Джек  проехал  через  мост  в  Нью-Джерси.  Через  несколько  минут  они  оказались  у  частного  аэродрома  в  Тетерборо,  где  на  поле  их  ждал  реактивный  самолет.

—  Не  может  быть!  —  воскликнула  Шайлер  при  виде  самолета,  засмеялась  и  захлопала  в  ладоши.

—  Ты  сказала,  что  хочешь  куда-нибудь  выбраться,  —  с  улыбкой  отозвался  Джек.  —  Как  насчет  Токио?  Или,  может,  Лондон?  Или  Сеул?  Я  бы,  пожалуй,  не  прочь  отправиться  на  барбекю.  А  может,  Мадрид?  Или  Брюгге?  Где  тебе  хотелось  бы  побывать  сегодня  вечером?  Сегодня  весь  мир  к  твоим  услугам,  и  я  в  придачу.

Шайлер  не  спросила  у  него,  где  Мими.  Ее  это  не  волновало,  и  она  не  желала  этого  знать.  Если  Джек  собирается  рискнуть,  она  не  хочет  ни  о  чем  спрашивать.

—  Вена!  —  решила  Шайлер.  —  Там  есть  картина,  которую  мне  всегда  хотелось  увидеть.

«Так  вот  оно  каково  —  быть  одним  из  самых  богатых  и  могущественных  вампиров  в  мире»,  —  подумала  Шайлер,  заходя  следом  за  Джеком  в  Австрийскую  галерею  в  Бельведерском  дворце.  Музей  был  закрыт  на  ночь,  но,  когда  они  подъехали  к  огромной  входной  двери,  охранник  в  перчатках  поприветствовал  их,  а  хранитель  музея  провел  в  нужную  галерею.

—  Вы  это  хотели  видеть?  —  осведомился  хранитель,  указав  на  темное  полотно  посреди  зала.

—  Да.

Шайлер  глубоко  вздохнула  и  посмотрела  на  Джека,  чтобы  приободриться.  Юноша  в  ответ  крепко  сжал  ее  руку.

Шайлер  подошла  к  полотну  поближе.  Выцветшая  репродукция  этой  картины  висела  у  нее  в  комнате,  приколотая  кнопками  к  стене.  А  сейчас  девушку  ошеломила  реальность  изображенного.  Цвета  были  намного  более  притягательными  и  свежими,  полными  жизни  и  энергии.  Эгон  Шиле  всегда  был  одним  из  любимых  художников  Шайлер.  Ее  влекло  к  его  портретам  —  к  этим  тяжелым,  измученным  темным  линиям,  изможденным  фигурам,  красноречивой  печали,  наложенной  на  полотно  гуще,  чем  краска.

Эта  картина  называлась  просто  —  «Объятие»,  и  изображены  на  ней  были  переплетенные  тела  мужчины  и  женщины.  Полотно  было  полно  какой-то  свирепой  энергии,  и  Шайлер  казалось,  будто  она  ощущает,  как  сильно  эти  двое  связаны  друг  с  другом.  Но  в  этом  не  чувствовалось  романтики.  Произведение  было  исполнено  тревоги  и  тоски,  как  будто  изображенные  на  картине  люди  знали,  что  это  их  объятие  —  последнее.

Картины  Шиле,  полные  смятения  и  печали,  вряд  ли  могли  понравиться  широкой  публике.  Шайлер  запомнилось,  как  на  уроке  по  искусствоведению  всех  очаровал  «Поцелуй»  Густава  Климта,  выполненный  в  стиле  ар-нуво.  Но  Шайлер  казалось,  что  восхищаться  подобной  картиной  чересчур  легко.  Это  была  не  картина,  а  предмет  интерьера,  типичный  безопасный  выбор.

Шайлер  предпочитала  безумие  и  трагедию,  одиночество  и  муку.  Шиле  умер  молодым,  возможно  —  от  разрыва  сердца.  Ее  преподаватель  искусствоведения  всегда  говорил  об  «искупительной  и  преобразующей  силе  искусства»,  и  теперь,  стоя  перед  этой  картиной,  Шайлер  полностью  понимала  смысл  сказанного  им.

У  нее  не  было  слов,  чтобы  выразить  свои  чувства.  Джек  по-прежнему  держал  ее  за  руку,  и  она  считала  себя  счастливейшей  девушкой  на  свете.

—  Куда  теперь?  —  спросил  Джек,  когда  они  покинули  музей.

—  На  твое  усмотрение.

Джек  приподнял  бровь.

—  Тогда  давай  зайдем  в  кафе.  Я  питаю  слабость  к  тортикам  «Саше».

Они  поужинали  на  крыше  здания,  глядя  на  гаснущую  зарю.  Одним  из  преимуществ  вампирской  сущности  было  то,  что  вампиры  легко  приспосабливались  к  ночному  образу  жизни.  Шайлер  теперь  требовалось  меньше  времени  для  сна,  чем  раньше,  а  в  те  ночи,  когда  они  встречались  с  Джеком,  она  вообще  практически  не  спала.

