В половине десятого, когда уже начинало темнеть, когда мужей уже послали к машинам за кардиганами, на дорожке зашуршали шины «ровера».

Прошла минута, две, три, и наконец из-за утла дома вышел Джон Горст. Его галстук сбился на сторону, в руках он сжимал большой пакет в красно-белую полоску, на котором подозрительно отсутствовал логотип мясного магазина Лэйтона.

Джеральдин не сдержалась. Она старалась, но не смогла.

— Джон, — проговорила она ошеломленно, — где ты был? Мы все умираем с голода. — И добавила, когда до нее дошел весь ужас ситуации: — И в каком ты виде? Ты же пьян.

Элли приснилось, что она открыла собственное дело по продаже интересных разговоров. Оно заключалось в том, что она писала на компьютере сценарии диалогов, представляющие собой фонтаны идей, остроумия и мудрости. Потом два совершенно неумных человека, абсолютные тупицы, садились за стол друг напротив друга и, постоянно сверяясь с распечатанным для них сценарием, начинали блестящую дискуссию, на которую они с их интеллектуальными возможностями в принципе не были способны. За это они щедро платили. Бизнес приносил огромные деньги.

Обычно Элли пробуждалась от своих снов с ощущением, что посмотрела кино — высокохудожественное и эротическое. А сегодня утром ее первой мыслью было то, что во сне ее посетила шикарная идея, которая и в реальности поможет ей заработать состояние. Только после того, как она прикинула возможные темы для своих диалогов — политика, религия, театр, монархия, экзистенциализм, диалектический материализм, рыболовство и командные спортивные игры, смысл жизни, — ей пришло в голову, что она, должно быть, еще находилась в пестром и ярко освещенном вестибюле подсознания, в дреме, что она все еще видит сон, пусть и удивительно ясный, и что ей еще только предстоит выйти в реальный мир. Рыболовство и командные спортивные игры, в самом деле!

Она полежала с закрытыми глазами, внимая дразнящим, перемешивающимся ароматам Италии: старинных каменных стен, натруженных деревянных балок, зреющих абрикосов, противокомариной свечи, которую Элли зажгла с вечера (напрасно, поскольку всю ночь ей пришлось сражаться с одним особенно назойливым кровососом, пикировавшим над ее ухом). Сквозь веки она ощущала волны раннего солнца. Стоящие на вершинах холмов звонницы поздоровались друг с другом: недовольно стонущие церковные колокола, которым давно уже было пора на пенсию, пробили девять часов утра.

«Я наслаждаюсь, — сказала себе Элли. — Я в Тоскане, в отпуске, и я счастлива до глубины души».

Но это было не так. На самом деле она чувствовала себя плохо. В понедельник, на третье утро после прибытия в Иль-Подж, ее мучило похмелье, она была слаба, пропитана вином, пресыщена окружающей красотой. Dolche far niente — сладость ничегонеделанья — была не для Элейн Шарп; вынужденное безделье довольно быстро начинало раздражать ее. Она-то думала, что с единомышленниками можно отлично провести время, однако здесь встреча с людьми, разделяющими ее взгляды, оказалась не столько встречей, сколько столкновением — так в оркестре сталкиваются медные тарелки. И говорили они исключительно о работе. Никогда раньше газетный мир и все с ним связанное не надоедали ей так сильно! Элли скучала по дому, скучала по Джуин. Она даже немного скучала по своим постоянным стычкам со злополучным Тревором. «А хуже всего то, — подумала Элли, — что во рту у меня так же невкусно, как под мышкой у уличного скрипача».

Элли и Пэтти прилетели в Пизу в пятницу после обеда, обе возбужденно-радостные, громко жалея бедных, невезучих простофиль, к которым судьба не была столь благосклонна и которые вынуждены были остаться в «Глоуб Тауэр». В аэропорту они взяли напрокат автомобиль и поехали в Иль-Подж. По пути они останавливались только в Эсселунге, чтобы как следует запастись сыром, макаронами, помидорами, луком и свежим базиликом. Правда, тогда Элли все еще держала обиду на свою спутницу за то, что та не приглашала ее с собой раньше в эту увеселительную поездку.

Прикрыв глаза темными очками, Элли исподтишка поглядывала на Ла Хендерсон (которая, ожесточенно крутя рулем их «фиата-типо», то создавала на дороге аварийные ситуации, то пыталась избежать их) и перебирала в уме ее недостатки и минусы. Цвет кожи этой «разведенной блондинки сорока девяти лет» (как описывал ее «Глоуб») напоминал непропеченное тесто, и даже загар не мог этого скрыть. Щеки и нос были забрызганы веснушками, которые выглядели не очень уместно на лице женщины такого возраста (Элли считала, что Пэтти давно уже выросла из них). Ее рот был каким-то слишком уж мягким, и поэтому казалось, что ее лицо складывается внутрь себя. Может, Элли была слишком категорична в своем суждении? Слишком придирчива? Нетерпима? Элли так не думала.

В любом случае частично это компенсировалось маленьким, компактным телом, которое выглядело очень неплохо в одежде и (теперь Элли вынуждена была признать, пусть неохотно) довольно сносно без одежды.

Где-то с милю им пришлось пробираться по грязному проселку, изрезанному глубокими колеями, петлявшему так, что голова кружилась, пока наконец они не въехали в Поджио-дель-Венто.

— Почему бы тебе не отремонтировать дорогу? — недовольно спросила Элли, когда колеса провалились в очередной кратер и она очередной раз стукнулась головой об окно.

— Это страшно дорого, — отмела предложение Пэтти. — Ты не представляешь. И вообще, лучше пусть все остается так, как есть. Зато чужаки не сунутся. О, смотри, смотри же. Это Паоло, пришел встретить нас. Он фермер, тот самый, который присматривает за домом, когда меня нет. Здорово! Он принес вино и оливковое масло! Знаешь, мы сами делаем и вино, и масло?

— Вы?

— Ну, не лично я, разумеется, — с веселым смехом уточнила Пэтти. Что же, она, большая начальница, будет сама давить виноград, ха-ха? Когда начнется vendemmia — та сумасшедшая неделя, на протяжении которой нужно собрать весь урожай винограда, — она уже будет в Англии.

— Ciao, principessa — здравствуйте, принцесса, — поприветствовал Пэтти добродушный Паоло, держа ее за локти, словно неловкий танцор.

— Ciao, Paolo. Come vai? — Здравствуй, Паоло. Как дела?

«Показуха», — решила про себя Элли, мрачно ожидая, пока ее представят.

— Да, Паоло, познакомься, это моя подруга — la mia amica, Элейн Шарп. Из Лондона.

— Рад познакомиться. — Паоло, симпатичный шестидесятилетний мужчина с добрыми глазами, окруженными морщинками, и темным от загара лицом, оглядел ее с нескрываемым одобрением и пожал ей руку («Мужчина с хорошим вкусом», — решила про себя Элли).

— Пойдем, покажу тебе дом, — позвала ее затем Пэтти, взяла за локоть и повела внутрь дома. — Это типичный крестьянский дом. Мы с Генри купили его на мое наследство и его компенсацию от «Миррор». После развода дом отошел мне. А Генри получает долю от дохода с аренды. Как видишь, все очень скромно, ничего особенного. Мы оставили этот буколический стиль, так сказать — деревенский. Надеюсь, тебе понравится.

И Элли обошла за хозяйкой весь дом — одну комнату за другой. Первый этаж показался ей довольно мрачным, поскольку строили его так, чтобы внутрь попадало как можно меньше солнца. Однако прямо сказать об этом было бы невежливо. Но у Элли появилась возможность выразить искренний восторг, когда они поднялись по лестнице на второй этаж, наполненный ярким солнечным светом и свежим воздухом.

— А это твоя комната, — провозгласила Пэтти. — Это лучшая из спален для гостей, поэтому можешь считать себя страшно польщенной. Ванная рядом. Давай умоемся, освежимся и встретимся внизу через… Сколько времени тебе понадобится? Двадцать минут? Значит, встретимся внизу и попробуем домашнее вино. Ну, что скажешь?

Что могла сказать Элли? Она сказала: «Отлично!»

Ближе к вечеру того же дня из Франции приехали на машине Саймон и Тина Талли — покрытые пылью и в дурном настроении. Проблемы с навигацией привели к размолвкам, размолвки — к горьким обвинениям, с обеих сторон прозвучала угроза развода, и то, что было задумано как романтическое путешествие, в действительности обернулось кошмаром. На следующий день с прибытием Майка Брейтуэйта из отдела иллюстраций и Симуса Хикса из отдела спортивных новостей их маленькая компания была в сборе. Ну или почти в сборе. К ним должен был присоединиться еще один человек, которого ждали — по крайней мере, некоторые, — с еле скрываемым нетерпением.