Хава наклонилась, ничем не звякнув, подняла с пола саблю, медленно вынула её, положив ножны на пальцы ног. Взявшись обеими руками за рукоять, завела саблю за правое плечо. В этот миг Гмырь вдруг рассмеялся, видимо он принудил княгиню к полной покорности. Он повернулся, чтобы посмотреть — что там Грубер делает с лесной девчонкой? Как развлекается? Сверкнула молния — раздался хруст плоти. Сабля наискось рубанула гридня по шее, перебив позвонки. Рогнеда закричала — в лицо брызнула тёмная жидкость, прилетел какой-то пельмень… Ухо — догадалась она, закричала снова. Тело Гмыря упало на княгиню, уже мёртвое, судорожно молотя острыми коленями. Наконец, наступила тишина. В тот же миг свеча погасла.

— Мишна, тут тёплая вода, смой кровь! — голос Хавы был спокоен и тих.

— Зажги свечу!

Пока Хава зажигала свечу от печных углей, Мишна подбежала к княгине, ногой отпихнула тело гридня.

— Не плачь, светлая! Сейчас я принесу воды, умойся!

— Иди, сама лучше помойся, — проворчала старуха. Хава подбежала к княгине, помогла подняться, повела к котлам с водой.

Мишна скинула порванное платье, помылась, плеская ладонями тёплую воду, потом вытерлась подолом.

— Не плачь, княгиня, душа-то у тебя чистой осталась! А тело мы сейчас отмоем! И забудем этих мерзавцев! Они уже остыли! Нет их! Мишна, как ты? — старуха бормотала тихо, успокаивающе.

— Пейсах сегодня! Пасха! Вот мне жизнь и рассказала в праздник много нового! — вдруг рассмеялась девушка.

Хава перестала мыть княгиню, внимательно посмотрела на Мишну — всё ли в порядке у девушки с головой? А то ведь иные и топиться бегут на Шексну…

Глаза Мишны сияли в темноте, она опять хихикнула, блеснув зубами. Девушка подошла к трупу Грубера, ловким движением выдернула кинжал из ножен, отёрла его о рубаху повара. Потом брезгливо взялась пальчиками за сморщенную плоть.

— А какой большой был! — фыркнула она.

Хава в замешательстве уставилась на воспитанницу.

— Хава, прекрати на мне взглядом дыры прожигать! Они меня могли убить! А то, что этот смерд потыкал в меня своим отростком — переживу как-нибудь! Сама же говорила о нашей морали! — в полутьме что-то сверкнуло — Мишна взмахнула острейшим кинжалом.

Отрезанную плоть девушка кинула на труп повара:

— Когда найдут тело — поймут за что! Как ты, княгиня? Хватит уже плакать! Мы с Хавой уходим — так надо. Скоро рассвет, они протрезвеют, тебя никто не посмеет тронуть. Переворот завершён.

— Не покидайте меня! — снова заплакала княгиня.

— Княгиню Людмилу похорони. Если светлый князь с наследником и Светланой погибли, как сказали эти, — Мишна кивнула на трупы, — сделай всё достойно! Город тебя любит, не даст в обиду. Будь рядом с их вождём, крути им, обещай то, что будет просить, но осторожно! Придёт время, и всё переменится — тогда им мало не покажется!

Когда женщины вышли из мыльни, Хава хихикнула:

— Ты и, вправду, настоящая принцесса. Княгине дала распоряжения, а она не возмутилась.

— Тише. Тут сейчас разные люди шастают — как бы опять на гридней не нарваться. Пойдём.

— Куда?

Но Мишна уже исчезла во тьме лестницы — факела были погашены или растащены пробегающими ватагами. Старуха побежала за девушкой.

Шатёр булгарского гостя найти было непросто — женщины пробирались на ощупь, запинаясь о поваленные скамейки, столы и лотки, иногда наступая на что-то мягкое — воображение рисовало растерзанные трупы, окровавленные части тел. Наконец, Мишна упёрлась в натянутую, словно парус, материю, поскребла ногтями. Зашелестел полог, из закрытого на ночь входа кто-то выскользнул:

— Кто здесь ходит по ночам? — мужской голос.

— Мы от княгини, — прошептала Хава. — Дело срочное.

— Ночь на дворе, да? Скоро утро, тогда приходите!

— До утра ещё дожить надо! Буди хозяина! — разъярённым шёпотом прошипела Мишна.

— Хорошо, разбужу. Хозяин разгневается — я вас предупредил!

