Залман виновато развел руками.

– Естественно, я сразу же влюбилась в вас с Дэнисом, – вздохнув, продолжила Сандра. – Дэнис был такой красивый, что любой из моих придворных ему бы позавидовал, и даже любая фрейлина, если бы переодеть его фрейлиной. Жаль, что ни одной нормальной фотографии не сохранилось. А ты был необыкновенный! У тебя из глаз как будто били солнечные лучи, и другие люди рядом с тобой становились лучше – вот это главное. Даже Эфра под твоим влиянием начала понемногу превращаться из ледяной ящерицы в человека. Залман, ты меня многому научил, – она понизила голос и подошла к нему вплотную. – Став Летней Властительницей, я сделала массу хорошего, может, больше, чем кто-нибудь еще из Властителей – так знай, это благодаря тебе. После Темной Весны ты заболел и все забыл, а я как будто приняла у тебя эстафету.

Отвернувшись, Сандра направилась к дверному проему, что находился слева. Здесь над заколоченным окном сохранился карниз, и с него свисала то ли истлевшая штора, окутанная паутиной, то ли просто многолетняя паутина – не разберешь.

– Я злилась и мечтала тебя победить, – говорила Сандра, не оглядываясь. – Чтобы ты увидел, что я тоже умная, и сильная, и смелая, и ни в чем тебе не уступаю, даже могу тебя обойти. Меня как огнем сжигало это желание одержать над тобой верх, вырваться вперед. Я мечтала, вот вырасту – и тогда тебе докажу…

– Но ведь ты победила, – Залману показалось, что она плачет, и хотелось ее утешить. – Посмотри, кем мы стали: ты – Властительница Долгой Земли, а я – душевнобольной.

– Это не я победила, это с тобой разделались, – Сандра повернулась, глаза у нее были сухие. – Я же не этого хотела! Я хотела стать вровень с тобой, в чем-то тебя превзойти, но чтобы ты оставался все тем же Залманом с солнечными глазами, и чтобы ты понял, что тебе не нужны ни Вир, ни Эфра, а нужна я. А кроме того… – помолчав, она усмехнулась. – Это желание непременно победить, выиграть, стать первой – такое ребячество… Я давно это переросла. Мне двести сорок восемь лет, за такой срок можно многое понять и о многом подумать. В этом отношении мы, люди подвида С, находимся в выгодном положении – у нас есть время, чтобы учиться на своих ошибках.

– Не все учатся. А Сабари?

– Я говорю о возможностях, а не о правиле. Человек либо пользуется возможностью, либо нет. А ты, еще когда я была маленькая, говорил, что жизнь – это не спортивные состязания, и когда-нибудь я это пойму. Так и получилось, я поняла.

Планировка на втором этаже была не такая, как внизу: вместо широкого сквозного коридора с дверями по обе стороны – сплошная путаница смежных комнат. В одной из них висела на стене позеленевшая бронзовая рама с разбитым мутным зеркалом, в другой – полусгнивший ковер, при первом же прикосновении распавшийся на куски. Никаких тайников за ними не оказалось.

– Здесь была комната Дэниса, – толкнув заскрипевшую дверь, сообщила Сандра.

Осколки стекла на полу. Скелет кровати с панцирной сеткой. Из трещин в подоконнике торчат зеленые стебельки.

– Ты думаешь, Дэнис когда-то существовал на самом деле? – оглядывая все это, спросил Залман.

– Так же, как я или ты. И он был бы с нами до сих пор, если б не эта любвеобильная мерсмонова сучка!

В соседнюю комнату можно было попасть через кладовку с боковыми полками, тут стоял острый запах звериной мочи.

– Я часто здесь пряталась, а ты, если замечал меня, говорил: «Сандра, брысь!» Знаешь, почему я начала за вами шпионить? Про вас ходили всякие сплетни… Ты был крутой и отчаянный, мог сцепиться в одиночку с целой бандой и всех отлупить, а Дэнис – красивый, изящный, вежливый, он жил у тебя, ты из-за него со шпаной дрался. Ну, и соседи болтали, что у вас не просто дружба… Меня разбирало жуткое любопытство, хотелось посмотреть, как вы это делаете. Мне ведь было восемь лет, и я интересовалась всем на свете. Могу под присягой засвидетельствовать: ничего такого между вами не было, ты спал в этом доме только с Вир, а потом с Эфрой. Зато мне понравились ваши с Дэнисом разговоры, хотя понимала я с пятого на десятое. Залман, если бы ты мог, как тогда, сказать: «Сандра, брысь!» – что угодно бы за это отдала…

– Сандра, брысь, – сказал Залман. Хотелось сделать для нее что-нибудь приятное.

Сандра бросила на него грустный снисходительный взгляд.

– Да разве так это надо говорить?

Она опять зацепилась мантией за гвоздь, нетерпеливо дернула, и блестящая ткань, затканная золотым виноградом, порвалась. Впрочем, мантия все равно выглядела так, словно Властительница с неделю прожила в трущобах и спала, не раздеваясь, на грязном полу.

– Ты неподходяще одета, – извиняющимся тоном заметил Залман.

– Знаю. Одета я так, как предписывает церемониал. Вот закончится лето, и тогда буду носить джинсы, майки, джемпера… И делать, что захочу. Сейчас я себе не принадлежу.

– Зато власти у тебя побольше, чем у любого другого, – попытался утешить ее Залман.

– Это точно, – подтвердила Сандра с непонятным сарказмом. – Власти у меня чуть побольше, чем у любого другого.

В комнате со стенными нишами в форме арок на Залмана нахлынула печаль. В одной из ниш висел грязный прямоугольник в деревянной раме, под ним – кучка перьев и птичьих костей. В другой нише лежали битые черепки.

– Это была картина, пейзаж в Лесу, я ее помню, – Сандра показала на прямоугольник. – Ее нарисовал и подарил один твой коллега из Трансматериковой. Кажется, ты спас ему жизнь… Тихо!

Она замолчала. Пронзительно-тонкий сверлящий звук. Залман не мог вспомнить, что за животное издает такие звуки, но у него проснулось предчувствие опасности.

– Сандра, пойдем отсюда.

– Хрещатка! – Сандра достала из ножен кинжал.

Хрещатка вылезла из трещины в плинтусе – верткая тварь, покрытая колючей серой щетиной. Вытянутое рыльце с бледным пятачком на конце угрожающе шевелилось, красноватые глазки горели, как два уголька. Укус ее для человека не смертелен, но заживает долго и невыносимо зудит – сдерешь с себя кожу вместе с мясом, лишь бы прекратить этот зуд.

Сандра метнула нож. Пригвожденная к полу хрещатка издала оборвавшийся на высокой ноте взвизг и затихла, только лапки продолжали подергиваться. Подобрав керамический обломок покрупнее, Сандра присела на корточки, точным ударом размозжила ей голову, потом вырвала кинжал, огляделась и, не найдя ничего подходящего, вытерла о свою и без того грязную мантию.

– Жалко, что я не Мерсмон, – бросила она сквозь зубы.

– Наоборот, хорошо! – возразил Залман. – Почему – жалко?

– Да будь я Мерсмоном, я бы кое-кого скормила кесу, и в первую очередь – шефа выездной службы безопасности! Жаль, времена и нравы уже не те… Я его в отставку отправлю, хрен теперь найдет приличную работу. Меня могла укусить хрещатка!

– Наверное, она здесь жила. Мы ее потревожили.

– Интересно, как она там помещалась? – Сандра выпрямилась и перевела взгляд на трещину в плинтусе внутренней стенки. – Хрещатки тесноты не любят, им надо, чтобы нора была просторная. Значит, там достаточно большая полость.

Действуя кинжалом, как рычагом, она взломала прогнивший плинтус. За ним зияла щель.

– Фанера, – постучав рукояткой по участку стены над щелью, определила Сандра. – Ну-ка, врежь по этому месту ботинком. У меня туфельки хлипкие.

От удара фанера хрустнула. Намотав на руку мантию (мало ли, что еще там прячется, кусачее и ядовитое), Властительница расшатала и выломала кусок. Открылась зловонная нора, пол усеян обглоданными косточками и катышками помета, а сбоку темнеет что-то большое, округлое.

– Нашла!

Издав победный возглас, Сандра извлекла из норы завернутую в кусок мешковины трехлитровую банку, завинченную проржавевшей металлической крышкой.

– Мама хранила в таких малосольные огурцы. Я в первый раз их попробовала, когда мы поселились у тебя, раньше овощи из теплиц были нам не по карману.

Говоря, она пыталась отвинтить крышку, намертво приросшую к горлышку. В банке что-то лежало – предмет цилиндрической формы, завернутый в тряпку.