К этому делу в 1333 г. вернулся Эдуард III. Но он повел дела с бесконечным терпением. Какой прок от далекого Гиенского герцогства, с нечеткими границами и откровенно урезанного, если силы Англии на самом острове подрывает явно независимая Шотландия? Филипп VI, чьим замыслам отвечало затягивание шотландского конфликта, предоставил своим традиционным союзникам выпутываться самим. Валуа не мог рисковать новыми осложнениями во Франции, зная, что его власть еще слаба. И как бы Фландрия ни дорожила связями с Шотландией, суконная промышленность крупных фламандских городов нуждалась в английской шерсти. Король Франции довольствовался ролью наблюдателя.
Временное подчинение шотландцев еще раз было достигнуто при помощи силы. На ближайшее время Филипп VI обеспечил себе мир. Но в дальней перспективе он проиграл: союз с королем Давидом Брюсом был бы полезней для Франции, если бы Брюс был сильнее и у него были причины проявлять признательность.
Тем не менее переговорный процесс застопорился. Едва Филипп VI пообещал английским послам срочно вернуть аквитанские земли, как он написал местным чиновникам, чтобы те пока занимались этим делом. Уполномоченные, отправленные обоими королями в Гиень, чтобы разобраться в деталях положенных возвратов, столкнулись с самым откровенным саботажем. Юристы без нужды усложняли все дела, а баронов мало заботило право, кроме процедуры, позволяющей все остановить и без конца направлять апелляции.
Папскую дипломатию больше интересовали шотландские дела, чем гиенские. Бенедикт XII справедливо считал, что англо-шотландская война создает главную угрозу европейского конфликта, с тех пор как в нее снова мог вмешаться король Франции. Участниками шотландского конфликта стали граф Намюрский, граф Гельдернский, граф Юлихский, направившие свои отряды в распоряжение Эдуарда III. Моряки из Дьеппа и Руана делали каперские вылазки против моряков из Саутгемптона, и вполне разумным было ожидать, что новая война разразится на Ла-Манше, а не близ Сен-Сардо.
Отдавая в своих заботах предпочтение шотландскому вопросу, папа и его нунции косвенно играли на руку королю Франции. Последний мог предоставить Давиду Брюсу, бежавшему во Францию, довольствоваться холодным приемом в Шато-Гайяре. Важны были не столько успехи шотландцев, сколько угроза, которую они постоянно создавали для Англии: Эдуард III без конца осаждал замки и заключал бесполезные перемирия, в которых папа всякий раз усматривал возможность для крестового похода на Восток.
Власть Филиппа VI укрепилась по сравнению с временами его восшествия на престол. Он не придал никакого значения тому, что многие сочли дурным предзнаменованием: в июле 1336 г. гроза разметала все приготовленное для праздника по случаю рождения его второго сына. Тянуть время больше не было необходимости. В том же 1336 г. Филипп VI Валуа предпринял ряд инициатив.
В марте он был в Авиньоне, где новый папа Бенедикт XII – цистерцианец Жак Фурнье – начал возводить мощную крепость, которая знаменовала его намерение остаться здесь, далеко от политических бурь Рима, но и за пределами Французского королевства, где его независимость была бы плохо гарантирована. Беседа папы и короля была поединком с перевернутым фронтом: король желал, чтобы крестовый поход был объявлен немедленно, папа считал это пока невозможным. Осторожность понтифика была во всех отношениях оправданной: Запад, пребывавший в состоянии глубокого раскола, не имел средств на подобное предприятие. Валуа, искренний в своем желании, был раздосадован: ведь два года назад договорились, что главой экспедиции будет он…
Французский флот стоял готовым в Средиземном море. Раз больше не требовалось идти на Восток, его послали в Северное море. Англия задрожала. Эдуард III объявил на побережьях боевую готовность. Шерифы получили приказ немедля вооружать все население. Призвали всех боеспособных мужчин в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Парламент вотировал субсидию, не дожидаясь обращения.
