Утром дня битвы бойцы выслушали мессу, облачились в доспехи и прибыли на ристалище. Четверо-пятеро из каждого лагеря были на конях, остальные пешими. Хотя французы Бомона заставили себя ждать, англичане их хорошо приняли. Наконец битва, в страшном лязге скрестившегося оружия, могла начаться. Казалось, вернулась эпоха великих витязей.

Протрубили перерыв. У французов был один убитый, у англичан два. Выжившие сняли доспехи, выпили свежего вина и дали перевязать себе раны. Никто не торопился. Сражались благородные бойцы. Воспользоваться слабостью противника было бы вероломством.

После перерыва возобновили схватку. К вечеру англичане потеряли девять человек. В их числе был и Бранденбург. Выжившие сдались: бежать считалось бы позором. У французов погибло шестеро, не считая умерших от ран.

О подобных подвигах не слышали со времен крестовых походов. В последующие годы на выживших здесь будут показывать: об их героизме говорили шрамы на лицах. До франко-английской войны было еще очень далеко.

Обратимся к Нормандии. Там ситуация была совершенно иной. Волнения в Бретани возникли в результате конфликта за наследование короны герцогов. Волнения же в Нормандии шли снизу. С 1314 г. они почти не прекращались, так как нормандские бароны очень не жаловали королевский произвол, игнорирующий их налоговые и судебные прерогативы. Циклические восстания Аркуров – только один пример из самых заметных, но можно было бы привести и другие. Так, Жан Мале, сир де Гравиль, объединял недовольных и был вдохновителем малых войн на Нижней Сене.

Рауль де Бриенн изображал принца: в Нормандии он был графом д'Э, но также графом де Гином, шателеном Арраса и Ланса, имел владения как в Пуату, так и в Ниверне, как в Англии, так и в Ирландии. Он не лишал себя права вести независимую внешнюю политику. В 1335 г. он командовал французской армией, собранной для отправки в Шотландию, но в качестве «генерал-капитана», нанятого по контракту, а не назначенного королем. Его нормандская политика была прежде всего одной из клеточек куда более обширной игры.

В политическом отношении Англия была отделена от Нормандии скоро полтора века, с тех пор как в 1204 г. Филипп Август отвоевал последнюю у Иоанна Безземельного. Но мир Вильгельма Завоевателя и Ричарда Львиное Сердце был живучим. Многие крупные и средние нормандские землевладельцы имели вотчины по обе стороны Ла-Манша, и в Нормандии почти не было аббатства без какого-нибудь приората в Англии. Всем придется взвесить, чего им будет стоить поддержка того или иного лагеря. История сделала их англо-нормандцами; какую бы сторону они ни выбрали, они были обречены на конфискацию.

Восстание и бегство Жоффруа д'Аркура в 1343 г. показало всю серьезность болезни. Филипп VI чувствовал себя окруженным изменниками. Ему пришлось велеть арестовать нескольких нормандских рыцарей – сообщников Аркура. Он должен был обезглавить товарища своей юности Оливье де Клиссона, одного из немногих баронов, имевших владения как в Нормандии, так и в Бретани. Он казнил организаторов дерзкого заговора против Карла Блуаского, а затем нескольких союзников Аркура, случайно найденных во время взятия Кемпера. Для правосудия Филиппа VI1343 г. и весна 1344 г. были отмечены головами, слетающими с плеч за заговоры против власти суверена.

Однако в том же 1343 г. король посчитал необходимым в первый раз созвать представителей королевства, то есть архиепископов и епископов, аббатов монастырей и отдельных докторов университетов, основных баронов и уполномоченных, избранных с этой целью добрыми городами.

Казна была пуста. Турский ливр падал. В 1336 г. он еще составлял 82 грамма чистого серебра, а в конце 1342 г. стоил всего 16,6 грамма серебра. Налог еще бывал только чрезвычайным, податные не забывали об этом и очень косо смотрели на то, что право короля брать у них деньги, предусмотренное для особых случаев, никак не прекращает действовать. Представление о постоянных государственных расходах, не связанных с образом жизни суверена и его личной службой, укладывалось в головах очень медленно.

