— Ну, и что теперь? Пойти в Гранёнки, продать соседям волшебную бочку? Так у них ничего нет — всё пропили, — думал Фавн. — Может Коттину и продать? Пусть сидит в лесу, царствует над своей чудью.

— Замри, демон! Тьфу, замри, лесной сатир! — раздался над остроконечным шерстяным ухом возбуждённый голос мальчишки.

Фавн подскочил, хотел сказать Слово, усыпить настырного юношу.

— Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его, и да бежит от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, так да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся, да возрадуются пред Богом, да насладятся в веселии, — скороговоркой тараторил Стефан молитву от демонов, держа нитку с крестиком.

— Ась? Это ты чего? Поклонник Ешуа, в этом лесу? Они только в римских катакомбах водятся! — Фавн хотел рассмеяться, но почувствовал, как свело язык и губы, как начали дрожать ноги и кружиться голова. И как это Коттин терпит этого парня? Ах, у него ведь иная природа…

— Быстро веди меня в деревню, — хрипло промолвил юноша, не выпуская из рук крестик. — Туда, куда ушёл мой спутник, Коттин.

— К радости господина моего, — заблажил сатир, — я туда и собирался идти. Что ты там молвил про дамочек, что насладятся в веселье? Пошли уже, ночь скоро.

— Молчи, и не вздумай бежать, — грозно крикнул Стефан и ткнул в мохнатое плечо крестиком.

Фавн подскочил, было видно, как проскочила искра, потёр руку, заворчал, — Нечего щипаться своим амулетом. Знаю, знаю, что новый бог ревнив. Всё испытывает своих рабов на любовь к себе…

— Иди, не разговаривай. Сейчас найдём господина Коттина, он тебе покажет!

— Что он мне покажет? Я уже всё видел, — ворча и озираясь, на полусогнутых ножках, постукивая копытцами, Фавн направился к селению. Для надёжности Стефан накинул на сатира ремень, затянул на шее. Защита от побега мизерная, но пока козлоногий будет бормотать свои тёмные заклинания, можно его огреть дубиной. Ишь, блеет, демон! Развелось в лесу нечисти… нет на них креста.

— Вот, вот, молодой господин, здесь коряга, налево, налево…

— Древний странник ушёл направо! Что ты меня крутишь, нечистая сила?

— Впереди холм, тут как не иди, всё равно до деревни верста. У нас в Гранёнках такие…

— Молчи, нечисть! Это господин Коттин тебя древним божком величает, а по мне — ты есть демон и сатанинское отродье!

— Отродье, полностью согласен, — грустно пробормотал обессиливший Фавн, чуя возле уха магический талисман нового бога.

Пролезая через огород и разорённые сараи, Фавн вдруг встрепенулся, глазки его заблестели, он почуял могучие флюиды магии, исходящие от волшебного вина, спрятанного в чулане. Давным-давно, ещё, будучи молодым богом, нынешний жалкий сатир связал свою сущность с вином, передав, сей прекрасной жидкости, что воспламеняет страсть и даёт отдых разуму, часть своей бессмертной души. При обычном порядке вещей Фавн творил вино из воды, настоящее волшебное вино, амфора с таким вином никогда не иссякала, но сейчас настали, видимо последние дни Ойкумены. Боги уходят, магия исчезает, лишь изредка прокатываются её всплески, да редкие магические амулеты хранят древнюю силу. Почуяв вино, сатир искоса взглянул на Стефана, что-то прошептал, к радости своей увидел, что глаза юноши затуманились, стали пьяно-стеклянными, с уголка рта потекла тонкая струйка слюны. Фавн снял ремень с шеи, накинул петлю на руки мальчишке. Теперь уже сатир вёл пленника в дом пама.