Бенедикт XII уже удержал французского короля от того, чтобы идти в крестовый поход. Он постарался отговорить его и от похода в Шотландию. В начале апреля 1337 г. Филипп VI получил из Авиньона письмо, из которого бы мог извлечь политический урок, если бы задумался над ним:
В это время смут, когда во всех частях света вспыхивают войны, следует долго думать, прежде чем отваживаться. Предпринять дело нетрудно. Но прежде надо знать – это вопрос знания и размышления, – как его закончат и какие последствия оно повлечет.
Король Франции сделал вид, что не заметил этого урока. Его послы провели в Англии совещание с послами Давида Брюса и делегацией шотландских баронов. Там говорилось больше о войне, нежели о мире. Эдуард III, узнав об этом, не мог больше питать иллюзий: его французский кузен вел себя как враг.
Бенедикт XII был настолько же терпеливым, насколько импульсивным – Валуа. Он снова навязал свое посредничество, не без труда смирив рвение Филиппа VI. Зато он помешал императору Людовику Баварскому сформировать против Франции коалицию, в которой принял бы участие Эдуард III, a потом – заключить союз с Францией, который бы угрожал Святому престолу. Такое равновесие оказалось хрупким, и гонка вооружений возобновилась с новой силой, умеряемая лишь нехваткой денег, от которой страдали и то, и другое правительства.
Весной 1337 г. война казалась неизбежной. Ни Филипп VI, ни Эдуард III, ни Людовик Баварский не были готовы ни к малейшим уступкам.
Восстание фламандцев
Тем не менее во Фландрии позиции французского короля могли считаться сильными. Войны времен Филиппа Красивого, «Брюггская заутреня» и побоище при Куртре, победа королевских войск при Монс-ан-Певеле и суровый Атисский мир 1305 г., долгие споры о неприменимых статьях этого договора,[2] – казалось, все было забыто. Забыты и фландрские «осты», военные походы, которые неоднократно и с большими расходами проводили Филипп Красивый и его сыновья, чтобы заставить фламандцев уступить.
Самым упорным противником Капетинга во времена графа Фландрии Роберта Бетюнского был его сын Людовик Неверский. Случаю было угодно, чтобы он умер за несколько месяцев до отца. Поэтому Роберту Бетюнскому наследовал внук, тоже звавшийся Людовиком Неверским. Став в 1322 г графом Фландрии, этот князь будет играть на стороне короля и сознательно опираться внутри страны на аристократию дельцов, в отношении которой было известно, что она традиционно связана с французским королем.
Его прадед Ги де Дампьерр и дед Роберт Бетюнский умели обратить себе на пользу – повернув против посягательств королевской власти – социальное напряжение, которое возникало в результате развития экономики, основанной на текстильной промышленности. Людовик Неверский, которого компрометировал союз с патрициатом, напротив, представлял собой самую удобную мишень с тех пор, как дали о себе знать первые социальные волнения.
Восстание 1323 г поначалу было лишь невнятным ропотом в сельских местностях Приморской Фландрии. Пострадало несколько графских чиновников, несколько шателенов. Дело приняло иной оборот лишь со дня, когда восстал Брюгге. Брюгге был большим промышленным портом, который отличался как многочисленным населением – там, возможно, проживало тридцать тысяч человек, – так и свойственной портам активной жизнью, способствовавшей смешению идей и людей.
Если Брюгге был в одном лагере, Гент вступал в другой Гентцы сохранили скорей неприятное воспоминание о том, чем заплатили другие фламандские города, последовав в 1302 г примеру Брюгге. Зато Ипр пошел за Брюгге из принципиальной враждебности к гентцам Конкуренция суконщиков, уже ощущавших кризис, вылилась в политическое соперничество. Заодно с Брюгге выступили Берне, Диксмейде, Поперинге. Это была гражданская война.
Хотя граф Фландрский был на сей раз их противником, ремесленники вспоминали Куртре тогда сукновалы и ткачи задали трепку французскому рыцарству, показав как социальную ненависть, так и политическую волю ограничить социальное влияние в графстве. Через двадцать лет память об этом осталась достаточно живой, чтобы придавать смелости простонародью.
