— Продолжай, Крис.

— Вроде бы жена Сонни, проститутка, не поладила с одной из чикагских банд, и ее выловили из озера Мичиган.

Я не знаю, в чем состоял конфликт. Но Сонни взял свой футляр для скрипки и уложил семерых парней, виновных, по его мнению, в смерти жены. А потом привез сына и «томпсон»[3] в Нью-Йорк. В это же время парень, с которым я ходил в школу, окончил юридический факультет и вернулся в Нью-Йорк, где выполнял мелкие поручения Костелло. Он встретился с Сонни из Чикаго, который также работал на Костелло, и они подружились. Знаешь, почему?

— Не могу даже догадаться, — ответил я.

— Потому что Сонни из Чикаго, всегда аккуратный, ухоженный, выглядел, как студент колледжа. Говорил на правильном английском, строго одевался, а парень, с которым я ходил в школу, получив образование, зазнался, стал снобом. Тебе все понятно?

— Пока да.

— Так вот, парень, который учился в университете, попал в передрягу. У него возникли серьезные осложнения, не с Костелло, но с другим человеком, с кем, неважно. Короче, этого парня едва не отправили в мир иной, но Сонни из Чикаго спас ему жизнь, и он пообещал Сонни, что заплатит долг сторицей.

Смолл в какой уж раз надолго замолчал.

— Ну? — не выдержал я.

— Две недели спустя Сонни поймали на том, что он шельмовал в карточной игре, буквально пригвоздили ножом к стене, да и оставили там. Спасенный Сонни парень узнал об этом и забрал годовалого ребенка к себе. И стал его крестным отцом.

— И этим ребенком был Анджело Сачетти.

— Совершенно верно.

— А почему Сачетти?

— Не знаю, но кто-то однажды сказал мне, что так назывался сорт лапши.

— А что случилось с этим парнем из университета… крестным отцом?

— Его послали в Вашингтон.

— Зачем?

— Зачем кто-то посылает кого-то в Вашингтон? В качестве лоббиста.

— Я должен отметить, что он забыл зарегистрироваться.

— Напрасно ты шутишь.

— А что он там делает?

Смолл скривился, как от зубной боли.

— Скажем, присматривает за их интересами.

— И этот парень воспитывал Анджело Сачетти?

— Во всяком случае, пытался. Может, тебе это не известно, но у него было девять гувернанток и столько же частных учителей. Его выгоняли из четырех школ и трех колледжей. Анджело увлекал только спорт, поэтому он и оказался в Голливуде.

— Его крестный отец замолвил словечко?

— Точно, — ответил Смолл.

— А у крестного отца есть имя и фамилия?

— Раньше его звали Карло Коланеро. Теперь — Чарльз Коул. В определенных кругах он — Чарли Мастак.

— Ты, похоже, в курсе всего.

Смолл махнул рукой в сторону фотографий.

— После нескольких стаканчиков они тарахтят, не переставая. Знают же, что говорят со своим.

— Почему Коул хочет, чтобы я нашел Анджело?

— Понятия не имею. Анджело не принимал в его делах никакого участия. Два года назад поступило известие, что он умер, но я не заметил, чтобы кто-то сильно горевал. А сейчас ты говоришь, что он жив.

— И они хотят, чтобы я его нашел.

— Не они. Чарльз Коул, и при встрече с ним я советую тебе поставить свои условия.

— Ты думаешь, я с ним встречусь?

Смолл замолчал, но ненадолго.

— Коул всегда добивается выполнения своих пожеланий.

— У тебя есть предложения?

— Конечно. Измени фамилию и исчезни. Поиски пропавшего наследника — лишь предлог. Похоже, заварилась серьезная каша, иначе они не прислали бы Коллизи, да и он сам не стал бы заниматься пустяками. Если же ты не исчезнешь, они найдут способ переправить тебя в Вашингтон.

Я задумался. Смолл пристально смотрел на меня.

— Пожалуй, я отвечу «нет».

— Они не понимают, что это означает.

— Да что они могут сделать?

— Только одно.

— Что же?

— Что конкретно, не знаю, но ты будешь просто мечтать о том, чтобы сказать «да».

Кто-то постарался на славу. Изрезали все покрышки «форда» и «ягуара», разодрали в клочья брезентовый откидывающийся верх, у заднего бампера обеих машин на полу стояли пустые канистры из-под сиропа. Тут же лежали крышки от заправочных горловин. «Кадиллак» остался нетронутым.

