Мы расположились в одном из небольших прибрежных ресторанчиков, которые здесь очень популярны. Пляжи Себу, а также Суктана, Талисайя и Тимбули пользуются популярностью у населения, хотя песок там и не самый белый. Спокойное море, возможность половить рыбу, приятный освежающий бриз, обилие ресторанчиков, у каждого из которых есть свое фирменное блюдо, — все это притягивает посетителей. Поесть там можно вкусно и дешево. Даже те из филиппинцев, которые живут на окраинах города, могут позволить себе пойти в такой ресторан. Среди посетителей преобладает молодежь, которая ведет себя весьма скромно. На пляже и в бассейнах многие девушки загорают в закрытых купальниках, а некоторые, дабы избежать нескромных взоров, прыгают в воду в платье.

Почти сразу же за городом возвышается большой даосский храм, привлекающий множество туристов. Каждые среду и воскресенье сюда приходят молиться приверженцы даосизма — представители китайской части населения. В эти дни длинная цепь автомобилей движется вверх по горной дороге.

В городе Себу есть также свой Беверли-хилл. Это типичный образец американизма со всеми свойственными ему проявлениями, начиная от названий на американский манер и кончая виллами новоявленных богачей, миллионеров Себу, расплодившихся за последние годы. Поляризация классов усиливается.

На ночлег мы остановились в гостинице «Магеллан», расположенной на окраине города. О мореплавателе, совершившем кругосветное путешествие, здесь напоминает лишь название гостиницы. В меню есть рыбное блюдо «Лапу-Лапу». Мы отдаем дань памяти героя и заказываем его. По лучше бы мы этого не делали: оно не самое удачное творение повара — обыкновенная жареная рыба. Правда, все, кроме нас, едят с удовольствием.

Снова в самолете. Делаем большой круг над островами Мактан и Себу. Под нами взлетно-посадочные полосы бывшей американской военной базы, плоские хижины Марибаго, где поют самые звонкие гитары. И вот уже маленькой точкой виднеется обелиск на том месте, где 450 лет назад Магеллана настигла судьба, — памятник герою в городе Лапу-Лапу; промелькнул широкий мост, и город с уже расплывшимися очертаниями остался позади.

Сначала кучер, а потом консьержка в тот день даже не подозревали, как они испортили репутацию города и гостиницы. Это случилось 1 ноября 1866 года. Рисаль собирался покинуть любимый им Дрезден, чтобы отправиться в Берлин, раздосадованный, очевидно, постановкой пьесы «Натан Мудрый», которую посмотрел накануне в Королевском театре. «Произведения Лессинга, — отметил он в записной книжке, — я предпочитаю читать, а не смотреть его пьесы на сцене. Немцы, несомненно, не великие актеры».

Он любил бывать в кафе «Пассаж»: там было много газет — они связывали его с родиной. 1 ноября он позавтракал в кафе, а немного позже вновь дал выход, своему возмущению в записной книжке, которую я теперь в задумчивости держу в руках в музее Рисаля. «Сегодня не чистый на руку извозчик, который вез меня из гостиницы на Берлинский вокзал, пытался взять с меня большую плату, чем полагается по тарифу. Я никому не стану рекомендовать гостиницу „Времена года“, потому что там обманывают. Консьержка сговорилась с кучером, чтобы меня одурачить. К счастью, вмешался полицейский».

Дневники знаменитого филиппинца написаны так же: подробно, как и дрезденские записки. С Берлином он связывал большие надежды и признавался, что предпочитает его всем городам. Сначала Рисаль поселился в гостинице «Центральная», а затем перебрался в комнату на бывшей Йегер-штрассе.

«Пообедав, я прошелся по улице, — пишет он, — параллельной Унтер ден Линден, и нашел хорошую и не очень дорогую комнату на Йегер-штрассе: 30 марок с пансионом, без завтрака».

О жизни на третьем этаже дома № 71 на Йегер-штрассе (сейчас это Отто Нушке-штрассе), где он провел много месяцев, имеются и другие документы. Отсюда в мир ушло немало писем, здесь он продолжил работу над многими литературными произведениями. В Берлине Рисаль закончил одну из своих самых значительных книг — «Ноли ме тангере» («Не прикасайся ко мне»). В Берлине она и была издана.

Врач, исследователь, историк и страстный борец за освобождение своей родины от колониального гнета, Рисаль много трудился, чтобы своими произведениями всколыхнуть филиппинский народ, который, в свою очередь, смог бы стряхнуть чужеземное господство. В 1891 году Рисаль писал своему другу, австрийскому профессору Блюментритту: «Я должен вернуться на Филиппины. Жизнь здесь становится для меня наказанием. Я должен подать пример и не бояться смерти, даже если она будет ужасной… Я иду навстречу своей судьбе… Лучше умереть, чем жить в унижении…»

Он вернулся домой, где его ждала тюрьма и гибель. Память о нем хранят руины крепости Сантьяго. Здесь Хосе Рисаль провел последние дни и часы своей жизни. 3 ноября у наружной стены крепости с ним простилась его жена Хосефина Бракен. 29 декабря 1896 года она долго ждала его, чтобы увидеть в последний раз. Рано утром 30 декабря 1896 года палачи повели Рисаля к месту казни. В 7 часов 3 минуты он был расстрелян.

Его боялись даже мертвого, поэтому похоронили в самом дальнем углу кладбища Пако, желая скрыть могилу от филиппинцев. Но могила Рисаля стала местом паломничества тысяч людей, не испугавшихся испанской тайной полиции.

Два года спустя после этих событий соратники Рисаля провозгласили первую на Филиппинах республику.

Многие улицы родины Рисаля, протянувшейся цепочкой островов, носят сегодня его имя. На месте казни разбит парк Рисаля, ставший национальной святыней. На памятнике высечено написанное им в заточении политическое завещание «Мое последнее прости»:

Сегодня каждый филиппинец знает эти строки наизусть.

Многие знают и его очень популярный роман «Флибустьеры», где он призывает к независимости: «Вы просите уравнения в правах, испанизации своих обычаев и не понимаете, что то, чего вы просите, — это гибель вашей национальной самобытности, уничтожение вашей родины, освящение тирании!.. Не тщитесь изменить образ мыслей ваших правителей… У них свои планы, а на глазах у них повязка…»

Чтобы осуществить свою мечту, Рисаль основал организацию «Филиппинская лига», что позднее и послужило предлогом для его казни. Протест лиги был направлен главным образом против союза испанской аристократии и духовенства.

Хосе Рисаль родился в Каламбе, расположенном в часе езды от Манилы к югу. Это центр по переработке сахара и центр торговли рыбой. Небольшая церковь, в которой его крестили, выдержала все невзгоды войны, и даже землетрясения ее не разрушили. Родительский дом был полностью восстановлен. Когда-то в этом доме его родители получили весть о смерти двух родственников, наступившей от холеры. Городская администрация тотчас же отправила в Манилу телеграмму, в которой сообщалось: «Мариано Эрбоса, свояк Рисалей, скончался. Со времени свадьбы до сегодняшнего дня он ни разу не исповедовался». Отцы церкви ответили священнику в Каламбу: «Телеграмму получили, если это так, мы отказываем ему в церковном погребении».

Рисаль с горечью воспринял эту интригу. «В соответствии с полученной телеграммой, — писал он, — г-на Мариано Эрбоса похоронили на горе за пределами города, а другого человека, который скончался при тех же обстоятельствах, но который не был свояком Рисалей, похоронили на кладбище, что стоило семье более 55 песо, хотя тело умершего не получило благословения церкви. Не следует сетовать на то, что тело покоится там, а не тут… Тела разлагаются в любой могиле, и нет причины одну чтить больше другой. Земля кладбища — не единственное творение бога, так же как холмы и горы созданы не дьяволом. Солнце освещает всю землю, дождь омывает ее без различия и предпочтения, а в соответствии с существующим климатом, ветер ласкает ее одинаково, и природа не взращивает кладбищенские цветы быстрее, чем в каком-либо другом месте. С другой стороны, семья покойного должна быть благодарной священнику за месть, за то, что, не требуя мзды, он оградил покойного, при жизни человека большого таланта и мудрости, от соприкосновения с телами многих по меньшей мере грубых людей и от поругания, могильщиков, которые — хотя этого меньше всего ожидаешь — раскапывают еще свежие останки, а также от оплаченных молитв, произносимых священниками, выполняющими свои обязанности со смесью отвращения и лени, без веры и без уважения».