— Я поддерживаю своих товарищей. — Старший по чину из австралийских офицеров — майор — теребил ленту Военного креста.

Большинство голосов было не в пользу полковника, и он это понял, пылающие щеки говорили о с трудом сдерживаемой ярости. Пока три австралийца обсуждали достоинства Генри Росса, соотечественник английского полковника, майор, наклонился к нему и тихо сказал:

— Он будет колониальным офицером, полковник, возглавляющим австралийские войска. Они несут чрезвычайно большие потери.

Полковник сидел с хмурым видом, пока смысл слов его соотечественника не дошел до него. Тогда он пожал плечами и обратился ко всей комиссии:

— Если вы хотите, чтобы Росс стал одним из ваших офицеров, мне остается только согласиться. А теперь пусть войдет следующий. Я чертовски проголодался, и по этому поводу мы должны устроить хорошую попойку.

На одном из покрытых сочной травой плоских и ровных полей Фландрии на расстоянии пары миль от небольшой бельгийской деревушки Пашендаль капитан Генри Росс приподнялся с ящика с зарядами — комфорт такого отдыха был весьма относительным — и распрямил затекшие ноги. Грязь и вода достигали ему до щиколоток, но он твердо стал на землю, вглядываясь через траншеи.

На сером небе, в его восточной стороне, появился бледно-розовый оттенок. Скоро рассветет, и чистые цвета утреннего неба будут резко контрастировать с ужасами на поле брани Европы.

— Передать приказ: «подъем»!

Вдоль всего заполненного грязью окопа солдаты повторили приказ в темноту. Люди неохотно расстались с миром снов, в котором жили их любимые, люди, чье предназначение в жизни не было убивать или быть убитыми. Потягиваясь и разминая затекшие конечности, они брали ружья и готовились встретить лицом к лицу суровую и непреклонную реальность наступающего дня.

Слабый намек на восход давал несбыточные обещания дня. По небу плыли низкие тучи, и с приближением утра серые тучи набегали друг на друга, через просветы между ними неясный свет падал на поле сражения. Пейзаж вокруг был, прямо скажем, однообразный — ну как отличить одну заполненную грязью воронку с обвалившимися краями от другой, точно такой же. Покинутые дома подвергались артиллерийскому обстрелу, и очертания их фундаментов были похоронены под грязью. Там, где росли кусты и деревья, из грязи виднелись человеческие руки и ноги. Не окоченевшие и взывающие к вниманию, а усталые, как бы извиняющиеся за тела, которые лежали под слоем грязи и совсем не были видны. Каждый дюйм этой земли был перепахан снарядами, летящими с обеих сторон, а пули, выпущенные из автоматов, жужжали над землей, как рои злых, несущих смерть пчел в поисках цветов жизни молодых бойцов.

А сколько тел было схоронено под слоем грязи! Тысячи — десятки тысяч. Теперь уже никто не узнает, умерли они от пули или снаряда, никто, кто думает о них за много миль отсюда. О погибших любимых скорбели в домах Англии, Канады, Германии, Франции и Австралии. Но только не здесь, на этом кладбище в Европе.

Глядя на эту кровавую сцену, Генри не в первый раз удивлялся, зачем послали так много людей искать свою смерть в этом месте. Он не мог поверить, что в этом была жизненная необходимость как для Германии, так и для союзников — удержать эти несколько квадратных миль. Должны же быть места, за которые нельзя было не сражаться, более приятные места, за которые можно было бы отдать жизнь…

— Выходит, батальон смертников, бедняги.

Солдат, один из тех, что был рядом, прервал размышления Генри лаконичным замечанием:

— Порядок, прикроем их огнем.

Вдоль по всему окопу были выставлены ружья на низкие заградительные валы. Новый день войны почти начался, с его ежедневным жертвенным ритуалом.

Генри Росс насчитал двадцать человек, выходящих на нейтральную полосу. Они шли, низко пригнувшись к земле, как будто так их не могли видеть противники. Абсурд. По крайней мере двадцать тысяч пар глаз по обе стороны полосы наблюдали за ними и выжидали.

Со стороны немцев залаяло ружье снайпера, и один из дозорных упал на землю и затих. Его товарищи побежали, все еще нагнувшись, но раздалась очередь из пулемета, и новые люди попадали на землю.