Подданные короля видели, что цены растут, кроме цен на зерно, которые могли бы восстановить покупательную способность крестьян и сеньоров-землевладельцев, живущих за счет натурального оброка, десятины или полевой подати. Городские бюргеры замечали, что в результате инфляции стремительно обесцениваются их ренты, арендная плата и задолженности им. Короче говоря, все были недовольны.

В марте 1343 г. король предпринял две операции, финансовая прибыль от которых далеко не компенсировала их пагубных политических последствий. Он решил собрать, несмотря на перемирия, налог в четыре денье с ливра – 4 из 240 денье, составлявших один ливр, то есть 1,7 %, – обложив им продажи и сославшись в оправдание лишь на потребности обороны королевства. Он реорганизовал габель, то есть королевский контроль над торговлей солью, контроль, который обосновывал, но плохо оправдывал обложение налогом этого продукта первой необходимости. Введенная Людовиком X в году, когда шли спекуляции солью, габель поначалу выглядела приемом регулирования рынка, выгодным для потребителей. За тридцать лет все наконец поняли, что это еще один налог.

Оставалось покончить с инфляционным кризисом, в отношении которого никто не сознавал, что это элемент векового развития экономики. Все считали, что монета обесценивается, потому что финансами плохо управляют. Кричали о спекуляциях, даже об измене. Находить козлов отпущения было, конечно, легче, чем лечить болезнь.

На Генеральных штатах, созванных в Париже в августе, Франция еще была представлена целиком – как Франция языка «ок», так и Франция, где для выражения согласия говорили «ойль», «да». Скоро Лангедойль и Лангедок будут собираться по отдельности.

Король сделал им предложение, какое уже делал в свое время его дядя Филипп Красивый: он будет чеканить гроши и серебряные денье, аналогичные монетам Людовика Святого, той «доброй монете» Людовика Святого, на которую ссылались уже почти сорок лет, а Штаты разрешат ему по-прежнему взимать налог с продаж. Таким образом, внушалась идея альтернативы налог-монета, уже представленная во всех провинциальных хартиях 1315 г подданные короля за участие в расходах монархии покупают право на твердую монету.

Если бы порча монеты была лишь следствием королевского произвола с единственной целью получить прибыль для казны, такая сделка была бы обоснованной. Но с тех пор как инфляция была связана с нехваткой платежных средств и прежде всего с нехваткой серебра, предложения такого рода стали мошенничеством. Король очень хорошо знал, что сохранить твердую монету не удастся, даже если бы удалось ее восстановить, поскольку баланс рынка ценных металлов был уже не тем, что во времена Людовика Святого. Зато он получал налог.

Из соображений выгоды депутаты Штатов были заинтересованы в твердой монете. Знать, прелаты, бюргеры – все они были кредиторами, собственниками, вкладчиками. Дефляция означала повышение ценности их вкладов Налог же отягощал всех. Те, кто умел переложить его бремя на других, относились к нему не так враждебно, как к девальвации монеты. Когда пьешь вино из своего виноградника и получаешь учетные проценты, лучше налог на вино, покупаемое в кувшине в таверне, чем слабая монета.

Ведь депутаты были лицами привилегированными. Привилегии имели знать и духовенство, налоги с которых собирали по особому режиму. Привилегии имели бюргеры, которые считались представителями оставшейся части нации и всегда стремились отстоять экономические льготы, предоставленные их городу или ремеслу. Для парижан было особо важно сохранить монополию на торговое судоходство на Средней Сене между Ионной и Уазой и на самих этих реках. Они следили за сохранением своей юрисдикции, распространявшейся на всю экономическую жизнь столицы и области. Они не забывали о своей способности приобретать дворянские фьефы.