Близнецы… Да, конечно, Азриэль показывал мне фотографию хасида с бородой и пейсами, в шелковой шляпе.

Откуда-то из глубин памяти пришло воспоминание: Рашель Белкин была гражданской женой Грегори и активно выступала против его Храма. Ее имя я слышал один-единственный раз, когда краем глаза видел крохотный фрагмент репортажа о похоронах Эстер Белкин, — только тогда я узнал о ее существовании и репутации. Камера проследила за женщиной, когда та направлялась к черной машине, и журналисты наперебой выкрикивали вопросы: «Вашу дочь убили враги Белкина?», «Как, по-вашему, это заговор ближневосточных террористов?» — и другие в том же духе.

У меня вдруг закружилась голова. Испугавшись, что станет ещё хуже, я вернулся в постель, чувствуя себя усталым и разбитым. Очень хотелось пить. Укрывшись потеплее, я приподнялся, чтобы напиться, и долго не мог утолить жажду. Потом наконец улегся и принялся размышлять.

Реальностью было не то, что я увидел на экране телевизора и услышал в коротких репортажах.

Реальностью была эта комната и огонь, плясавший в очаге. Реальностью был сосуд, наполненный кипящей жидкостью, и невероятная, фантастическая мысль о возможности в ней оказаться. Оказаться в кипящей жидкости! Я закрыл глаза.

А потом я вдруг вновь услышал его голос: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе…»

Я услышал, как сам напеваю эти слова.

— Вернись, Азриэль, пожалуйста, вернись! Расскажи мне, что случилось дальше, — произнес я вслух и тут же провалился в сон.

Меня разбудил звук открывавшейся двери. На улице почти стемнело, а в комнате было восхитительно тепло. Лихорадка бесследно прошла.

Возле очага стоял человек и пристально смотрел в огонь. Не сдержавшись, я вскрикнул и устыдился своего испуга. Это было не по-мужски.

Вокруг фигуры клубился не то пар, не то туман, и облик стоявшего человека — во всяком случае, его голова и прическа — напомнил мне Грегори Белкина. Однако в следующее мгновение я увидел кудри Азриэля и его нахмуренные брови. А потом комнату наполнил неприятный запах, как в морге, но и он постепенно делался слабее и вскоре стал едва различимым.

Азриэль, приняв знакомое обличье, стоял ко мне спиной. Он простер руки и произнес несколько слов — возможно, по-шумерски, точно сказать не могу. Он призывал что-то, и это что-то обладало приятным ароматом.

Я моргнул. В воздухе плавали лепестки роз, они бесшумно опускались мне на лицо. Запах морга окончательно исчез.

По-прежнему стоя перед очагом, он вновь простер руки и принял иной облик — стал похож на Грегори Белкина. Фигура замерцала и пропала — передо мной опять был Азриэль. Он со вздохом опустил руки.

Выбравшись из постели, я направился к магнитофону.

— Я включу? — спросил я.

Теперь, в ярком свете очага, я мог рассмотреть его лучше. На нем был костюм из темно-синего бархата, отделанный старинным золотым шитьем по воротнику, манжетам и штанинам, и широкий пояс того же цвета, тоже расшитый золотом. Выглядел он немного старше, чем раньше.

Я как можно деликатнее подошел к нему. Что же в нем изменилось? Да, кожа выглядела чуть более смуглой, как у человека, долгое время находившегося на солнца, глаза стали другими, веки набрякли и утратили прежнее совершенство. Я отчетливо различал поры его кожи и редкие темные волоски.

— И что ты видишь? — спросил он.

— Все выглядит чуть темнее и рельефнее, — ответил я, присаживаясь возле магнитофона.

Он кивнул.

— Я уже не в состоянии одной только волей сохранять облик Грегори Белкина. Да и других людей тоже, во всяком случае долго. Я не ученый и не обладаю достаточными знаниями, чтобы понять, в чем дело. Когда-нибудь эта тайна будет раскрыта. По-видимому, все дело в частичках и вибрациях. Думаю, все окажется не таким уж сложным.

Я сгорал от любопытства.

— Ты пробовал принять иной облик, кого-то более приятного, чем Грегори Белкин?

Он покачал головой.

— Я мог бы превратиться в урода, если бы захотел напугать тебя, но я не желаю быть уродливым. И не хочу никого пугать. Я утратил ненависть, а вместе с ней и часть силы. Но мне кажется, я еще способен кое на что. Вот смотри.