— Открыть огонь! Постарайтесь заставить пулемет замолчать! — Выкрикнул приказание Генри, и вдоль всей британской линии открыли огонь по врагу. Однако это было одностороннее сражение. Немцы хорошо подготовились к обороне. Пулеметы стреляли из определенных огневых точек, которые были скрыты глубоко под землей, и даже прямое попадание снаряда не смогло бы вывести его из строя. Единственной надеждой было то, что случайная пуля попадет в узкое окошко, из которого выглядывал ствол орудия, и выведет из строя одного из пулеметчиков.

— Почему, черт возьми, они не возвращаются? — И, как только Генри задал этот вопрос, скорее сам себе, чем кому-либо другому, оставшиеся в живых полдюжины солдат повернули назад к окопам.

Ежедневный утренний дозор был просто дорогостоящим фарсом. Людей посылали «проверить линию обороны врага», возможно, в напрасной надежде, что немцы сняли оборону ночью и что холод и дождь преуспели там, где пули и снаряды потерпели поражение.

Те, кто остался в живых, направлялись к позиции Генри Росса, пробираясь через грязь, которая в самых твердых местах поднималась едва ли не до колен.

Еще троих подстрелили, пока другие, подбадриваемые криками солдат в окопах, смогли добраться до безопасного места. Двое мужчин, по лицам которых можно было судить об ужасе, который каждый из них пережил, спрыгнули в окоп в пяти шагах от Генри, не обращая внимания на приветственные крики соседних окопов. Двое вернувшихся живыми из дозора на восходе — это было лучше, чем обычно. Генри увидел, как третий солдат упал, и подумал, что он убит, как многие его товарищи, но неожиданно солдат стал звать на помощь. Он не был убит. Просто упал в заполненную липкой грязью воронку.

— Помогите! Помогите мне, пожалуйста.

Молодой, почти совсем мальчишеский голос. Генри поднял голову так высоко, как только это было возможно над валом окопа, и это движение привлекло внимание снайпера; пуля отбила кусочек от камня, которым был обложен вал, на расстоянии не больше вытянутой руки от головы Генри.

— Ты ранен? — спросил Генри, чтобы прояснить обстановку. Он по-прежнему не видел солдата, но уже вступил с ним в контакт — теперь это уже был живой конкретный человек, а не солдатская единица. Здравый смысл уступил место состраданию.

— Нет, меня засосало. Я уже увяз по пояс и продолжаю тонуть. Помогите мне!

Генри слышал похожий зов о помощи много лет назад, когда целый год работал под землей в одной из шахт Квинсленда. Тогда молодой парень попал в обвал. Когда его откопали, он уже был мертв.

— Прикройте меня, как можете! — Генри перебрался через вал и, низко нагнувшись, скользя и увязая в грязи, пошел к воронке от снаряда. Из окопа казалось, что до нее расстояние не более двадцати пяти-тридцати ярдов. Теперь, когда на карте стояла его жизнь, путь показался по крайней мере в четыре раза длиннее.

Застучал немецкий пулемет, и — когда Генри бросился на землю воронки, он стал стрелять не на шутку. Генри слышал, как пули пролетали в воздухе в нескольких дюймах от его головы. Не осмеливаясь встать во весь рост, он стал, как крот, рыть грязь у кромки воронки, толкая себя вперед по мере того, как кромка обваливалась.

Неожиданно он увидел перепуганного молодого солдата. Светловолосый и загорелый, он выглядел слишком юным, чтобы быть в армии, — вероятно, его время нести военную службу еще не настало. Многие молодые австралийцы прибавляли себе годы, чтобы вербовщик-офицер записал их в армию, намереваясь приехать в Европу и поучаствовать в «заварушке».

Прямо перед Генри обвалилась земля. Это солдат предпринял тщетную попытку выбраться из топкой грязи. Наклонившись вперед, Генри протянул руку, и солдат сделал то же самое, но они только коснулись друг друга кончиками пальцев. Генри продвинулся вперед еще на несколько дюймов. На большее он не решился, потому что тоже мог свалиться в вонючую трясину. Но теперь он мог дотянуться до руки мальчишки и схватил его руку, которая утонула в его ладони, как рука ребенка.