В темноте маленькой спальни голос Генри был хриплым от переполнявшего его желания, когда он спросил:

— Что же мы теперь будем делать, Абигейл? Куда мы пойдем отсюда?

— Ш-ш-ш! — Она подняла руку и провела пальцем по его губам. — Мы не должны думать об этом сейчас.

Он пододвинулся и прижал ее сильнее к себе.

— Что мы наделали. Завтра мне предстоит пройти медицинскую комиссию. Они снова признают меня годным к военной службе.

Абигейл отодвинулась от него. Приподнявшись на локте, она всматривалась в лицо Генри в слабом свете, который лился от занавешенного окна, но не могла прочесть на нем ничего.

— Что это значит?

— Это значит, что меня отправят назад во Францию. Туда, где теперь мой полк.

— О нет! Разве тебе мало досталось? Ты рисковал своей жизнью и показал себя с лучшей стороны. Разве ты не можешь остаться в этой стране? Может, мне попросить отца? Он знаком с большими людьми в военном ведомстве…

— А что ты ему скажешь? Что мы влюбились друг в друга и хотим быть вместе навсегда? К черту кайзера и войну — и сэра Луи тоже?

— Так нечестно, Генри. Я правда думаю, что тебе пришлось перенести достаточно, я на самом деле думаю «к черту войну». Я нашла тебя и хочу быть с тобой. Разве это так уж плохо?

— Нет, конечно нет, но давай не будем расстраиваться. Во всяком случае, не сегодняшней ночью. Даже если комиссия признает меня годным к службе, мое возвращение не будет делом часов. Я, возможно, пробуду тут по крайней мере еще одну неделю, а потом проведу в Лондоне неделю-другую. Ты сможешь туда приехать? Кто знает, что к тому времени может произойти? Говорят, что, если немцы выполнят свои угрозы развязать тотальную войну подводными лодками, американцы вступят в войну на нашей стороне. Если это случится, конец войны наступит через какие-нибудь месяцы. Тогда мы сможем приехать сюда и провести остаток нашей жизни вместе.

Абигейл прижалась теснее к его обнаженному телу и прошептала в темноту:

— Я бы очень хотела этого, Генри. Мне бы так хотелось этого.

Генри Росс уже три месяца был во Франции, когда доктор подтвердил Абигейл Кэмерон, что она почти на третьем месяце беременности. Следующий месяц она никак не могла решиться, как будет действовать дальше. Она не решалась сказать об этом Генри, у него и так было достаточно проблем. Немцы предприняли наступление, надеясь уничтожить силы Объединенных войск до того, как Америка вступит в войну и ее войска достигнут Европы. Австралийские формирования были вовлечены в жесточайшие сражения. Она не могла сказать и сэру Луи, хотя ее положение достигнет скоро такой стадии, что не сможет больше оставаться незамеченным.

Это был перст судьбы, и Абигейл показалось, что наконец-то Боги решили принять ее сторону.

Два немецких вандала-бомбардировщика сделали, ко всеобщему удивлению, ночной рейд на Лондон и скинули свой груз бомб на район Сент-Джонс-Вуд.

Потери были относительно легкие, убили не больше пятнадцати жителей города, когда одна из бомб взорвалась в известном борделе. Среди жертв оказалось семь проституток и — полковник сэр Луи Кэмерон.

Сэр Луи был похоронен с полными военными почестями на одном из Лондонских кладбищ, недалеко от места его последней встречи с «врагом».

Прошла еще одна неделя, пока Абигейл наконец собралась с храбростью написать длинное письмо, в котором она изливала свое сердце Генри Россу. Она рассказывала ему о своих чувствах к нему и радости, которую она испытала, нося в себе его ребенка. Она не требовала, чтобы он на ней женился, она только выражала надежду, что он будет так же счастлив, как и она, что их любовь породила чудо новой жизни. Он не должен чувствовать, что он обязан чем-то из-за ребенка — из-за их ребенка, — она просто хотела, чтобы он об этом знал, и надеялась, что по крайней мере он разделит с ней ту радость, которую она чувствовала.

