Мой портфель стоял напротив, на подставке для багажа. Джозеф бесшумно направился к нему. Портфель не был застегнут. Он тщательно обыскал его, потом подошел к шкафу и стал в нем рыться. Даже провел рукой по верхней полке, а затем нагнулся и осмотрел все внизу.

Потом он выпрямился, и я снова закрыл глаза. Я подумал, что теперь он перейдет к кровати, будет шарить под подушкой, под матрасом. Что тогда делать – ведь все у меня под одеялом… «Норстранд»-то там! Я ощущаю его своим боком. До сих пор я ни разу всерьез не задумывался над тем, что может возникнуть такая кошмарная ситуация. Что меня накроют. А уж сейчас ни о чем и подавно думать не мог. Только решил: если он обнаружит «Норстранд» – пускай забирает. А потом: о, господи, да ни в жизнь! Ничего он в нем не найдет, если только не будет искать специально. А если он начнет искать специально, то какие у меня тогда шансы спастись? Единственное – это попытаться улизнуть. Интересно, где находится британское посольство? Если, конечно, удастся каким-то образом сбежать, выбраться на улицу, вскочить в трамвай, скрыться…

Сердце стучало, как молот. Я уже не могу управлять собственным дыханием. Потом услышал шуршание одежды и снова открыл глаза. Он что-то прощупывал, но я пока не видел, что. Ага. Мой плащ, у самой кровати. Он проверял карманы. И наконец что-то вытащил «Норстранд» Мауры. А я-то совсем про него забыл! Но теперь, по какому-то наитию, вдруг понял, что это путь к спасению. Слабый-слабый шанс уцелеть. Он ведь не знает про «Норстранд» Мауры. О нем никто не знает. Если он проявит к нему интерес, то стоит «проснуться», чтобы на пару минут выкурить его из номера и придумать, что делать с другим экземпляром. Мне было худо при одной мысли о такой перспективе. Но других шансов у меня не было.

Он стоял, наполовину отвернувшись, и мне не было видно, что он вытворяет с этой чертовой книжицей. Но вот он отбросил плащ и вытащил что-то из своего кармана.

Прошла минута или две, пока я не понял, в чем дело. Легкое, незаметное движение локтя – он делал надрез.

О боже, значит, он в курсе дела! И, чуть не блеванув пивом, которое подкатило к самому горлу, я потянулся, что-то промычал и сел.

Что он проделывал с «Норстрандом», я не разглядел. Потому что он быстро наклонился, стал завязывать шнурки на моих ботинках, валяющихся у кровати, потом подобрал плащ.

– А, проснулись, пан Вистлер? Хорошо отдохнули?

– Да, спасибо. О господи! – воскликнул я, – сколько же я проспал?

– Еще рано, около половины пятого. Я зашел закрыть окно. Эти громкоговорители страшно шумят.

– У вас нет аспирина?

– Сию минуточку, сейчас, – сказал он, вцепившись в мой плащ и манипулируя с карманами. Я заметил, что он переложил «Норстранд» в ту руку, в которой был плащ. И подумал, что стоит дать ему возможность забрать его. Это займет несколько минут – он вскроет его, ничего не найдет и снова заделает, как было.

– Хорошо бы мне стаканчик чаю, Джозеф, – сказал я и облизнул сухие губы.

– Сейчас-сейчас, пан Вистлер. Только вот повешу ваш плащ.

Он повернулся со своей вечной улыбочкой и открыл шкаф. И тут этот неуклюжий болван уронил «Норстранд». Не заметить этого было просто невозможно. Книжка вывалилась из шкафа прямо на пол.

Его глаза сцепились с моими.

– Ах, пардон, – сказал он, – в кармане, оказывается, что-то лежало.

И поднял книжку. Он не знал, что с ней делать. И глядел то на нее, то на меня. А я в абсолютном ужасе пялился йа него. Тогда он положил ее на стол и вышел.

Я быстро спрыгнул с кровати, запер дверь и вытащил из-под одеяла экземпляр Канлифа. И не представлял, куда же мне его, черт возьми, сунуть!

Я осмотрел номер. Ни одного укромного уголка, до которого им не добраться. Заглянул в ванную. И там ничего. Я выглянул на балкон через открытое французское окно. У низкой перегородки, отделяющей окно комнаты от окна ванной, стоял длинный цветочный ящик, а в нем – горшки с петуньями, утопленные в гравий. Я дотянулся до него и подтащил к себе.Вынул два горшка, разгреб гравий, засунул туда книжку и, снова разровняв гравий, поставил горшки обратно, отодвинул ящик на прежнее место и смыл с рук грязь.

