Младенец начал плакать. Все женщины, которые были в комнате, собрались вокруг кроватки.

— У Билли Конрада и Альберта Пенфолда остались дети не старше Мери. — Голос Тристрама стал даже спокойней, чем до этого, но те, кто были в комнате, не пропустили ни одного слова. — Их должны были крестить всех вместе здесь, в этой церкви.

— И мы надеялись, что вы станете крестным отцом для Мери, — добавила Сэди.

Глаза всех в комнате, включая и Мери, устремились на Джереми Уильямса.

Владелец шахты почувствовал, как его гнев стихает, но он хотел выйти из положения, не уронив своего достоинства.

— Я не сдам своих позиций перед рабочими, но я не бесчувственный человек, Тристрам. Я встречусь с тобой, Томом Харди и еще двумя, которых изберут шахтеры, завтра в конторе. Но если нам удастся прийти к какому-нибудь соглашению, я надеюсь, что люди приступят к работе на следующий же день.

Через сутки угольная шахта Уильямса снова работала, со всеми мерами безопасности, которые потребовали шахтеры. Кроме того, каждая вдова шахтера, погибшего при несчастном случае, получила по двадцать пять фунтов с дополнительными пятью фунтами для каждого ребенка в семье. Это была небольшая сумма, но все же лучше, чем ничего.

Семь месяцев спустя Тристрам пришел домой с работы и нашел там двух мужчин, которые поджидали его. Они приехали из Сиднея и привезли с собой известие, которое переменило всю его жизнь. Создавался Национальный союз шахтеров, и в Сиднее в то время уже происходили собрания по выработке устава и выбору должностных лиц.

Известие об удачных переговорах в конфликте на шахте Уильямса достигло Сиднея, и подробности не были опущены, несмотря на далекое расстояние. Два представителя приехали в Брисбен, чтобы спросить Тристрама, не согласится ли он представлять Квинсленд в создаваемой организации. Это назначение должно быть поддержано губернатором Квинсленда, и, если Тристрам согласится, губернатор встретится с ним, прежде чем он отправится в Сидней.

Тристрам Росс зажег факел, который однажды будет вручен одиннадцатому и последнему сыну от Сэди. Его имя будет Генри, Генри Мердо Росс.

Капитан Энди Маккримон из Союзнической армии поднялся рано. Откинув полу палатки, он нагнулся, чтобы выйти, и теперь стоял, осматриваясь, в течение нескольких минут. Палаток среди деревьев было немного, зато всюду, куда хватало взгляда, спали люди, завернувшись в одеяла, утомленные после трехдневной жестокой схватки. Волнистые струйки дымка лениво поднимались в утреннее небо. На кострах готовилась еда — значит, другие тоже проснулись.

Направившись к одному из кашеваров, Энди Маккримон пробурчал приветствие, прежде чем зачерпнуть чашку кипящего в котелке кофе — очень горячего, чуть кисловатого.

Держа чашку в руке, Энди Маккримон пошел в направлении гребня гор, который был на расстоянии не более шестидесяти шагов. Оттуда он разглядывал узкий горбатый мост, перекинутый через ручей Антитам.

Неожиданно его стала бить дрожь. Она никак не была связана с холодным воздухом сентябрьского утра. Она была вызвана мыслью о кровавом сражении, которое разразится, как только солнце встанет в туманном небе Мериленда. Мост через Антитам — вот цель для корпуса Союзнической армии, к которому принадлежал его полк.

Тысяча восемьсот шестьдесят второй год, второй горький год с тех пор, как Конфедеративная армия южан и Северная Союзническая армия вступила в войну. На местах сражений гибли люди, которые говорили на одном языке и зачастую были соседями, прежде чем одни из них надели серую форму армии южан, а другие — голубые мундиры Союзнической армии.

Хотя Энди и принимал участие в нескольких сражениях, ему не приходилось быть очевидцем кровавого побоища, подобного тому, что происходило тут в последние трое суток, и он понимал, что сегодняшний день не будет сильно отличаться от тех трех.