—  Ты  этого  хотела?  —  спросил  Джек,  перегнувшись  через  маленький  шаткий  столик  и  наливая  ей  еще  вина.

—  Откуда  ты  узнал?

Девушка  улыбнулась  и  заправила  прядь  волос  за  ухо.  К  ее  удивлению,  Джек  привел  ее  еще  в  одну  прекрасную  квартиру,  принадлежащую  его  семейству.  У  Форсов  было  куда  больше  недвижимости,  чем  у  Шайлер  —  дырявых  черных  свитеров.

—  Пойдем  вниз,  —  предложил  Джек  и  под  руку  повел  девушку  обратно  в  квартиру.  —  Я  хочу,  чтобы  ты  кое-что  послушала.

Временное  пристанище  Форсов  располагалось  в  здании,  построенном  в  1897  году,  в  престижном  Девятом  районе  —  со  сводчатыми  потолками,  лепниной  и  прекрасными  видами  из  каждого  окна.  Квартира  была  просторной  и,  в  отличие  от  пышно  отделанного  нью-йоркского  дома,  обставленной  скудно,  чуть  ли  не  по-монастырски.

—  Здесь  сто  лет  уже  никто  не  бывал  —  с  тех  пор,  как  в  Венской  опере  перестали  устраивать  толковые  балы,  —  объяснил  Джек.  Он  смахнул  пыль  с  древнего  кассетника  «Сони».  —  Послушай-ка  вот  это,  —  сказал  он,  вставляя  кассету.  —  Мне  кажется,  тебе  это  может  понравиться.  —  Он  нажал  на  «Пуск».

Послышался  царапающий,  скрипящий  звук.  Затем  —  голос,  хриплый,  низкий,  несомненно  женский,  но  пострадавший  от  долгих  лет  курения.

«И  сердце  мое  страстное  разбито...»

Шайлер  узнала  строку.

—  Это  она?  —  восторженно  спросила  она.  —  Это  она  сама?

Джек  кивнул.  Так  оно  и  было.

—  Я  однажды  нашел  эту  кассету  в  той  старой  книжной  лавке.  Они  приглашали  поэтов  читать  свои  стихи.

Он  запомнил.  Это  была  Анна  Секстон.  Она  читала  свои  «Стихотворения  о  любви».  Ее  любимая  поэтесса  читала  ее  любимое  стихотворение,  «Разрыв».  Самое  печальное  из  всех,  гневное,  горькое,  прекрасное  и  исполненное  неистовства.  Шайлер  влекло  к  горю:  подобно  картинам  Шиле,  стихи  Секстон  были  жестокими  и  честными  в  своей  агонии.  «Стихотворения  о  любви»  были  написаны  во  время  романа  поэтессы  —  недозволенного,  тайного  романа,  подобного  ее  собственному.  Девушка  присела  и  прижалась  поближе  к  маленькому  стереомагнитофону,  а  Джек  заключил  ее  в  объятия.  Шайлер  подумалось,  что  никогда  она  не  будет  любить  его  сильнее,  чем  сейчас.

Может,  в  душе  его  и  вправду  есть  уголок,  который  она  никогда  не  постигнет,  но  сейчас  они  превосходно  понимали  друг  друга.

Когда  кассета  закончилась,  они  так  и  остались  сидеть  молча,  наслаждаясь  теплом  тел  друг  друга.

—  Слушай...  —  Шайлер,  заколебавшись,  приподнялась  на  локте  и  повернулась  к  Джеку.

Она  боялась,  что  если  она  заговорит  о  реальной  ситуации,  это  разрушит  волшебство  сегодняшнего  вечера.  И  все  же  она  хотела  знать.  Заключение  уз  стремительно  надвигалось.

—  На  днях  в  Комитете  ты  сказал,  что  существует  способ  разорвать  узы.

—  Думаю,  да.

—  И  что  ты  собираешься  делать?

Вместо  ответа  Джек  потянул  Шайлер  вниз,  так,  чтобы  они  снова  очутились  рядом.

—  Шайлер,  посмотри  на  меня,  —  попросил  он.  —  Нет,  посмотри  на  самом  деле.

Девушка  подчинилась.

—  Я  прожил  очень  долго.  Когда  происходит  трансформация...  когда  к  тебе  начинают  возвращаться  твои  воспоминания...  это  ошеломляет.  Ты  как  будто  заново  проживаешь  каждую  свою  ошибку,  —  негромко  произнес  Джек.  —  Я  не  хочу  повторять  те  же  самые  ошибки,  которые  уже  совершил  прежде.  Я  хочу  быть  свободным.  Я  хочу  быть  с  тобой.  Мы  будем  вместе.  Я  уверен,  что,  если  я  буду  не  с  тобой,  в  моей  жизни  будет  куда  меньше  смысла.

Шайлер  энергично  замотала  головой.

—  Но  я  не  могу  позволить  тебе  так  поступать!  Я  не  хочу,  чтобы  ты  рисковал.  Я  слишком  сильно  люблю  тебя.