Он поднес руки к шее и медленно провел ими сверху вниз по груди. И там, где только что были его ладони, появилось ожерелье из золотых дисков, похожих на старинные монеты. В тот же момент дом словно содрогнулся, пламя в очаге ярко вспыхнуло и взметнулось вверх.

Он приподнял ожерелье, будто желая показать мне, какое оно тяжелое, и снова опустил на грудь.

— Ты боишься зверей? — спросил он. — Тебе противно носить их шкуры? Я не вижу ни одной в твоем доме, а ведь они теплые. Например, медвежья.

— Нет, — ответил я. — Я не испытываю ни страха, ни отвращения.

Температура в комнате резко повысилась, пламя снова ярко вспыхнуло, будто кто-то его раздул, и я почувствовал, что укутан в медвежью шкуру на шелковой подкладке. Я вытянул руку и коснулся роскошного густого меха, заставившего меня вспомнить о русских лесах и их обитателях. Вспомнил я и о евреях, которые жили в России и носили меховые шапки. Возможно, носят и поныне.

Я сел и подоткнул одеяло.

— Это восхитительно, — произнес я, чувствуя, что дрожу.

Мысли в голове смешались, я не знал, что еще сказать.

Он глубоко вздохнул и буквально рухнул в кресло.

— Все эти перевоплощения и фокусы окончательно лишили тебя сил, — заметил я.

— Да, пожалуй, — кивнул он. — Но не настолько, чтобы я не мог поговорить с тобой, Джонатан. Это единственное, на что я способен, а потом… Кто знает, какое еще испытание пошлет мне Господь? Я надеюсь, что на этот раз, когда я выполню свою миссию, лестница наконец появится… Или мне будет дарован глубокий сон… Я думал… Так много всего произошло… Я хотел, чтобы все закончилось. — Он помолчал, прежде чем продолжить. — Я кое-что понял. Прошедшие два дня убедили меня, что рассказ о моей жизни не принесет мне облегчения.

— Объясни.

— Я думал, история о кипящем котле избавит меня от боли, терзающей душу. Но этого не случилось. Во мне нет ненависти, я не способен копить злость и чувствую только отчаяние.

Он замолчал.

— Пожалуйста, расскажи до конца, — попросил я. — Ведь на самом деле ты веришь, что это поможет, и потому пришел. Именно затем, чтобы все рассказать.

— Ну… Я буду говорить, потому что… кто-то должен все узнать. Кто-то должен записать мою историю. И еще из расположения к тебе, ибо в тебе есть великодушие и милосердие, ты умеешь слушать и хочешь знать.

— Да, хочу. Но, должен признаться, я с трудом представляю такую жестокость и не верю, что твой собственный отец обрек тебя на муки. Невероятно, чтобы человека умертвили таким вот образом. Ты по-прежнему не держишь зла на отца?

— Сейчас — не знаю. Именно это я и пытался тебе объяснить: я рассказываю о том, что произошло, но это вовсе не означает, что я простил отца. Просто так я могу вновь приблизиться к нему, увидеть его.

— В чем отец был прав, так это в том, что не обладал твоим мужеством и твоей силой.

Мы помолчали. Я вспомнил о Рашели Белкин, о ее гибели, но вслух не произнес ни слова.

— Тебе понравилась прогулка по снегу? — наконец спросил я. Он бросил на меня удивленный взгляд и улыбнулся, широко и по-доброму.

— Да, понравилась. Однако ты даже не притронулся к ужину, который я подогрел для тебя. Нет, теперь сиди, а я принесу еду и серебряную ложку.

Так он и сделал, а потом сложил на груди руки и наблюдал, как я поглощаю тушенку с овощами и рисом.

Едва я отставил в сторону тарелку, он тут же убрал ее вместе с ложкой. Вскоре я услышал шум льющейся воды: Азриэль мыл посуду. Закончив, он принес мне небольшую чашку с чистой водой и полотенце, как это принято в некоторых странах. И хотя не было такой нужды, я с удовольствием ополоснул пальцы и промокнул полотенцем губы.

Азриэль унес миску и полотенце.

Только теперь он заметил мой телевизор с крохотным экраном, оставленный рядом с очагом. Я вдруг почувствовал замешательство и смущение, как будто шпионил в его отсутствие, проверяя достоверность рассказа.