Долго ли, коротко ли, ночуя без огня, вставая до зари, бывший Кот достиг памятного городка, где ещё недавно гостил воевода Чудес. Дозорные за частоколом увидали всадника издали, ворота дрогнули, начали открываться. Коттин несколько секунд недоумевал — мало ли по стране ездит одиноких странников в богатой одежде. Бывший Кот собрался, было, наказать торопливых стражников, как увидал, что кто-то выскользнул из приоткрытых ворот и бросился навстречу ему. Неужели Ари? Как он вырос за последнее время!
— Дядя Коттин! Дядя Коттин! — закричал мальчик, подбегая к всаднику, и обнял его за ногу в стремени. Коттин наклонился, подхватил Арианта за руки, рванул вверх, почуяв вес подростка, посадил впереди себя.
— Однако ты поправился на местных хлебах, — пошутил бывший Кот. — Небось, в ту пещеру теперь не пролезешь! Как ты здесь?
— Как сыр в масле, — почему-то грустно ответил мальчик. — Разве может быть мне плохо, если я теперь свой у нового князя?
— А что тогда дуешься? По своим соскучился?
— Я скучаю по тем временам, когда мы вместе гуляли, путешествовали…
— Вот оно что! Коль я тебя здесь встретил — не отвезти ли тебя в Чудово?
— Меня уже хотел забрать один булгарский купец. Но я спрятался — он сослался на приказ Мишны, а мы договаривались, что человек должен назвать твоё имя.
— Но ведь Бабай уехал до Вече! Как же Мишна могла приказывать ему? Ничего не понимаю. Ты не путаешь?
— Нет! Всё так и было.
— Тогда собирайся — ведь я прибыл!
Коттин еле удержал мальчика, рванувшегося бежать впереди коня — собирать нехитрые пожитки для очередного похода…
Обойдя с Яххой хозяйство, наскоро перекусив в избе ватрушек, Коттин свистнул мальчишку, велел конюху седлать ему смирную лошадку. Парень достиг возраста, когда ему пора передвигаться верхом.
Потом Яхха шепнул Коттину, что две недели назад дородный человек проехал лесом, один, торопясь и озираясь. По описаниям — похож на Папая.
Наконец-то, в этом вопросе наметилась определённость.
* * *
Ари ехал вслед за господином и думал, что путешествие на лошадке не в пример лучше, чем пеший переход Чудово — дом Никона, совершённый когда-то в компании Кота Баюна. Конная тропка вилась вдоль обрывистого берега реки, пели птицы, в кустах черёмухи заливалась иволга. Внезапно Коттин остановил коня, поднял правую руку. Ариант прислушался — впереди стучали копыта, слышались невнятные голоса, но он, ни одного слова не понял, как, ни старался.
Первым шёл старик, его длинные волосы ниспадали на дорожный плащ, сбоку на ремне висели гусли. Следом за ним — смуглый человек средних лет в чалме, с чёрной подстриженной бородкой и чёрными огненными глазами. За ним следовал ещё более смуглый человек, обожженный солнцем неведомых пустынь, похожий на стервятника — из-за орлиного носа, как скала, нависшего над курчавой бородой.
Коттин перегородил тропу, взявшись за рукоять меча. Старик поднял правую руку ладонью вперёд, показывая чистоту помыслов, натянул узду, остановив старую равнодушную лошадку.
— Я боярин Коттин, — приветствовал древний странник караванщиков. — Если вы не прочь устроить привал — буду рад преломить с вами хлеб.
Путники, каждый в соответствии с обычаями своего народа, поприветствовали Коттина, спешились, развязали походные мешки, Ари тут же побежал собирать хворост. Вскоре запылал костёр, обдавая огнём холодное жареное мясо, нанизанное на прутья. Мальчик сбегал к реке, набрал воды — в дороге домашними напитками никто не располагал.
Насытившись и опустошив кувшин, путники развязали пояса, начали неспешный разговор.
— Мне не раз говорили, что русы после смерти сжигают своих конунгов, так что мне очень хотелось познакомиться с этим обычаем. И вот до меня дошла весть о смерти выдающегося мужа из их числа, — неспешно начал рассказ молодой арабский гость, который по велению своего государя искал новые торговые пути. «Присматривал, и разведывал», — отметил про себя бывший Кот. Купец Ахмед Ибн-Фадлан, как он назвался, исходил многие славянские земли. После посещения Белозерска, он отправится в Булгар и далее, в полуденные страны. — Итак, конунга положили в могилу и накрыли настилом, там он лежал десять дней, пока не закончили шитьё похоронных одежд.
Вождь был богат и знатен, поэтому всё походное имущество русы собрали и поделили на три части, одну треть — для семьи, вторую треть на то, чтобы скроить посмертные одежды. Остальное продали и купили брагу и медовуху, которую пили днём и ночью, так что некоторые умирали, держа в руке кубок.
Когда же наступил день, когда сожгли покойного с его девушкой, я прибыл к реке, где находился корабль конунга. Он был вытащен на берег, вокруг него поставили помосты.
В середине корабля поставили шалаш из дерева и покрыли его кумачом. Потом соратники принесли к шалашу скамью, покрыли ее стегаными матрацами и византийской парчой, и подушками из той же византийской парчи. Пришла старуха, которую называют ангелом смерти. И я увидел, что она богатырка, здоровая, мрачная.
Когда все прибыли к могиле, то удалили землю с настила, извлекли конунга в покрывале, в котором он лежал. И я увидел, что вождь уже почернел от холода. Еще прежде они поместили с ним в могилу спиртное, какой-то плод и лютню. Теперь они всё это вынули. Конунг не завонял, и в нём ничего не изменилось, кроме цвета. Тогда они надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый кафтан с пуговицами из золота, шапку из парчи с соболями, понесли в находящийся на корабле шалаш. Там соратники посадили покойного на стеганый матрац, подперли его подушками и принесли вино, фрукты, цветы и ароматические растения, положили перед ним. Принесли также хлеб, мясо и лук, а так же всё его оружие и разложили рядом. Затем взяли двух лошадей и гоняли их до тех пор, пока они не вспотели. Рассекли их мечами и бросили мясо на корабль. Привели так же двух коров, рассекли их и бросили туда же. Потом достали петуха и курицу, убили их и оставили у себя.
Собралось много мужчин с женщинами, играли на инструментах, каждый из родственников поставил свой шалаш поодаль, — купец посмотрел на Коттина, дескать, не соизволит ли боярин отослать юного родственника. Коттин подозвал Арианта, что-то шепнул — мальчик побежал с кувшином к реке, журчащей внизу.
— А девушка, которая должна быть убитой, разукрасившись, отправилась к шалашам родственников умершего, вошла в каждый, и там с ней сочетался хозяин шалаша и говорил громким голосом: «Скажи своему господину: „Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе“». И таким образом, к она прошла все шалаши, все с ней сочетались.
Когда же они с этим делом покончили, то, разрубив пополам собаку, бросили её внутрь корабля, также, отрезав голову петуху, бросили тушку и его голову справа и слева от корабля.
В пятницу, на закате, девушку привели к воротам. Она поставила ноги на ладони мужей, поднялась над воротами, произнесла какие-то слова на своем языке, после чего её опустили. Потом подняли её во второй раз, и она совершила подобное действие, как и в первый раз, затем в третий. Затем ей подали курицу, она отрезала ей голову и отшвырнула её. Они же взяли эту курицу и бросили её на корабль.
Итак, я спросил достопочтенного Мардуха, — купец кивнул в сторону смуглого спутника, — о её действиях, и он поведал мне: «Она сказала, когда ее подняли в первый раз: „Вот я вижу своего отца и свою мать“», — и сказала во второй раз: «Вот все мои умершие родственники, сидящие», — и сказала в третий раз: «Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и он зовет меня, так ведите же меня к нему».
Итак, они прошли с ней по направлению к кораблю. Она сняла два браслета, бывшие на ней, и отдала их старухе, называемой ангелом смерти. И ещё она сняла два ножных кольца и дала их двум девушкам, что всё время служили ей.
После этого родственники конунга, что сочетались с ней, сделали свои руки устланной дорогой для неё, чтобы девушка, поставив ноги на ладони их рук, прошла на корабль. Но они ещё не ввели её в шалаш. Пришли мужи, неся с собою щиты и палки, а ей подали кубок вина. Она же запела над ним и выпила его. И сказал мне достопочтенный Мардух, что она тем самым прощается со своими подругами. Потом ей был подан другой кубок, она же взяла его и долго тянула песню, в то время как старуха торопила её выпить его и войти в шалаш, в котором уже находился ее господин.