Девчонка оказалась весьма шустрой. Даже до смерти напуганная моим присутствием, она не опускала глаз, когда я обращалась к ней. Взгляд у нее был живой, излучающий недоверие и любопытство. Меня удивило, что простая служанка осмеливается смотреть мне в глаза. Дамы из моей свиты всегда опускали взгляд, стоило мне заговорить с ними. Хотя я и знала, что таковы правила, предписанные этикетом, меня это чрезвычайно раздражало. Смотреть мне прямо в глаза считалось возмутительной дерзостью. Ни у кого из моих придворных не хватило бы на это духу. Но эта девочка понятия не имела об этикете. Она и не подозревала, что не принято смотреть прямо в глаза своей госпоже, как обычному человеку.

В добром расположении духа я встала из-за стола, чтобы удалиться в свои покои. Если слуги заметят мое отсутствие, непременно поднимут тревогу и начнется светопреставление.

— Что ж, Тинелла, еще увидимся, — сказала я на прощанье.

И вышла, не дожидаясь ответа. Тинелла еще долго оставалась на грани между сном и явью и все никак не могла осознать, что в эту осеннюю ночь с ней беседовала наедине принцесса Медичи, герцогиня Урбино, племянница двух пап, которую предстоящий брак сделает невесткой французского короля. Если бы Тинелла была обучена грамоте, она бы тотчас написала об этом своим односельчанам. Никто бы ей не поверил, но какая разница! Она-то знала, что это правда.

На следующий день, повинуясь внезапному порыву, я невзначай обронила в разговоре с одним из моих секретарей, что некая Тинелла, состоящая помощницей по кухне в числе слуг, сопровождающих меня во Франции, должна занять место в моей постоянной свите — таковы моя воля и мое желание. Это означало, что она не вернется, как положено, в Италию с остальным двором, когда я выйду замуж. Согласно обычаю принцессы, сочетавшиеся браком при иностранном дворе, расставались после свадьбы со своей свитой. Муж обязан был предоставить в распоряжение молодой супруги новую свиту из кавалеров и дам самого знатного происхождения, хотя допускались известные исключения для прислуги низшего ранга, вроде поваров и горничных.

Не знаю, почему я решила включить девочку в этот список. Возможно, она показалась мне человеком, которому я однажды смогу довериться. Таким образом, Тинелла навсегда поступила ко мне на службу, хотя мы с ней еще довольно долго не виделись. Свадебные приготовления и многочисленные новые знакомства заставили меня позабыть о той ночи в Виль-франше.

Наша вторая встреча состоялась спустя несколько недель, когда пришла пора расстаться с итальянской свитой. Один французский придворный, занимавшийся устройством моего нового дома, вручил мне перечень лиц, коим предстояло меня обслуживать. Ее имени в этом перечне не было. Наверное, она значилась просто как номер в числе кухонной прислуги. Тут-то я о ней и вспомнила и, снова по какому-то наитию, приказала привести ее ко мне. Возможно, из-за того, что она была всего на два года моложе меня (в то время как все мое окружение состояло из людей зрелого возраста), мне хотелось, чтобы эта девочка с таким живым взглядом была рядом со мной.

Тинелла явилась в мои покои — ей и привидеться не могло, что когда-нибудь она переступит их порог, — в сопровождении моего секретаря и двух фрейлин. Девочка осматривалась вокруг с любопытством, но испуганной не выглядела. Она ничуть не изменилась с той мимолетной ночной встречи. Я заметила, с каким нескрываемым презрением мои фрейлины косились на маленькую простолюдинку. Некоторые прижимали к носу платочки. Эти надушенные дамы считали, что кухонная прислуга понятия не имеет о чистоплотности.

Я приняла Тинеллу стоя, и, должно быть, мое коричневое бархатное платье, расшитое жемчугом, произвело на нее сильнейшее впечатление по контрасту с первой встречей — тогда мы столкнулись посреди ночи и я была в пеньюаре. Ее взгляд был исполнен глубокого восхищения и преданности. Это меня обрадовало: преданная служанка пригодится мне при французском дворе, где, как я уже поняла, мне трудно будет обзавестись доверенным лицом.