Через пару минут из-за полога показался Бабай-ага, в мягком халате, в туфлях с носками, загнутыми вверх, чтоб ненароком не ковырнуть землю — это грех, так говорил пророк Мухаммед, мир ему.

— Кто тут? Кому не спится в самую тьму? — поправляя тюрбан, Бабай вышел к женщинам.

Слуга зажёг масляную лампу, шатёр окрасился в жёлтые оттенки, контрастирующие с тёмно-синим фоном стен. Мишна спокойно вышла вперёд, всё чаще беря на себя роль главной в тандеме. Купец проницательно отметил это, поклонился девушке.

— Уважаемый Бабай аль Галим! Как хорошо, что ты опоздал на пир!

— О! Ты знаешь моё имя!

— Наш народ предпочитает знания.

— Какой народ, о, юная?

— Молящийся единому Б-гу.

Бабай долго вглядывался в черты девушки, наконец, спросил:

— Ты из верных или из отвергнутых?

— Мы люди Книги. А отвергнутые мы, заблуждающиеся или верные — судить только небу.

— Слушаю тебя, Мишна. Хава, что стоишь, садись на скамью. Ах, да. Я, было, собрался на пир, но мне шепнули, что во дворце неспокойно.

— Не имей сто рублей, — усмехнулась Мишна.

— Да, друзья — самое главное на этом свете.

— Бабай-ага, собирайся, пока не рассвело — уходи из города. Стражу подкупи, чтоб выпустили. В городе идёт резня. Князь погиб. Беги в Словенск, пока не попал под горячую руку.

— Спасибо, дорогая.

— За спасибо…

— Конечно, — Бабай сунул руку в карман халата, — моя благодарность была бы безграничной, если бы не крайняя нужда и спешка.

Красный рубин катился по поверхности столика, пока не был прихлопнут узкой девичьей ладонью. Мишна взяла камень, всмотрелась — на неё повеяло магией пещер Змея Горыныча.

— Круговорот рубинов в природе, надо же — вернулся! — тихо засмеялась Мишна. Встала, поклонилась гостю, кивнула Хаве. Женщины, запахнув чёрные накидки, растворились во тьме.

— Зачем она меня предупредила? — запоздало подумал купец.

Воевода Чудес опёрся руками о пол, потихоньку встал. Руки были в склизком, противном. Воевода отёр кровь о штаны, потянулся — гнев улёгся, дыханье восстановилось, желание немедленно порубать всех предателей уступило врождённой хитрости и боевому опыту. Чудес подкрался к стенке, приник глазом к щели — видно плохо, слышно и того хуже.

В гриднице народу заметно прибавилось — привели проснувшихся дружинников, ещё не пришедших в себя после потравы, лохматых, с безумными глазами. Полукругом стояли вооружённые гридни, повара, сторожа ворот, какие-то подозрительные городские торговцы. Дружинников подзатыльниками поставили на колени, недовольных кололи дротиками — несильно, для успокоения и осознания. На княжеском столе восседал Долгодуб, смотрел на толпу свирепо, глаза его горели.

— Господа дружина, — наконец, начал он, — помните ли вы, что произошло на пиру?

Над гридницей пронёсся вздох, неясное бормотание.

— Вот, и я говорю — не помните! Так знайте — в стольный град проник враг!

Ропот, выкрики, слившиеся в грозный гул, пронеслись под сводами.

— Вас потравили вином и квасом! Но это мелочи…

— Какие же это мелочи? Выдать отравителей! Пусть судит светлый князь!

— Тихо! — заорал сорванным голосом Долгодуб. — Пока вы приходили в себя по чуланам, мной, верным слугой народа и княжеского Дома, предотвращена измена!

Тишина в зале. Воевода Чудес приник глазом к щели, слушая узурпатора и постепенно закипая.

— Светлый князь уже пирует с богами! Он погиб на льду Белого озера, провалившись в полынью! С ним погибла княгиня и наследник! Это заговор!

Потрясение выступило на лицах приходящих в себя богатырей.

— Более того! В стольный град проник некий преступник, выдающий себя за древнего Кота-оборотня! Ну, вы люди взрослые — понимаете, что это сказки наших пращуров. Проник не один, конечно, — Долгодуб грозно осмотрелся, словно выискивая сообщников Кота, — а с ватагой злоумышленников! Он задушил бояр, от его подлой стрелы погиб любимый народом боярин Литвин! Лично Кот перебил десяток наших соратников, героически бросившихся на него почти без оружия! Он жаждет захватить власть, разрушить город и княжество!