Он снова кивнул.

«Наверное, нам следует пойти к ней?» — спросил я.

«С чего вдруг?» — мрачно отозвался он.

«Потому что она плачет, — пояснил я. — Страдает. Прислушайся к голосам. Похоже, ее кто-то обижает».

«Ничего подобного, — возразил Грегори. — Они лишь пытаются заставить ее принять лекарство, которое прописал врач».

«Я хочу рассказать ей, что Эстер не мучилась, что я был там и видел, как ее дух воспарил над землей. Легкий, воздушный, он полетел прямо на небеса. Я хочу рассказать ей об этом».

Грегори задумался. Голоса тем временем стихли. Рыданий тоже не было слышно.

«Прислушайся к моему совету, — крепко взяв меня за локоть, наконец заговорил он. — Поговори сначала со мной. Давай сядем и побеседуем. Поверь, сейчас твои слова ничем ей не помогут».

Его предложение мне не понравилось, но я понимал, что нам необходимо поговорить с глазу на глаз, без свидетелей.

«Хорошо, — кивнул я. — Но потом я все же хочу повидаться с ней, утешить. Я хочу…»

Неожиданно все слова вылетели у меня из головы — все поглотило острое осознание собственной независимости. Почему, во имя Неба, мне позволили вернуться в мир, обрести облик живого человека и столь великую силу?

Грегори с интересом наблюдал за мной.

В тускло освещенном вестибюле я увидел двух женщин в белых одеждах. Из-за плотно закрытой двери доносился хрипловатый и сердитый мужской голос.

«Ни в коем случае не показывай ей это, — предупредил меня Грегори, имея в виду шкатулку. — Не то она разволнуется еще больше. Но сначала иди за мной».

«Да, эта вещь любого удивит», — согласился я, вновь оглядывая шкатулку в своих руках.

Позолота начала кое-где отслаиваться.

И вновь головокружение. Печаль. Даже свет стал чуть иным.

«Прочь все сомнения, тревоги и страх перед неудачей», — прошептал я на языке, который Грегори не мог понять.

Я опять ощутил зловоние кипящей жидкости в клубах золотистого пара. Ты знаешь почему. Но тогда я этого не понимал. Я отвернулся и зажмурился, а потом вновь открыл глаза и перевел взгляд на окно в конце коридора, на видневшееся за ним ночное небо.

«Посмотри», — сказал я, сам не вполне понимая, что конкретно имею в виду.

Наверное, мне хотелось как-то сопоставить красоту неба с тем, что нас окружало, — с великолепием мрамора, с арочными сводами над головами, с пилястрами, обрамлявшими каждую дверь.

«Взгляни на звезды. Звезды…»

В доме наступила тишина. Грегори внимательно смотрел на меня, прислушиваясь к моему дыханию.

«Да, звезды…» — мечтательно произнес он.

Его блестящие темные глаза расширились, на губах вновь заиграла ласковая улыбка.

«Мы встретимся с ней чуть позже, — пообещал он, беря меня под руку и указывая на одну из дверей. — А теперь, думаю, пора в кабинет, поговорить наконец. Ты согласен?»

«Не знаю… — пробормотал я. — Она ведь все еще плачет?»

«Она будет плакать до конца жизни», — ответил Грегори.

Плечи его горестно опустились. Чувствовалось, что душа его разрывается от боли. Я позволил ему провести меня по коридору. Мне очень хотелось о многом узнать. Точнее, обо всем.

Поэтому я молча повиновался.

Итак, мы пошли по коридору. Грегори — чуть впереди, постукивая каблуками по мраморному полу, я — за ним, восхищаясь персиковыми стенными панелями. Мрамор на полу, кстати, был того же оттенка.

Миновав множество дверей, мы подошли к той, что была открыта и вела в комнату женщины.

Комната поражала своим убранством: кремовые тона, красный шелковый балдахин с фестонами над кроватью, белоснежный мраморный пол.

Но вся эта роскошь меркла перед красотой женщины, плакавшей на низком диване. На ней было красное платье из легкой переливающейся материи. Я увидел такие же, как у Эстер, огромные глаза со сверкающими белками и черные волосы, сильно тронутые сединой. Видимо, возраст давал о себе знать. Они густой волной струились по ее плечам. Вокруг женщины суетились сиделки. При виде нас одна из них поспешно прикрыла дверь.

Однако женщина успела выпрямиться и бросить взгляд в нашу сторону. Я заметил, что глаза ее мокры от слез. А еще я увидел, что она отнюдь не стара и, судя по всему, родила Эстер совсем юной.

Грегори шел вперед. Оглянувшись, он взял меня за руку и повел за собой. Его ладонь была гладкой и теплой.

Из-за дверей дальше по коридору доносились шепоты, но женского плача я больше не слышал.

Наконец мы пришли в великолепную полукруглую комнату с высоким куполообразным потолком. Вдоль прямой наружной стены тянулся ряд высоких французских окон, разделенных переплетами на двенадцать частей. Вогнутую стену за нашими спинами через равные интервалы прорезали одинаковые двери.

Это было потрясающе.

Но еще больше меня поразил вид из окон, за которыми царствовала вечная ночь. Вдалеке ровными рядами огней светились высокие башни. Присмотревшись, я увидел длинные вереницы совершенно одинаковых окон. Да, этот век весьма прагматичен и математически точен.

Голова моя кружилась от обилия информации.

Оказалось, что окна выходят вовсе не на реку, как я ожидал, а на большой, не освещенный ночью парк. Я ощутил запах травы и деревьев. Расстояние, отделявшее нас от земли, поражало. Далеко внизу все еще толпились люди, казавшиеся совсем крошечными, а среди них неловко метались конные полицейские, похожие на кавалеристов в горячке боя. Все это напоминало огромный муравейник.

Я обернулся.

Дверь за нашей спиной закрылась. Теперь я даже не мог сказать, в какую именно мы вошли. В памяти вновь возникла картина рыдающей женщины, однако я заставил себя вернуться к действительности.

В центре полукруглой стены возвышался огромный, холодный, больше похожий на алтарь камин, отделанный белым мрамором и украшенный барельефами с изображением львов. Над каминной полкой висело большое зеркало, в котором отражались окна.

Надо отметить, что отражения я видел повсюду, даже в оконных стеклах, словно все они тоже были зеркалами. Поразительная иллюзия.

Внутри камина лежали дрова для растопки, как будто на дворе стояла жестокая зима.

Все двери были двустворчатыми, с изящно изогнутыми позолоченными ручками и резными панелями, обрамлявшими зеркала или стекла.

Я с интересом оглядывал комнату, стараясь ничего не пропустить, оценивая и запоминая каждую мелочь и уделяя особое внимание деталям, которые казались мне непонятными. Многое поначалу поразило меня и даже вызвало недоумение. Назначение всех этих предметов я узнал позже.

На специальных подставках красовались китайские статуэтки и великолепные стеклянные вазы с цветами. Особенно меня порадовала греческая урна. Повсюду стояли кресла и диваны, обитые персиковым бархатом с золотым шитьем, столики с блестящими столешницами, вазы, расписанные чудесными лилиями и огромными золотыми маргаритками. Пол покрывал потрясающей красоты ковер с вытканным изображением древа жизни, на ветвях которого среди райских плодов сидели сказочные птицы. Под сенью древа мастер изобразил людей в восточных одеждах.

Так всегда: мир менялся, иногда не в лучшую сторону, становился все более сложным. Но, несмотря на любые открытия и новшества, я повсюду видел детали времен моей юности. Вот и сейчас, в этой комнате, каждый предмет был так или иначе создан по знакомым мне эстетическим принципам.

Мне вдруг представилось, что на ковре изображены древние израильтяне, те самые, которых предали, когда Навуходоносор завоевал северное царство. Это случилось еще до падения Иерусалима. Перед глазами промелькнули видения прежних битв и пожаров.

«Азриэль, — мысленно приказал я, — возьми себя в руки».

«Расскажи мне о Храме разума, — попросил я, тщательно скрывая свое восхищение убранством комнаты. — Что же он собой представляет, если его глава живет в такой роскоши? Ведь это твои личные покои? Неужели твой дедушка прав, и ты действительно вор и шарлатан?»

Грегори не ответил, однако я видел, что вопрос ему не понравился. Он молча наблюдал за мной и ждал, когда я снова заговорю.