Почти все знатные протестанты, не только те, чьи имена содержал черный список королевы, были зарезаны, как овцы, в собственных домах. В пытавшихся сбежать по крышам стреляли. Некоторым удалось собраться в группы и скрыться. Крики бушующей черни придавали им сил. Они прорвались через караульные посты, усеивая свой путь мертвыми телами, и устремились в Вожирар. Герцог Гиз отправил за ними погоню, приказав без пощады истреблять беглецов. Около пяти часов утра все было кончено. Возмездие, которого требовал Карл IX, свершилось. Жертв было гораздо больше предусмотренных двухсот. Король, наблюдавший за происходящим из окна, отдал приказ прекратить резню. Но жаждущий мести парижский люд в едином безудержном порыве продолжал обрушивать свой гнев на головы протестантов. То, что было задумано как акт правосудия, превратилось в кровавую бойню. Слишком долго исподволь нарастало недовольство. Парижане, ярые приверженцы католической веры, не умели прощать. Власть слишком долго предпочитала не замечать безошибочные признаки возмущения и нетерпения. Политические ходы определялись на Королевском совете, а не на улицах города, хотя ни для кого не было секретом, что Париж уподобился пороховому складу, когда одной искры достаточно, чтобы прогремел взрыв. Этой искрой послужила затея Карла IX и Екатерины, и теперь народ жаждал свести счеты с ненавистным врагом.

Не желая, чтобы расправа с еретиками переросла в народный бунт, Екатерина велела своему сыну, герцогу Анжуйскому, возглавить отряд гвардейцев и уберечь от разгрома богатые торговые лавки в окрестностях Лувра. Опасаясь, как бы положение еще более не ухудшилось, она стремилась во что бы то ни стало сохранить порядок в городе. Королева не знала или, быть может, не отдавала себе отчета в том, что от нее уже ничего не зависит.

Утром 24 августа 1572 года Париж проснулся залитый кровью. Убитые были повсюду: в домах, вдоль улиц, на площадях. Страшное зрелище напоминало конец света. Воды Сены окрасились в багровый цвет, сотни трупов плыли по течению. Обезумевшая чернь мстила протестантам, обвиняя их во всех своих бедах. Народный гнев не угасал. Королевский приказ о прекращении убийств не возымел действия. Солдатам и гвардейцам не удавалось восстановить порядок и покой на улицах столицы. Народ, годами копивший злость, не собирался отказываться от мести, пока последний гугенот не падет мертвым. И резня продолжалась в течение всего дня. Того, что воля короля окажется бессильной перед разбушевавшейся толпой, в Лувре не сумел предвидеть никто. Кровопролитие продолжалось и в этот день, и на следующий, постепенно охватывая всю Францию.

Началось разграбление домов и богатых лавок. Толпа тащила все, что попадалось под руку. Воспользовавшись случаем, люди мстили за старые обиды соседям. Бывшие друзья убивали друг друга. О вере никто более не вспоминал. Это было всеобщее сведение счетов, повальное безумие.

Клод Марсель, на которого королева возложила ответственность за сохранение порядка в городе, был фанатичным католиком и не замедлил обмануть высочайшее доверие, действуя наперекор полученным указаниям. Вместо того чтобы воспрепятствовать дальнейшему кровопролитию, он поощрял своих людей уничтожать всех протестантов без исключения. Тщательно выверенный королевой список никто не принимал во внимание. Марсель следовал указаниям, полученным от предводителя католической партии герцога Гиза, распорядившегося покончить со всеми гугенотами, будь то дворяне или простые горожане. Ни один протестант не должен был остаться в живых. Предусмотренные королевским указом убийства были каплей в море крови. Управлять развивающимися событиями не было никакой возможности.

