– Это моя вторая попытка, – продолжила Лидия. – Я уже уходила из дома, когда мне было двенадцать лет. Я тогда пошла в Пламенный Легион, больше некуда было податься, но госпожа Одис на следующий день меня выгнала. Она так и не объяснила, за что. Вначале она одобрила то, что я захотела стать пламенным легионером, а не юным менеджером, но потом сказала, что отщепенцев им не надо, выстроила всех в шеренгу и торжественно указала мне на дверь. Она разговаривала со мной так, как будто я совершила преступление.
– Со мной она тоже не здоровается.
– Я не сильно расстроилась, все равно мне там не понравилось. Просто хотелось чего-нибудь полностью противоположного… Лишь бы мне поскорее работу найти.
Лидия стянула резинку с хвостика. С распущенными волосами она стала похожа на больную русалку из обмелевшего водоема. У Залмана некрасивые девушки обычно вызывали чувство жалости, но Лидия – другое дело: у нее невзрачная внешность была всего лишь оболочкой, под которой пряталось что-то опасное и бездонное, как полынья под хрупкой корочкой льда.
– Если вы хотите перемен, вы могли бы устроиться стюардессой в Трансматериковую компанию, – заметил он вслух.
– Туда берут крепких девушек, а я слабая, и носителей МТ не берут вообще.
– Как вы узнали, что у вас мнемотравма?
Сказав, Залман засомневался – не бестактный ли это вопрос, но Лидия ответила спокойно:
– Когда мне было восемь лет, началась чертовщина с окнами и дверями – мне казалось, что за ними должно находиться совсем не то, что есть на самом деле. Например, снег уже растаял, а у меня было навязчивое представление, как будто за окном лежат сугробы. Еще стали вспоминаться люди и места, которых я никогда не видела и придумать не смогла бы. Меня сводили к врачу, и там сразу поняли, что это МТ. Потом даже определили, что в прошлый раз я умерла во время Темной Весны. Если я обгорю на солнце, правая лопатка у меня сгорает сильнее, чем левая, до волдырей. Врачи сказали, у меня там было клеймо, какое выжигали поверх антимерсмонианской татуировки – это обычный симптом. После экспертизы мне даже выдали справку, что в прошлой жизни я была активным участником антимерсмонианского движения, и я имею право на льготный проезд в общественном транспорте. Я слышала, что среди носителей МТ людей с таким признаком много.
Им пришлось повернуть, улицу перекрывали густые заросли шиповника, усыпанного темно-розовыми цветами. В гуще кустарника кто-то стрекотал – тонкий пронзительный звук, вроде звона в ушах.
– А саму Темную Весну вы помните хорошо? – спросил Залман. – Я так совсем ничего не могу вспомнить.
– Обрывками, – Лидия сорвала травинку. – Одни отчетливые, другие не очень. Помню улицы Танхалы и тающий снег. Не знаю, дожила я или нет до того времени, когда он полностью растаял. Помню брата и сестру, но не помню, кем я сама была в той жизни, девушкой или парнем – кажется то так, то так. Помню дом, где мы жили – большой, много комнат, все это довольно запущенное, но уютное. Помню девушку моего брата, как на картинке. Видимо, она пришла к нам сразу после работы, на ней были шаровары и куртка из грубой темной материи, с серебряным кантом – знаете, как одеваются дворцовые уборщицы и судомойки? Ее лицо порозовело от холода, и она так смотрела на брата, словно волновалась, обрадуется он ей или нет. Описывать ее словами бесполезно, но я бы хотела хоть на одну десятую быть такой же красивой, – в голосе Лидии сквозила даже не зависть, а, скорее, грусть по недостижимому. – Такое впечатление, что мы с ней, если встречались, чувствовали себя скованно, потому что знали друг о друге какой-то компромат. Никакого взаимного шантажа, но как будто она знала про меня что-то такое, что мне хотелось от всех скрыть, а я знала о каких-то ее неблаговидных поступках, и это замораживало наше общение. По-моему, брат был в курсе наших тайн. Если бы у меня в этой жизни был такой же брат! – она вздохнула. – Это все хорошие воспоминания, а есть и плохие. И еще мне со страшной силой запомнился один пейзаж… Громадный широкий каньон, по дну течет вода, а на черных скальных стенах, на уступах, растут деревья с белой корой, их голые ветви свисают вниз, как у ивы. Кое-где лежат остатки снега. Такая высота, что голова кружится, и этих белых плакучих деревьев очень много, по всей противоположной стене сверху донизу. Если бы узнать, где находится это место, и побывать там в этой жизни…
Окружающая обстановка словно спорила с рассказом Лидии: ярое полуденное солнце, буйная зелень, стрекот насекомых и птичий щебет, ящеры, просовывающие морды меж витых прутьев перекошенных балконов, заросли чертополоха и крапивы – наглядное доказательство того, что Темная Весна канула в прошлое и никогда не вернется. Издали доносилась музыка – военный марш.