Проделал я все это быстро, в дикой панике. С тех пор, как Джозеф вышел из комнаты, прошло не больше полминуты. Мне было интересно посмотреть, что он успел сделать с «Норстрандом» Мауры, и потому я взял его в руки. На переднем форзаце не было никаких следов. На заднем – тоже. Я никак не мог сообразить, что же он надрезал, и поэтому принялся проверять всю книгу. Вдруг что-то выпало прямо мне в руки – тоненькая полоска, как будто бы из красной кожи. Вроде лоскутка от переплета.

И тут я понял, что он сделал – он надрезал выпуклый корешок переплета. Я сунул в прорезь мизинец. Там лежал кусочек батиста и еще что-то. Я попытался это вытянуть. И увидел уголок рисовой бумаги.

У меня похолодел лоб, я был как больной пес… «Значит, я спрятал не тот экземпляр! – мелькнуло у меня в мозгу. – Я их каким-то образом перепутал!» Я все не мог взять в толк, как это могло произойти. Не понимал, почему эта бумажка спрятана в корешке, а не под форзацем. Я ее вытянул. Это был сложенный в несколько раз одинарный листок – примерно четыре дюйма в длину и три в ширину, исписанный очень тонким пером, и на нем – масса графиков, букв, уравнений.

Тело у меня покрылось холодной испариной. Меня било, как в лихорадке. И все думалось: не может быть… не может быть…

Я знал, что не мог их перепутать. Пока я был на стекольном заводе, эта книжка все время лежала в кармане моего плаща. А вторую я оставлял в кабинете, на письменном столе. В этом не было никаких сомнений, ни малейшего шанса для ошибки. Я тогда оставил ее на письменном столе, мне ее вернули, и с тех пор я все время таскал ее в руках, а когда лег спать – спрятал под одеяло. Я это твердо помнил. А сейчас она спрятана в цветочный ящик. И вдруг вышло, что формула-то в другом экземпляре!

Я присел на кровать, ноги у меня дрожали, и я глупо пялился на книжку. Что делать? Никакой пометки на ней не было. Естественно, что пометки не было! Ведь метил-то я другой экземпляр. Метил в этом самом номере. Это я помнил твердо. Передо мной тогда лежали оба экземпляра. И тут позвонил Свобода. Этот чертов телефон все звонил и звонил… Неужели же я пометил не тот экземпляр?

«Так. Спокуха, – сказал я себе, – давай соображай!»

Я знал, что экземпляр Мауры был 1950 года издания. А путеводитель Канлифа выпущен в 1953 году. Я открыл книжку. Она была 1953 года.

«Ладно, – сказал я самому себе, сознавая, что этот бред происходит наяву, и чувствуя, как пот струится по лицу. – Это экземпляр Канлифа. Я как-то умудрился их перепутать. Значит, именно экземпляр Мауры я оставил на письменном столе на стекольном заводе. И опять же экземпляр Мауры лежит сейчас в цветочном ящике. А тот, что я держу в руках, получен от Канлифа. И он все время был у меня в кармане плаща.

Тогда как же, черт побери, в этой книжке оказалась формула?»

– Пот уже заливал мне глаза. Ответ был ясен, даже слишком ясен. Формула могла попасть в книжку только одним путем: я привез ее с собой!

Все это было как-то уж очень странно.

«Так. Погоди, – снова сказал я себе. – Хорошенько все проверь. Осмотри по новой другой экземпляр!»

Я встал. Волоча ноги, доплелся до ванной, снова придвинул к себе цветочный ящик, вытащил «Норстранд» и, стряхнув с него в раковину песок, проверил дату издания. 1950. Яснее ясного. Это экземпляр Мауры. Я вытащил перочинный нож и вспорол форзацы – и передний, и задний. Вспорол и корешок. Ничего. Ровным счетом ничего. А ведь это именно тот экземпляр, который я оставлял на заводе. Теперь уже не было никаких сомнений.

А снова запихнул книгу в цветочный ящик и вернулся в комнату. Формула лежала на столе рядом с «Норстрандом» Канлифа. Но только я за ней потянулся, как ее сдуло сквозняком на пол. До этого я взглянул на нее лишь мельком. Теперь же, пристально рассматривая ее при тусклом зеленом свете, я увидел что верхняя строчка напечатана более светлыми буквами и чуть отстоит от остального текста. Я сильно напряг глаза и прочел. Эта верхняя строчка гласила следующее: АМЕНДАЛДЕРМАСТОН, 8, 3-я СТУПЕНЬ, «БАНШИ».