В течение пяти недель Абигейл ждала почтальона, наблюдая за ним через окно дома своих родителей в Лондоне, и каждый раз, подбегая к двери, когда он опускал почту в блестящий медный почтовый ящик, молилась, чтобы среди конвертов, лежащих на полу, было бы одно из Франции.

Однажды утром оно пришло, но это был не тот ответ, который она надеялась получить. Вместо письма от Генри, короткая приписка на конверте, которая отправила ее на месяц в постель и заставила ее родителей и друзей сомневаться в том, что она вообще поправится.

Потом однажды она встала с постели и, бледная и притихшая, возобновила подготовку к рождению ребенка. Ее семья так и не узнала, что такое произошло, что почти отняло у Абигейл стремление жить. Однако если бы они смогли заглянуть в ее комнату поздно ночью, то увидели бы, как она в горе сжимает в руке письмо, отправленное майору Генри Россу, кавалеру орденов «За безупречную службу» и Военного креста.

Оно вернулось к ней с пятью словами, нацарапанными безразличной рукой. Пять слов, которые положили конец мечте: «Убит в бою. Вернуть отправителю».

Пока адмиралы, генералы и политики воюющих стран не пожертвовали тринадцатью миллионами жизнями, война, «которая должна была положить конец всем войнам», не подошла к своему изнурительному концу в одиннадцать часов пополудни, в среду одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Мир, купленный такой дорогой ценой, продлился всего без двух месяцев двадцать один год. Третьего сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года почти неподготовленная к войне Великобритания снова почувствовала на себе военную мощь Германии.

Большую часть тысяча девятьсот тридцать девятого года казалось, что эта война будет совсем не такой, как прежняя, что она не коснется берегов Британии. Конечно, подводные лодки топили корабли, войска попадали в жестокие котлы сражений, но все это происходило в неизвестных уголках Европы. Военный образ жизни сказывался лишь в призывах «затягивать потуже ремни» и расставаниях в семьях, ибо мужчины призывались на военную службу, а вообще в этой войне было что-то нереальное. В лондонских пивных старики толковали над кружкой пива об «этой современной армии», отпуская реплики: «В наши годы служить в армии было непросто. Нам приходилось сражаться, чтобы заслужить довольствие».

«Нереальность» этой войны была так очевидна, что многих детей, эвакуированных из больших городов в тысяча девятьсот тридцать девятом году с табличками на лацканах и противогазами через плечо, привезли снова домой в начале тысяча девятьсот сорокового года.

Затем, почти в одну ночь, все резко изменилось. Армия Германии с хорошо вооруженными дивизиями во главе совершила нападение на Францию. Презрев границы и нейтралитет маленьких государств, они прошли через «неприступные» заграждения, за которыми Франция считала себя недоступной врагу.

Жители Англии проснулись однажды утром и поняли, что враг вскоре будет стоять у водной границы их страны как на пороге и уже готов распахнуть дверь в их дом одним ударом. Тем временем остатки армий Британии и Франции дотащились до Северного побережья Франции и были на грани уничтожения, неспособные выдержать нападение самой могущественной боевой машины в мире.

Тогда в смелой и бесстрашной операции, от которой весь свободный мир затаил дыхание и удивлялся ее дерзости, флот, состоящий из небольших судов, вышел из портов и рек Англии, держа курс на маленький французский порт Дюнкерк. Яхты, прогулочные суда, буксиры и даже простые лодки, включая и резиновые, пересекли Ла-Манш и приблизились к берегу, где шла война. Бросая вызов немецким подводным лодкам и пикирующим бомбардировщикам, они переправляли солдат на поджидавшие корабли.

Когда корабли уже больше не могли вмещать людей, маленькие лодки взяли на свои борты всех солдат, каких только могли найти, и отправились в Англию. Многие из них останавливались на пути, подбирая спасшихся с затонувших кораблей. Спасатели и сами гибли в холодных серых водах Ла-Манша, не оставив после себя ничего, кроме щепок, что указывало на место трагедии.