Лидия тоже прислушалась и заметила:
– Властительница уже приехала.
– Наверное, это интересно – столько всего помнить, – подумал вслух Залман. – Почему это называют травмой памяти?
– Потому что с этим невозможно жить по-настоящему. Я не могу быть просто Лидией Никес – я еще и тот человек, которым я была в прошлой жизни. Вернее, я ни то, ни другое. Знаете, кто обычно становится носителем МТ? Люди, которых убили, или самоубийцы, или те, кто погиб из-за несчастного случая, не успев довести до конца что-то важное. Не помню, как я умерла, но такое впечатление, что мне было тогда лет двадцать или немного больше, и у меня осталось в той жизни какое-то незаконченное дело. Врачи сказали, это типично для носителя МТ, и я должна адаптироваться. Я ходила на специальные курсы, пока не надоело – тогда я сделала вид, что адаптировалась, и мне разрешили больше не приходить. У всех, с кем я познакомилась на курсах, одно и то же. Или, например, Сабари – он стал носителем МТ, потому что даже после смерти не мог забыть о своей кастрюле с кредитками. У других не такие дурацкие причины, но каждого что-то держит.
Мимо проскользнул, едва не задев волосы Лидии, трепещущий клок зеленой паутины. Издавая звук, схожий с тихим жужжанием вентилятора, он описал круг возле фасада кофейного в белесых оспинах дома с разбитым треугольным портиком и исчез в оконном проеме четвертого этажа.
– Что это было?
– Не знаю. Что-то здешнее. Мы далеко зашли, давайте повернем обратно?
Лидия кивком выразила согласие и спросила:
– Вы случайно не знаете какую-нибудь организацию, где нужен секретарь-референт, или машинистка, или кто-нибудь еще? Я быстро печатаю, смогу разобрать и стенографию, и трудночитаемый почерк. Я работоспособная, как все Никесы.
– К сожалению, в организациях я не бываю. Сам я не работаю, живу на пособие – с моей-то памятью…
Залман попытался вспомнить, нет ли у него влиятельных знакомых, которые могли бы пристроить девушку на хорошее место? Да нет, откуда бы им взяться… Только соседи, для которых он достает с деревьев кошек.
Лидия по-прежнему вызывала у него двойственное чувство. С одной стороны, крепло подозрение, что она и есть то самое существо из стеклянного здания, с которым ни в коем случае нельзя разговаривать, а с другой, она вызывала у него симпатию, и послушать ее было интересно.
– Надеюсь, вы найдете работу. А может быть, у вас, как у Сабари, тоже была в прошлой жизни кастрюля с кредитками? – Залман попытался пошутить, хоть и опасался, что шутка получится неловкая. – Тогда главное – вспомнить, где она зарыта.
– Лучше. Алмаз величиной с дыню. Вот такой, – Лидия развела руками, показывая. – Вообще-то, это был не алмаз, а, скорее, кристалл кварца, но какой-то особенный, очень ценный. Выглядел он обыкновенно – необработанный камень, дымчатый с темными прожилками, а на ощупь теплый. Не знаю, настоящее это воспоминание или сон, слишком оно неправдоподобное… Я еще никому об этом не рассказывала. Думаю, все-таки сон, но на основе действительности, потому что человек, которому принадлежал этот камень, есть и в других моих воспоминаниях. Как будто мы находимся в большой полукруглой комнате со сводчатым потолком и огромными окнами во всю стену. За окнами скалы с белыми деревьями, похожими на ивы. Этот кусок кварца лежит на столике из черного мрамора. Человек, который стоит рядом, берет мою руку и заставляет дотронуться до камня кончиками пальцев. Я сразу чувству тепло. Я пытаюсь вырвать руку, тогда он сжимает так, что еще немого – и раздавил бы мне кисть. Он выше меня, худощавое лицо, жесткие складки около губ, длинные светлые волосы, холодные голубые глаза. Возраст неопределенный – наверное, подвид С. Он хочет, чтобы я взяла камень обеими руками, так, чтобы концы кристалла упирались мне в ладони. Я отказываюсь, тогда он бьет меня по лицу. Я чувствую злость, но знаю, что сопротивляться бесполезно. Похоже, мне в той жизни часто приходилось терпеть боль. Сейчас, по крайней мере, ничего подобного нет, поэтому семья Никесов и наша жизнь в супермаркете – просто санаторий по сравнению с тем, что со мной было раньше. После побоев он грубо швыряет меня в кресло и начинает уговаривать, то умоляет, то угрожает. Говорит, что я скоро умру, если не послушаюсь его. И похоже, он оказался прав – мне кажется, все это случилось, может, за несколько часов до моей смерти. Если, конечно, случилось на самом деле, если это не сон и не бред. Он говорил, что еще найдет способ выбить из меня упрямство, но дело тут не в упрямстве. Я боялась взять камень. Я знала, что от этого со мной произойдет что-то необратимое, и я перестану быть собой. Вроде как страх перед прыжком в воду у человека, не умеющего плавать.