Тем временем находившаяся в Лувре королева Екатерина, которой доложили о происходящем, пришла в отчаяние. Множащиеся с каждым часом тревожные известия свидетельствовали о размерах бедствия и о ее ошибке. Она просчиталась. На совести королевы-матери теперь бессчетное количество жизней. Не было на то ее воли. Совсем иного она добивалась. Ей нужно было только избавиться от человека, пытавшегося занять ее место, управлять королем и через него всей Францией. Вместо того чтобы покончить с опасностью, она создала новую, еще страшнее. Все донесения осведомителей указывали на герцога Гиза как на вдохновителя расправы. Нежданно-негаданно у Парижа появился новый хозяин. Екатерина осознала свой политический промах. Она, всегда защищавшая равенство вероисповеданий и всеми силами противившаяся давлению испанского короля Филиппа II и Папы Римского, требовавших от нее истребления протестантской ереси, угодила в ловушку. Сама того не желая, она стала великой мстительницей за католическую веру.

Напуганная положением дел, королева решила распустить совет. У нее были заботы поважнее, чем выслушивать стенания тех, кто сослужил ей такую плохую службу. Ее мучили раскаяние и злость на саму себя. Она позволила герцогу Гизу провести ее. Теперь Екатерина знала, что дама у окна не была случайным совпадением, как бы ни хотелось ей в это верить. Ее послал туда герцог. Теперь он может быть доволен. Ценой кровавой бани ему удалось наконец отомстить за смерть отца. В этот момент Екатерина чувствовала себя самой беспомощной из королев.

Как только во дворе послышались первые выстрелы, офицер Жан Лагариг понял, что либо кто-то нарушил приказ, либо гугеноты обо всем прознали. Не спрашивая разрешения командира, он решил действовать немедленно и внезапно атаковать дальние кварталы, куда выстрелы пока не доносились.

Вместе со своим отрядом он покинул королевский дворец и поспешно направился к своей цели. По улицам во всех направлениях двигались войска. Начиналось то, что капитан Нансей не без сарказма называл «предварительной чисткой». Лагариг приказал своим людям ускорить шаг. Он тоже торопился приступить к действиям. Путь до окраины занял не более получаса.

Гвардейцы окружили квартал, чтобы отрезать жертвам пути к отступлению. Начальник отряда приказал обходить все дома, один за другим. Того, кто окажет сопротивление, убивать на месте, не раздумывая. Будут кричать о своей невиновности — им же хуже. Солдаты должны были наступать, постепенно сжимая кольцо, пока не дойдут до церкви Святого Христофора, возвышающейся посреди единственной площади квартала. Таким образом, ни один не уйдет от возмездия. Молодым офицером все больше овладевала жажда мести. Нако-нец-то король понял, что его терпимость по отношению к так называемой новой религии наносит оскорбление Господу. Священник говорил об этом в воскресной проповеди. А священник разбирается в таких вещах, он не может ошибаться.

Жан Лагариг кое-что добавил от себя, передавая своим людям полученные им указания. Он сказал им так:

— Спрашивайте каждого: «Католик или протестант?» Тех, кто без колебаний ответит «католик», оставляйте в покое. Но перед тем, как идти в следующий дом, не забудьте спросить, не укрывают ли у себя гугенотов они или их соседи. Тех же, кто с гордостью заявит «протестант», рубите безжалостно. Тех, кто замешкается с ответом, тоже убивайте. Чтобы не говорили потом, что эти проклятые вероотступники сумели нас обмануть.

— А если мы наткнемся на аппетитную протестантскую бабенку? Можно нам поразвлечься с ней, прежде чем отправить ее в преисподнюю? — спросил один из солдат, маленький и уродливый, с длинными сальными волосами и выбитыми передними зубами.

— Заткнись, Лафиг, — сердито бросил Жан Лагариг, — если застану тебя с расстегнутыми штанами, сделаю евнухом. Клянусь.

Солдат Лафиг бросил на своего командира взгляд, полный ненависти, думая про себя: «Чертов ханжа».

— Нет, он точно никогда не знал женщины, — прошептал он стоящему рядом товарищу, кивая на офицера, — вечно таскает с собой молитвенник. Ему бы попом быть, а не солдатом.

Оба тихонько захихикали. Убедившись, что его не слышат, Лафиг шепотом продолжил: