— Ну, за дорогих гостей! — Папай поднял тёмную металлическую чашу с чеканкой. — Выпьем вина заморского из стран полуденных!

Гости зашевелились, привстали, протянули руки с чашами, наполненными разбавленным красным вином, чокнулись — раздался звон, вино расплескалось, потекло на белую скатерть, что сразу же украсилась багровыми пятнами. Все выпили по нескольку глотков, заговорили.

— Как доехали? Лёд по рекам уже встал, но полыньи опасны и в самый лютый мороз.

— Да мы не впервой по рекам путешествуем — лёд хорошо знаем, — похвалился воевода. — А где перекаты — там по берегам шли, снег лёг уже плотно.

— Как там стольный град? Здоров ли светлый князь Чурило? Всё ли ладно с семьёй, с княжичем?

— Всё ладно, слава богам! Прибавления ждём — к весне, видать, дождёмся.

— За князя нашего — светлого Чурилу, и наследника-княжича! — снова провозгласил Папай, и ритуал с чашами повторился.

Бабы принесли замену — пельмени с телятиной, с грибами и с капустой, заменили опустевшие братины с квасом и пивом на полные, обглоданные косточки потащили во двор, на радость собакам.

После того, как слегка перекусили, решили сделать перерыв — на дворе жарили оленину, разделывали громадного сига, бабы варили пшённую кашу, в другом котле, поменьше — студень из свиных ушей и копытец. Если гости задержатся — всё сгодится, если поедут в поход — то возьмут в дорогу.

В углу горницы горел огонь — каменная чаша с угольями стояла на полу, по стенам метались тени, на скамье сидел воевода, строго поглядывая на стоящего перед ним пама Папая.

— За угощение спасибо, теперь давай говорить по делу, серьёзно. Во-первых, князь велит отблагодарить, что вовремя доставил сведения об этом… Коте.

Папай, уже десять раз, облившийся потом и передумавший разные варианты развития событий, связанных с внезапным приездом княжеского воеводы, поднял голову, быстро взглянул на Чудеса.

— Во-вторых, расскажи-ка мне — не сказал ли чего интересного вышеозначенный Кот, что целые сутки находился здесь, в Чудово?

— Дык, воевода, мой человек, что до тебя прибегал, не только с моих слов докладывал, но и сам слышал все речи Кота.

— Насколько я знаю, пещеру Кота так и не нашли? Ты говорил со стариками? С рудознатцами?

— Со всеми говорено — никто не знает, откуда приходит Кот Баюн. С одной стороны, оно понятно, откуда — в пределах месяца пути, на север, или на восток. Но лес огромен, всё не обыскать.

— С кем он ещё общался?

— Да ни с кем, — почесав затылок, пробормотал Папай. — С охотником Скилуром я говорил. Это на его двор Кот забрёл, — добавил пам. — А так всё на виду происходило…

Папай задумался, выглянул во тьму окна, посмотрел на Чудеса, на его грозно торчащие рыжие усы, на саблю, висевшую на поясе воеводы, — Курочка, — вдруг заорал пам, подскочив на месте.

— Ты что, не наелся? — изумился Чудес, распустив пояс ещё на одну дырочку.

— Наелся, наелся, не в том дело! Кот ночью на игрище бросил монетку нашей ведунье, Стине, за сожранную им курицу! Значит, он был у неё! Конечно, был! Небось, ритуал обсуждали!

— У тебя в деревне есть ведунья? — уставился на пама воевода. — Богато живёте. Веди её сюда, быстро!

Стина в белом платке, с золотыми кистями, величественно вступила в горницу пама. Вопреки пожеланию хозяйки, непокорная светлая кудряшка выбилась на волю, светло-голубые глаза женщины глядели строго. Ведунья поджала губы, остановившись посреди горницы, молча, смотрела на смутившегося воеводу.

— Ты, это, — вдруг заробел воевода Чудес, — скажи, Кот летом к тебе приходил?

— Приходил, он это перед народом не скрывал.

— Монетку-то прилюдно тебе дал, ясное дело, — запоздало высказал догадку Папай. — Я уж и сам это понял!

«Не прошло и полгода», — подумала женщина, чуть-чуть улыбнувшись уголками губ.