— Скажи мне, Тинелла, — спросила я ее, — тебя кто-то из родственников устроил ко мне на службу? Откуда ты родом?

— Я не знаю, откуда я, ваше королевское высочество. У меня нет семьи, меня нашли перед порталом собора в Пешии, неподалеку от Флоренции. Кто-то оставил меня там, когда мне было несколько дней от роду. Это священник из Сан-Фредиа-но помог мне поступить прислужницей на кухню вашего высочества. У него там был знакомый.

Голос ее звучал твердо. Она не боялась. И это мне понравилось. Судя по тому, что она называла меня королевским высочеством, кто-то, прежде чем привести девочку ко мне, успел научить ее правильному обращению на случай, если я вдруг соизволю заговорить с ней.

— Что ж, Тинелла, с этого дня ты переходишь на службу ко мне. Отныне и впредь ты будешь моей личной камеристкой.

Тут же я поймала неодобрительные взгляды моих дам. Герцогиня де Ретц попыталась возразить:

— Но, ваше высочество…

— Таково мое решение, герцогиня, — резко оборвала я ее, — девочку нужно вымыть, дать ей новую одежду, и пусть с сегодняшнего дня приступает к своим обязанностям. Вы можете удалиться.

Присутствующие переглянулись. Но добавить им было нечего — я отдала приказ.

Так Тинелла стала служить мне. Хотя она все время была рядом, сблизиться нам не удавалось из-за строгих правил придворного этикета, нарушить которые никто не осмелился бы даже в мыслях. Во всем, что касалось обслуживания моей особы, существовала скрупулезно соблюдаемая иерархия. Даже такая безделица, как освежить мне лицо смоченным благовониями полотенцем, входила в четко обозначенный круг обязанностей лишь одной из фрейлин. Займись этим кто-нибудь другой, и скандала не миновать. Тем не менее иногда я отмечала присутствие Тинеллы в дальнем углу за спинами моих фрейлин, и ее исполненный преданности взгляд помогал мне сохранять спокойствие в этом осином гнезде. Чтобы подбодрить камеристку и дать понять, что я о ней помню, я иногда улыбалась ей незаметно для моих дам, иначе они из зависти начали бы мстить ей. Такова была жизнь двора, и изменить ее не было никакой возможности. Мне приходилось все время быть начеку и следить за каждым своим движением.

Франсуа Гужье наконец нашел то, что искал: улицу Вьей Ферратри. Улица была темной и грязной, вдоль нее проходила канава, в которую стекали зловонные помои. Не было видно ни души, и только огромные крысы размером с кошку, ничуть не пугаясь его появления, продолжали неспешно перескакивать с одного края канавы на другой. Франсуа, зажав нос платком, с трудом подавил тошноту. Смрад, канава, полная нечистот, крысы и сами дома, которые, казалось, только чудом не разваливаются, вызывали у него отвращение. Как можно здесь жить?

Он искал пятый дом. И вскоре нашел его сразу же за домом номер один, поскольку на месте третьего громоздились развалины. Дом, должно быть, давно разрушился от непогоды и человеческого небрежения. Подобное будущее, очевидно, ожидало все жилища на этой улице. Дом под номером пять ничем не отличался от остальных. Его единственная ветхая дверь, выходящая на улицу, едва держалась на петлях. Франсуа чиркнул огнивом, чтобы еще раз взглянуть на номер. Ему очень не хотелось ошибиться дверью, особенно в столь поздний час. Да, это действительно дом пять, который ему нужен. Франсуа в последний раз огляделся. Никого. Он тихонько постучал в дверь условным тройным стуком. Звук эхом разнесся по всей улице, хотя стучал он очень осторожно. Наступившая затем тишина показалась ему вечностью. Изнутри не доносилось ни звука, и он постучал снова, сильнее. И снова его стук прозвучал на всю улочку. Наконец послышался какой-то шорох, означавший, что в доме все-таки кто-то есть. В нетерпении Франсуа еще раз постучал три раза, как ему было велено, и стал ждать.