Энди не волновала военная карьера, и в сражениях он не находил никакого удовольствия. Он был судьей в городе Седалия штат Миссури, когда противоречия между северными и южными штатами так обострились, что ни одной из сторон не удалось предотвратить начала войны.

Но все равно он вряд ли пошел бы в армию, если бы Главнокомандующий «союзников», старый друг отца, генерал Уинфилд Скотт, не попросил Роберта Маккримона принять чин полковника и вести полк штата Миссури в бой. Роберт Маккримон теперь имел чин бригадира, а Энди был капитаном в одном из полков Пенсильвании под командованием отца.

Где-то в рядах Союзнической армии трубач протрубил «подъем», и по всей холмистой местности начался поспешный сбор. Энди Маккримон вылил горький осадок кофе на землю и направился туда, где люди его полка все еще оставались под одеялами до самого последнего момента, не торопясь встретить новый день.

В течение двух с половиной часов Союзнические войска бросались на узкий мост через ручей только для того, чтобы быть отброшенными назад яростным градом пуль, оставив треть своих людей лежащими на земле позади. Мост имел ширину, достаточную, только чтобы пятеро человек плечом к плечу могли пройти по нему, и атакующим казалось, что все пушки конфедератов направлены на это пространство в двадцать пять футов шириной.

Мост был важен для выполнения планов командира Союзнической армии, и его возрастающее негодование проявлялось в количестве нарочных, бешено курсирующих между подразделениями, расположенными за милю от линии огня, и офицером, на котором лежала вся ответственность за взятие моста, чему вряд ли кто стал бы завидовать.

Наконец командир полка Энди Маккримон получил настойчивый приказ двигаться вперед и взять мост, «независимо от потерь».

Поддерживаемые полком из Нью-Йорка пенсильванцы с боем пробивались вперед, неся тяжелые потери, когда попали на линию опустошительного огня из вражеских пушек, расположенных на противоположном берегу ручья.

Неожиданно и непонятно почему, в лагере конфедератов наступило временное затишье, и с криками, которые были слышны в палаточном лагере полка, солдаты пенсильванского полка поднялись с прилаженными штыками и бросились на мост с такой яростью, против которой просто невозможно было устоять, — и мост был взят! Южане были теперь перед ними как на ладони, и их было совсем мало, горстка людей, что держала Союзническую армию в безвыходном положении все утро.

На некоторое время пехота армии конфедератов покинула поле боя, но артиллерия все еще продолжала вести огонь. И когда Энди поднялся во весь рост, чтобы подбодрить людей своего полка, ядро упало в нескольких шагах от него и разорвалось прямо под ногами. Он попытался встать, и ему это почти удалось, но затем снова упал. Только тогда он понял, что ранен.

Даже сейчас Энди Маккримон запротестовал, когда санитары подошли, чтобы унести его с поля боя. Там были люди, раненные более серьезно, чем он, — он нужен в полку…

В полевом госпитале хирург вытащил из ног Энди пять кусков шрапнели. Операция была гораздо более болезненной, чем сама рана. Явно разочарованный, что ампутации не потребуется, хирург оставил все санитару, чтобы он предпринял попытку унять сильное кровотечение, и пошел к следующему раненому.

С поля битвы были слышны звуки выстрелов из пушек — обе армии палили непрерывно, — сопровождающиеся ружейными выстрелами и криками людей по обоим берегам.

Энди чувствовал себя бесконечно усталым, но о том, чтобы заснуть, не было и речи. Повсюду слышались стоны раненых и умирающих людей, а также крики солдат, которым ампутировали конечности хирурги, действующие, как умелые мясники. По мере того как все больше и больше раненых прибывало в импровизированный госпиталь, становилось очевидным, что у хирургов и их помощников не хватало рук.

Энди чувствовал себя виноватым. Так много людей рядом с ним были ранены более серьезно, чем он. Поднявшись со своего одеяла — оказалось, что это сделать не так-то легко — он предложил свою помощь одному уставшему санитару. Несколько минут спустя, с чем-то вроде импровизированного костыля под мышкой, капитан из штата Миссури хромал вдоль рядов раненых, давая воду жаждущим солдатам и приходя в ужас от их все возрастающего количества.