В доме было просторно и сумрачно, Фавн зажёг факел, воткнул его в кадку с песком. Не чудь — лучину жечь. Нечего прибедняться. В просторном чулане на монументальных козлах лежала огромная бочка, собранная из дубовых досок и окольцованная бронзовыми обручами. Фавн вынул пробку, подставил братину под хлынувшую струю золотистого терпкого вина — фалернского. Лозу этого винограда Фавну подарил когда-то старец Фалерн. Сатир зачерпнул деревянной чашей жидкость, поднёс под нос Стефану, глумливо ухмыльнулся:

— Причащаю тебя, раб божий, сим святым вином, что ты считаешь кровью своего бога. Я же считаю волшебное зелье частью божественной сущности — где вино, там коварный бог Дионис. А вы, поклонники вина, не знаете этого. В вине у вас или бес, или какой-то Зелёный змий. Пей, давай! Святоша…

И Фавн, икнув, запел дребезжащим голосом:

Стефан, озирая комнату мутными глазами, сделал глоток, оживился, стал жадно пить золотистый напиток. Фавн подливал вина, братина опустела наполовину, когда молодой человек опустил голову на столешницу, затих.

— Спи пока, вьюноша, из тебя получится достойный раб вина, а я устрою пирушку, созову своих любезных соседей, если они ещё не померли с перепою…

Солнце катилось на закат, чтобы нырнуть в мировой океан, и вынырнуть утром на восходе. В доме бывшего пама, который облюбовал Фавн, кипел пир горой. Стефан валялся на лавке, рука его свесилась почти до пола, губы сложились кренделем. Фавн велел, чтобы парня прикрыли шкурой — от его храпа мог погаснуть факел. На другой лавке полулежал пьяный старик с выщипанной бородкой, кровавой коростой на лбу, вокруг него кружились мухи — дед забыл, что водой можно мыться. Козлоногий кидал в старика куриными костями, в изобилии рассыпанными на столешнице, старик хохотал, обнажая в чёрном круге рта кривые зубы, ловил огрызки, обсасывал. Фавн хихикал, стуча толстым пальцем по глиняной кружке с вином. Дед принёс курицу, пойманную в лесу — хозяйство в деревне давно никто не вёл, было некогда — пили. Сатиру было жалко переводить волшебное вино, он дразнил старика, который уже наверняка хлебнул своей браги — и прячут ведь где-то, не найти!

Рядом с Фавном на лежанке развалилась молодая женщина, волосы её спутались, под глазом алел свежий синяк, из разорванного платья выпала грудь, жёнка игриво подбрасывала её ладонью. Она уже выпила чашу волшебного напитка, жизнь сразу же расцвела всеми красками небесной радуги — это не мутной кислятиной, давиться, от которой ползёшь блевать в ближайшие кусты — и вовсю хохотала над забавами сатира, а более — над унижением пьяного старика. Распутный сатир запустил руку под подол, Кика, так звали жёнку, хихикала, сжимала бёдра.

Наконец, козлоногий пододвинул кружку к краю стола, старик схватил её, жадно выпил, пьяно пошатнулся. Фавн цыкнул, подхватил с пола сапог, швырнул в побирушку. Дед мотнулся в сторону сеней, с трудом попал в дверной проём, загремел в сенях, налетев на что-то, свалился на пол.

Лесной божок потянулся за чашей, пробормотал, — Сейчас, ещё одна чаша… и я обернусь… сейчас.

Фавн прильнул к магической жидкости, пил долго, задрав голову. При этом хвост сатира, увенчанный кисточкой, выделывал замысловатые фигуры — то подметал рыбью чешую и куриные косточки на столе, то гладил по ногам пьяную Кику. Сатир вылил в пасть последнюю каплю вина, его передёрнуло, за столом появился потасканный человек в дырявой, с пятнами и порезами, тоге. Лицо человека опухло, многодневная щетина покрывала подбородок, в спутанных кудрях блестел мятый золотой венок.

Фавн, известный в древние времена в человеческом обличье под именем Вакх, пьяно захохотал, запел что-то своё, милое сердцу: