Несомненно, жертв будет гораздо больше пятидесяти указанных в списке. К ним прибавятся и их верные слуги, их близкие друзья, которые придут на помощь, их личная охрана. В целом это составит не менее ста пятидесяти, а то и двухсот человек. Эта цифра заставила королеву снова задуматься. Как быть? Слишком много трупов. Рука Екатерины дрогнула. Будь у нее такая возможность, она с удовольствием отказалась бы от этой безумной затеи.
После полуночи во дворе Лувра внезапно послышался выстрел. Все в ужасе переглянулись. Выстрел застал их врасплох, хотя кое-кто из советников по привычке сохранял невозмутимый вид. Без четверти час, слишком рано. Они все еще думали, что расправа с гугенотами начнется в три часа, после последнего удара колокола во Дворце Правосудия. Только королева и Гонди знали, что все перенесено на половину второго. Но и до этого времени еще оставался почти час. Немыслимая дерзость! Кто посмел стрелять во дворе Лувра, под окнами у самой королевы-матери?
— В чем дело? — нервно спросила королева. — Господин Тур-куан, немедленно пошлите кого-нибудь узнать, что случилось.
Старый советник вышел из кабинета и заявил преградившим ему путь гвардейцам: «Приказ королевы! Кто-то стрелял во дворе. Пойдите посмотрите, в чем там дело, и сразу же доложите мне». Затем он вернулся на свое место. Екатерина была начеку. Она проследила за тем, сколько времени понадобилось Туркуану, чтобы отдать нужные распоряжения. Если бы он задержался, то дал бы ей повод к подозрениям. Несколько успокоившись, королева призвала всех к порядку:
— Господа, не стоит тревожиться из-за ночного выстрела. Никто из вас не должен терять присутствия духа. Продолжим. У нас еще много дел.
Ни Екатерина, ни ее советники не знали, что кровопролитие уже началось. Высочайшие распоряжения не помогли, и измученные нетерпением и напряжением заговорщики приступили к делу гораздо раньше назначенного времени. Выстрел под окном королевы был следствием случайной потасовки.
Один из гвардейцев, охранявших вход в Лувр, преградил путь дворянину-протестанту, пытавшемуся покинуть дворец, несмотря на запрет. От слов быстро перешли к рукоприкладству. Распаленный дракой охранник потерял терпение. Вытащив пистолет, он выстрелил своему обидчику прямо в лоб.
— Сдохни, чертов гугенот! Все равно ты был обречен.
Прогремевший в ночной тишине выстрел разбудил гугенотов, гостивших во дворце. Некоторые из них, не ведая о том, что их имена внесены в зловещий список королевы, увидели из окон своего товарища, лежащего посреди двора в луже крови, схватили оружие и бросились вниз по лестницам. Капитан королевских гвардейцев Нансей понял, что медлить дольше невозможно, и отдал приказ настичь и убить всех. Началась резня.
Всех, кто попадал в поле зрения охраны, беспощадно истребляли. Группу молодых дворян-гугенотов, совместно отбивавшихся от королевских гвардейцев, окружили в Большом дворе. Лучники оттеснили их в сторону швейцарских алебардщиков, а те нанесли им смертельные удары. Та же участь постигла пытавшихся бежать другим путем. Гвардейские караулы, несшие службу внутри дворца, уже не заботились о сохранении тишины. Выхватив клинки, они устремились к апартаментам гостей. Многие протестанты, еще не осознав происходящего и решив, что гвардейцы пришли защитить их, бросались навстречу своей смерти. Одни были хладнокровно задушены или обезглавлены в своих постелях; другие успевали вскочить и пытались защищаться, но безуспешно — их было слишком мало. Третьи раздетыми бежали от гвардейцев по переходам дворца. Их настигали и убивали на месте. Одному из них, Лерану, чудом удалось увернуться. В отчаянии он с разбегу ворвался в первую попавшуюся дверь. Это оказались покои королевы Марго — Маргариты Валуа, юной супруги Генриха Наваррского. Раненный, истекающий кровью, Леран кинулся к кровати и в исступленной попытке спасти свою жизнь обхватил руками дочь Екатерины Медичи. Маргарита в ужасе проснулась и, увидев на себе кровь неожиданного ночного гостя, пронзительно завизжала. Преследовавшие Лерана гвардейцы, привлеченные ее криками, вломились к ней с обнаженными шпагами. Умная Маргарита тотчас все поняла, овладела собой и прогнала солдат:
— Вон отсюда! Убирайтесь из моих покоев! Это приказ!