Стина тихо кашлянула, начала говорить:

— В доме у меня он не был. Сетовал, что Покон забываем. Говорил, что однажды, в давние времена, проснулся и увидел, что народы сдвинулись с места. Рассказывал, как в одной корчме очаг свитками топили. Война…

Воевода и пам при последнем слове быстро переглянулись, потом уставились на Стину.

— Причём тут война? Нет никакой войны! Вы люди умные, с богами говорите, — начал было Чудес, но произошло неслыханное — женщина перебила воеводу:

— Боги молчат.

Пам Папай, подскочив, хотел прикрикнуть на ведунью, но сник, покачал головой, — Молчат. Уже с весны, почитай.

— И волшебство почти не работает, — прошептала Стина.

— Значит, — поднял голову воевода, прищурив глаз, и поглаживая усы, — Значит, Кот не сможет…

— Не сможет обернуться в человека! — все сказали одновременно.

Избушка чернела трухлявыми брёвнами, примостившись на огромном пне. Когда-то это был дуб, давным-давно сгоревший от стрелы Перуна.

Пень был огромным, явно пришедшим из прежнего мира, когда могучие деревья достигали небес, а под их кронами паслись чудовищные звери. Корни, свисающие с пня, напоминали огромные куриные лапы, торчащие в разные стороны. Когда по тёмному лесу, жившему почти без лучей небесного светила, проносился порыв ветра — изба скрипела и пыталась повернуться, но, страшно перекосившись, всегда возвращалась в исходное состояние.

Вокруг скособочился ветхий плетень, сооружённый из обросших фиолетовым мхом тычин. На острых кольях, охранявших избушку с восьми сторон света, скалили зубы человеческие черепа, выбеленные дождями и метелями. На пару голов кто-то кокетливо надел помятые шлемы, один был со щёткой из конского хвоста, когда-то окрашенного в красный цвет. Под кустом малины белела горка костей — тщательно обглоданных ребрышек и мослов, а у покосившегося сарая, спрятавшегося в зарослях бузины по самую крышу, в траве валялись лошадиные черепа с жёлтыми зубами. Тут пировали звери крупнее среднего кота.

На полу, завернувшись в волчью шкуру, лежала древняя старуха. Судя по всему, она спала давно, много веков — седые волосы скатались в свиток, что длинной змеёй расползся по трухлявому полу, ногти выросли в кривые кинжалы. Но особо страшил ужасный нос старухи — он веками удлинялся, потом изогнулся и врос в деревянный чурбан, заменявший в избушке скамью. Руки существа покрывала тёмная потрескавшаяся кожа, извитая змеями вен, одна нога была обычная, другая сухая, костяная. Повсюду висела белая паутина, сплетённая из толстых нитей, только самих пауков не было видно — видимо, спрятались в свои гнёзда. В углу избушки стояла потрескавшаяся ступа — столь огромная, что в неё мог поместиться взрослый человек. Внутри ступы что-то вспыхивало, мерцало. Рядом валялась метла.

В избе стояла мёртвая тишина, но вдруг тело древней старухи вздрогнуло, она открыла глаз — чёрный, бездонный. Он приобрёл осмысленное выражение — старуха застонала, затем ржавым, каркающим голосом, на давно забытом языке сказала Слово. Реальность поплыла, задрожала, затем преобразилась — окружающий мир вздрогнул, просветлел. Чёрная избушка превратилась в светлый бревенчатый домик, трухлявая лестница — в высокое крыльцо, груды костей исчезли, покосившийся сарай оказался чем-то вроде бани. Только колья с черепами по-прежнему охраняли жилище лесной ведьмы — но сама Древняя преобразилась. Молодая кареглазая женщина, с приятными для глаза, аппетитными формами, в красной длинной юбке, душегрейке без рукавов, надетой на светлое платье, с кокетливыми красными бусами из созревших плодов дикой розы — встала и потянулась. Выглянула в окно, позвала — кис-кис! Кот, по-видимому, тоже древний, не соизволил явиться или откликнуться, и ведьма пошла к колодцу по воду. Возвратившись, она села за стол, налила немного в медную чашу.

Пошептав на воду, ведьма стала пристально вглядываться — сначала в воде отражались румяные щёки и весёлые глаза женщины, затем водная гладь подёрнулась серебристой плёнкой. В середине чаши плёнка протаяла, в глубине появилось изображение — по густому лесу шёл белокурый витязь с мечом за спиной, перелезая через упавшие стволы деревьев. За героем шла пара молодых людей — парень поддерживал девушку, закутанную в старую накидку.