Джеральдин. — А они ей слишком узки. У нее все пальцы были сжаты. А ремешки на пятке растянулись, и она стоптала их. И, между прочим, — продолжила она, расставаясь в этом месте с правдой и без угрызений совести обращаясь к выдумке, — я всегда ей это говорила. «Вы упадете и сломаете себе шею», — предупреждала я ее десятки раз.

— Шея-то у нее вроде не сломана, — предположил Джон, для которого события дня приняли такой неожиданный оборот. Он опустился на колени, одной рукой взял Молли за запястье, а другой стал нежно похлопывать ее по обвисшим щекам.

Молли на мгновение открыла глаза и уставилась на Джона.

— Развратник, — мрачно обвинила она его и оттолкнула от себя.

— Она бредит, — ужаснулась Джеральдин. — Наверное, она повредилась головой.

— Чепуха. Просто легко сотрясение.

— Может, дать ей немного бренди? У нее какая-то синева вокруг рта.

— Лучше не надо. Вдруг у нее сломано что-нибудь. Ее могут положить в больницу. Ты проследи, чтобы ей было удобно, только не двигай ее, а я вызову «скорую помощь».

И Джон отправился к телефону. Он чувствовал себя опустошенным. В нем не осталось ничего. Он потратил все свои силы на признание, но облегчения это не принесло, скорее, все еще более усложнилось.

Джеральдин склонилась над Молли и стала обмахивать свою домработницу журналом «Леди». Ее тихий, непритязательный мужчина, говорила она себе, вдруг принял командование на себя. Он стал другой личностью: сильным, надежным мужчиной, который в нужный момент был рядом с ней. А пока он рядом с ней, она могла справиться с чем угодно — даже, кстати говоря, с временным отсутствием помощницы по хозяйству.

— Пожалуй, ты прав, — сказала она, нежно, по-девичьи улыбаясь Джону, когда тот пришел сообщить, что «скорая» уже в пути. — Я вела себе в высшей степени глупо. Изводила себя из-за пустяка, вполне вероятно. Завтра же утром поеду к врачу, как ты и советовал. Ты ведь съездишь со мной? Для меня это очень важно.

— Ну… — Джон постучал основанием ладони над ухом, как делают, когда в уши попадает вода. А может, он пытался выбить из головы одну упрямую мысль. Одно было ясно ему со всей очевидностью: он сошел с ума. Он не мог понять, что происходит. — Конечно, если тебе хочется, — безропотно согласился он. — Все, что скажешь, дорогая.

Джуин приподняла крышку кастрюли и ахнула при виде пузырей, лопающихся на поверхности коричневой жижи.

— Что это? — спросила она.

— А на что это похоже? — Элли откупорила бутылку белого вина «Сансер» и вздохнула в радостном предвкушении.

— Первобытный суп?

— Почти правильно. — Плеснув в стакан вина, Элли предложила его дочери, та в ответ помотала головой. — Нет? Точно нет? — Элли поводила стаканом перед глазами Джуин, но так и не соблазнила ее. — Не будешь? Ну, как хочешь. Угадывай дальше.

— Я бы сказала, что чудовище со дна морского съело что-то, отчего ему стало плохо, и его стошнило в нашу кастрюлю.

— Вообще-то это соус чили, — раскрыла секрет Элли и, чтобы соус уж наверняка сорвал головы ее гостей с плеч, ввалила в кастрюлю еще одну ложку красного порошка.

— С мясом?

— Точно.

— А что я буду есть?

— Милая моя, хватит уже капризничать.

— Я не капризничаю. Я — вегетарианка. И это не каприз, а принципиальная позиция.

— А из чего, ты думаешь, сделаны твои сапоги?

— Уффф. Да знаю я, что они из кожи. Но я ведь не вчера пошла и купила их, я ношу их уже тысячу лет, — запротестовала Джуин, имеющая юношескую склонность к гиперболе. — Не могу же я выбросить все свои старые вещи, тем более что на новые у меня нет денег. А если бы и были, какой в этом смысл?

— Это был бы красивый жест.

— Бессмысленный.

— Значит, твоя новая пара обуви, когда ты соберешься купить ее, будет из пластика? Или ты предпочтешь веревочные сандалии? Или вязаные тапочки? Или побалуешь себя парой деревянных башмаков?

— Парусиновые туфли, — твердо сказала Джуин. — Так что же я буду есть сегодня вечером, пока вы, плотоядные, будете поедать чили?

— Можешь поесть хлеба с сыром. Какой-нибудь салат. Я не могу угождать всем твоим причудам, особенно когда мне надо накормить двенадцать голодных ртов.

— Я говорила тебе, что это не причуда. Это решение, принятое на основании моих убеждений. Может, хотя бы испечешь картошки?

— О, мой бедный, изголодавшийся ребенок, конечно, я приготовлю все, что ты захочешь, в пределах разумного, разумеется. — Элли запахнула поплотнее красное шелковое кимоно, обхватила себя руками и подняла глаза к небу, словно призывая его в свидетели: — Когда я тебе хоть в чем-нибудь отказывала?

Она только что вышла из ванны, ароматная, раскрасневшаяся; ее голову тюрбаном венчало полотенце, открывая большое лицо. Наверху, на ее кровати лежало платье — кукольный наряд из коричневого шелка с пеной кремовых кружев на лифе. («Ты что, собираешься выступать в роли капуччино?» — съязвила Джуин, на что Элли не обратила ни малейшего внимания. Она увидела это платье в магазине и просто влюбилась в него).

— Не понимаю, ради чего ты устраиваешь это нелепое представление, — говорила раздраженная Джуин. — Какая бредовая идея. Это будет ужасно. И не думай, что я не знаю, зачем ты все это делаешь.

— Что делаю? Несу мир и свет? Лью масло на бушующий океан? Раздаю оливковые ветви направо, налево и посередине? Это у меня в характере, милая моя. Как мост через бурные воды ляжет сегодня вечером старушка Элли.