Когда я приехал следующим утром, Триппет ходил вокруг «форда», засунув руки в карманы брюк, и отдавал распоряжения Сиднею Дюрану, одному из наших молодых длинноволосых механиков, который разве что не плакал от отчаяния. Я видел, что расстроен и Триппет, иначе он никогда не сунул бы руки в карманы.

— У нас побывали ночные гости, — приветствовал он меня.

— Я знаю. Каков урон?

— Шины и верх уничтожены, но это не беда, их легко заменить. Я надеюсь, что мы сможем очистить баки, но они включили двигатели, чтобы сироп попал в топливную систему. Сироп еще хуже, чем сахар.

— Мерзавцы, — прокомментировал Сидней.

— Загляни в салон, — предложил Триппет.

— Сидения?

— Именно.

Я заглянул. Да, они не спешили. Мягкую кожу резали бритвой или острым ножом. Аккуратные вертикальные разрезы через каждые два дюйма. Затем не менее аккуратные горизонтальные. Профессиональный вандализм.

— А мой кабинет?

— Ничего не тронуто, так же, как и «кадиллак».

— «Кадиллак» тронуть они не могли.

Триппет изумленно воззрился на меня, затем повернулся к Сиднею.

— Будь другом, приведи Джека и Рамона, и откатите эти машины в мастерскую.

Сидней откинул со лба прядь белокурых волос, бросил на улицу сердитый взгляд, словно надеялся, что вандалы стоят у витрины, наблюдая за нашей реакцией, и пробормотал пару фраз о том, что бы он сделал с этими сволочами, попадись они ему в руки.

— Мы бы тебе помогли, — заверил его я. — Но сначала давай уберем эти две машины. Они — не слишком хорошая реклама нашей фирмы.

— Вы, похоже, не удивлены, — констатировал Триппет, когда Сидней скрылся за дверью.

— Я думаю, кто-то хочет мне кое-что сказать. Учитывая, с кем мы имеем дело, они оказались более вежливыми, чем можно было ожидать.

— Кто?

— Я не знаю, кто это сделал, но, возможно, могу сказать, кто отдал такой приказ.

— Ваши друзья?

— Новые знакомые. Давайте выпьем чашечку кофе, и я вам все расскажу.

Мы пошли в кафе быстрого обслуживания, расположенное за углом, где варили сносный кофе, и после того, как официантка обслужила нас, я рассказал Триппету о Коллизи и Полмисано, о том, кто они такие и чего от меня хотят.

— То, что они сделали с «фордом» и «ягуаром», всего лишь дружеский намек, — заключил я. — Если я буду упорствовать, они все сломают или сожгут.

— А если вы не измените решения?

— Возможно, сломают руку или ногу.

— Но тогда вы не сможете сделать то, что они хотят.

— Я говорю не о своих руке или ноге, но о ваших.

— Честно говоря, не могу себе этого представить.

— Я вас понимаю.

— Мне кажется, мы должны позвонить в полицию.

— Мне тоже.

Триппет потянулся к маленькому кувшинчику молока и вылил его содержимое в свою чашку. Сделал то же самое и с моим кувшинчиком. Добавил три ложки сахара, помешал.

— А что они сделают, снимут отпечатки пальцев? — спросил он.

— Не знаю. Возможно, начнут расспрашивать в округе, не видел ли кто-нибудь что-либо необычное в три часа ночи. К примеру, как кто-то режет шины острым ножом.

— Да, толку от них не будет, — согласился Триппет. — Но мы все равно должны позвонить им, чтобы ублажить страховую компанию.

— Это точно, — я пригубил кофе. Сегодня его сварили даже лучше, чем обычно. — Коллизи скорее всего зайдет ко мне в три часа или позвонит. Ему захочется узнать о моем решении.

— И что вы собираетесь сказать ему?

— Нет. Или есть другие предложения?

Триппет внимательно разглядывал кофейную ложечку.

— Я не так уж огорчен уничтожением моей личной собственности, Эдвард. Это риск, на который решается каждый предприниматель, ступивший в джунгли бизнеса, — он положил ложечку на стол и посмотрел на меня. — Мне это не нравится, но я не разъярен, как Сидней. Однако принуждением от меня ничего не добиться.