Солдаты повиновались. Господин Леран избежал смерти, казавшейся неминуемой. Фрейлины Маргариты перевязали его раны. Сама она, беспокоясь о судьбе мужа, быстро оделась и направилась было к королю, но гвардейцы остановили ее, вернули в покои и заперли дверь снаружи на замок.
Некоторые гугеноты, осознав невозможность побега, вылезали на крышу. Их догоняли и сбрасывали вниз. Тела с оглушительным стуком падали на камни.
— Еще одним меньше! — смеясь, выкрикивали опьяненные кровью солдаты. — Еще одним меньше!
Это была настоящая бойня.
Генрих Наваррский внезапно проснулся. Вскочил, быстро оделся. Накануне единоверцы предупредили его, что вокруг Лувра ведутся какие-то непонятные приготовления. Встревоженный, он решил просить аудиенции у короля и добиться объяснений. Но Карл IX не принял его, сославшись на головную боль. Встреча была перенесена на воскресенье 24 августа. Генрих вознамерился пойти выяснить, что происходит, но, к своему величайшему удивлению, наткнулся на многочисленную охрану, которая заставила его вернуться. Он не мог выйти из своих покоев. Значит, подозрения его друзей были не напрасны. Король Наваррский улавливал отголоски разворачивающейся трагедии, но ничего не мог предпринять для спасения своих единоверцев. Он пленник, беспомощный пленник. Хотя ему повезло. Брак с сестрой короля сохранил ему жизнь.
Протестантов, находившихся в Лувре, одного за другим настигала жестокая смерть. Самые кровавые сцены разыгрались в северном крыле, где располагались апартаменты большинства гостей. Те, кто не был удушен или зарублен во сне, в панике метались по дворцу в безуспешных попытках пробиться наружу, подгоняемые предсмертными воплями товарищей и разрывающими ночную тишину выстрелами. Но все было подготовлено на совесть, и им некуда было деться. Гвардейцы капитана Нансея отрезали все пути к бегству.
Несколько человек, отчаянно цепляясь за жизнь, укрылись в королевской библиотеке, преследуемые по пятам угрожающим лязгом клинков. Закрыв тяжелую двустворчатую дверь, они стали придвигать к ней мебель: шкафы, кресла, скамьи. С другой стороны в нее ломились преследователи, крича как одержимые. Несчастные понимали, что дверь долго не выдержит и что бежать им дальше некуда. Им осталось только смириться с судьбой и сражаться до конца, дорого продавая свою жизнь.
Почти все они были полуодеты, некоторые в ночных сорочках. Они едва успели выскочить из постелей и, схватив шпагу или пистолет, попытаться в исступлении отчаяния пробить себе дорогу к спасению сквозь толпу врагов. Обманчивое ощущение миновавшей опасности длилось недолго. Дверь рухнула с оглушительным грохотом, и, потрясая оружием, ворвались солдаты. Одни протестанты были изрублены на месте, другие выпрыгнули в окно, выходящее на набережную Сены. Мало кто выжил, упав на мостовую. Те, кто не раскроил себе череп при падении, переломали руки и ноги, не говоря уже о других болезненных повреждениях. Их тут же с кровожадной радостью добили поджидавшие внизу солдаты.
За пределами Лувра положение было еще хуже. Герцог Гиз в сопровождении своего брата герцога д'Омаля и охраны появился перед домом адмирала Колиньи на улице Бетизи. Не более часа назад осведомитель из окружения адмирала доложил ему о предательстве его секретаря Дюрандо. Герцог передал секретаря в руки своих головорезов. Его искалеченный и обезображенный труп навсегда исчез в водах Сены.
Как только открылась дверь дома Колиньи, люди герцога оказались внутри. Сам он остался ждать на улице. Адмирала вытащили из постели и прикончили на месте. Тело его выбросили из окна к ногам герцога. Того уже признала толпа любопытных, собравшихся вокруг дома. Генрих Гиз отдал труп на растерзание черни. Парижане выместили давно сдерживаемую ненависть к протестантам на мертвом адмирале, который был сначала обезглавлен, затем оскоплен. Его изувеченные останки еще долго волокли по улицам Парижа, пока, наконец, не сбросили в реку. Потом труп еще несколько раз вылавливали, уродовали и подвешивали за ноги на виду у разъяренной толпы. Это был сигнал, по которому народ из свидетеля резни превратился в ее деятельного участника.
