Потом Элли повернулась обратно, невозмутимо улыбнулась и произнесла с намеренной небрежностью:

— Дэвид Гарви? Ах да, я хорошо знаю его семью. Его сестра и его бывшая жена, мать его сына, — мои лучшие подруги.

Джуин Шарп была счастлива. После всех тех событий она уже стала думать, что никогда больше не сможет быть счастливой. Но сейчас она испытывала глубокое, тайное удовлетворение, непостижимое спокойствие, и этому ощущению не могла помешать даже инфантильная Люси, делившая с Джуин комнату. Такое чувство она испытывала будучи маленькой девочкой, когда, выздоравливая после одной из тяжелых детских болезней, еще слабая, но уже не мучительно нездоровая, она видела более ласковую, более заботливую, чем обычно, мать — хотя это проявление мягкости было строго временным, обусловленным высокой температурой и измученным видом Джуин. В такие моменты ей казалось, что выздоравливает ее душа. Она представляла себе, что она пережила долгое тяжелое испытание, и что теперь некое сверхчеловеческое существо присматривает за ее душой, возвращая ей психологическое здоровье.

Наверное, больше никогда в жизни она не сможет полюбить. Наверное, она никогда не выйдет замуж. Вместо этого она посвятит себя добрым деяниям; молча, скромно будет она служить людям. И тогда ее существование не будет бесцельным. А пока, вопреки всем своим ожиданиям, она наслаждалась поездкой в Шотландию.

Они выехали на «ровере» в пятницу рано утром. Джуин теснилась на заднем сиденье между Люси и Домиником. На коленях у нее покачивался Маффи (подушечки его лап давили поочередно то на ее правое бедро, то на левое). Когда они остановились, чтобы выпить кофе и, как выразилась Джеральдин, перехватить чего-нибудь, Доминик великодушно предложил Джуин сесть на его место у окна, и до самого Кнутсфорда Маффи восторженно дышал на стекло. Там Доминик, утверждая, что у него судороги, поменялся местами с недовольной Люси, и так они добрались до заправки в Форстоне. К тому моменту Джеральдин так устала унимать постоянные препирательства дочери и отмахиваться от Маффи, норовившего полизать ей шею, что сказала Джуин перейти вперед, а сама огромным защитным валом уселась между своими докучливыми детьми.

Вот что такое семья, четырехугольная конструкция, довольно странная на взгляд Джуин, привычной к менее жесткой структуре.

В Ланкашире машин на дороге стало меньше. В Кумбрии они вообще почти исчезли. А когда «ровер» пересек границу Шотландии, Джуин впервые в жизни увидела пустынное шоссе.

Она не ожидала, что в Шотландии будет так красиво (картинки на жестяных банках из-под масляного шотландского печенья оказались плохой рекламой) или что свет, неохотно умирающий в конце северного дня, будет таким ясным. И она не могла себе представить, что конечный пункт их путешествия окажется столь чарующим.

Уэверли, шотландский дом Горстов, был выбелен известкой и покрыт шифером. В полном одиночестве, с упрямым достоинством, он стоял на крутом морском берегу. К пустынному пляжу спускалась извилистая неровная тропа. Низкая стена, сплошь покрытая желтым лишайником, отмечала границы собственности, но в остальном сад мало отличался от окружающих его акров топкого дерна, приморской смолевки, лекарственной ложечницы и армерии. Скрипучие ворота, когда-то выкрашенные зеленой краской, в два раза выше забора, бесцельно и неустанно заявляли о территориальных правах. За ними кто-то начинал строить сад камней и ракушек, но бросил затею не закончив. В Уэверли десятилетиями ничего не сажали, но, должно быть, ветер занес сюда семена из садов и огородов других людей. Так появилась мальва. И так же, наверное, появились заросли чего-то похожего на капусту. В кирпичной пристройке гнилые шезлонги и рваные тенты на деревянных рамах служили пристанищем для колоний крохотных пауков.

Сам дом был обставлен скудно, в основном аскетической деревянной мебелью, призванной выстоять против налетов платных постояльцев. Тон задавали вощеные деревянные полы, истертая плитка и простые, износостойкие ткани. В кухне и старомодной судомойне, расположенной в полуподвале, стоял сырой, неистребимый запах грибов. Но если стать в нескольких шагах от одного из окон, выходящих на море, то видно было только небо.

По ночам Джуин лежала без сна и слушала, как наступал и откатывался прилив, как волны вздыхали на берегу и оборачивались вокруг подножия утесов и как потом океан забирал их обратно к себе.

«Надо будет написать в Даунсайд», — решила Джуин в понедельник утром, лежа под простыней. Она прогуляется вдоль берега до местного отделения почты и выберет на витрине симпатичную открытку, более или менее точно представляющую этот райский уголок. Потом она сядет на берегу, напишет дружеское письмо на имя миссис Саутгейт и опустит его в почтовый ящик. Как бы она хотела, чтобы можно было взять с собой кусочек Уэверли и поделиться им со всеми ее старыми дамами: Мэйбел Флауэрс и Верой Солтер, мисс Читти и мисс Армитидж…

Когда снизу из кухни стали доноситься голоса, когда бряцание железной сковороды о плиту эхом разнеслось по дымоходу до самой трубы, Джуин решила, что пора вставать. Горсты садились завтракать все вместе — эта необычная для Джуин традиция со временем стала ей нравиться. Дома же она обычно ела, поставив тарелку на колени, в компании лишь телевизора и Маффи. А вот соблазнительным шепотом заявил о себе жарящийся бекон, и Джуин повторила про себя торжественную клятву не есть его.

Буквально перед самой поездкой в Шотландию Джуин решила стать вегетарианкой (ни кусочка мяса больше не коснется ее губ!). Элли сочла это признаком упрямства. «Ты просто вредничаешь, — обвинила она дочь. — Мне в Италии не будет ни минуты покоя при мысли о том, что ты причиняешь Джеральдин лишние хлопоты. Какая же ты все-таки эгоистка!» Но решение Джуин не было поверхностным: оно основывалось на ее новой философии. Ведь не было никакой гарантии в том, что в следующем своем воплощении на Земле Джуин, несмотря на все свои усилия, на запланированные ею добрые деяния, не окажется свиньей (породы темворс, мидл-уайт или глочестерская олд-спот), которую потом засолят и нарежут ломтиками. А что касается Элли или, например, Тревора, то существовала довольно высокая вероятность того, что они в следующей жизни воплотятся в коров и закончат жизнь в морозилке универсама порционными кусками, упакованными на подносах из полистирола.

Однако сообщение Джуин о том, что она поклялась не есть мясные продукты, сделанное за ужином в пятницу, вызвало гораздо меньшее неудовольствие Джеральдин, чем золотое колечко в носу девочки. Оно напоминало о глочестерских свиньях. Джеральдин так и сказала, что кольца в носу носят только свиньи. Свиньи и примитивные люди, от которых большего нечего ожидать.

— Следующий пирсинг, — заявила Джуин, ничуть не смутившись и беря второй кусок хлеба, — я сделаю на пупке. Когда накоплю достаточно денег.

— Я бы с удовольствием посмотрел на результат, — высказал свое мнение Доминик.

Ох, как же ей надоел Доминик Горст! Его бесконечные шуточки ужасно раздражали. Откинув простыню, Джуин соскользнула с кровати и подошла к окну, чтобы постоять в ночнушке на нагретых солнцем досках пола, в озерце бледного света.

Внизу на берегу она увидела Доминика. Он и Маффи выделывали такие курбеты, что казалось, будто земное притяжение для них не существовало, будто они умеют летать — пусть недалеко и невысоко.

Джуин наблюдала за тем, как Доминик побежал в море, поднимая облако водяных искр, и нырнул в буруны — при одной мысли о ледяных объятиях воды у Джуин перехватило дыхание. Маффи же исступленно гонялся за озорными волнами, выпрыгивавшими на берег.

Смотреть, как скачет и лает ее собака, было так радостно, что эмоции переполнили Джуин. Она схватила кота Гарфилда — отвратительную мягкую игрушку Люси — и растроганно прижала его к груди.

— Джуин! — раздался позади нее голос, хриплый после сна.

— А, Люси! — Джуин сумела выдать легкое смущение за раздражение. — Дурацкая игрушка. Тебе уже поздно играть с ними, — отчитала она Люси, резко отвернувшись от окна, и бросила уродливого Гарфилда на пол.