— А вчера он пел «по маисовым и рисовым полям», — бурчит Николай.
Я киваю. Разговаривать мне не хочется. Яшка потому выбросил про рисовые поля, что ест едва ли не каждый день сваренные тетей Верой рисовые каши и не хочет вставлять такой обыкновенный злак в ландшафт, по которому ездят на мулах.
— Яков! Иди сюда!
Фонарик гаснет, и Яшка подходит к нам. Он садится на нижнюю ступеньку и принимается петь про веселых людей, капитана Флинта, о пальмах на желтом берегу, о тропической лихорадке.
— Слушай, — прерывает его Николай, — все это барахло. Только называется красиво. Мулы — помесь лошади и осла. Маис, если разобраться, самая обычная кукуруза, которой у нас кур кормят. А если ты не можешь не горланить, заберись в уборную и пой там хоть до утра. Мы со стариком собирались потолковать.
Яшка, обиженный, уходит. Мне приятно: Николай назвал меня «стариком».
— Горланить о бригантинах — это у него получается. Да врать! Он тебе рассказывал, как под Астраханью рыбаки поймали белугу? Та порвала сети, а двое рыбаков и Яшка нырнули с ножами следом и после, разумеется, страшной борьбы прикончили великана. Он еще не то расскажет! Весь в отца.
В самом деле, прошлым летом Яшка ездил в гости к Деткиным под Астрахань и, вернувшись, рассказывал всякие истории — выходило, что его изобретательность не раз спасала рыбаков. Я расспрашивал Яшку о его двоюродном брате Николае Деткине. Николай с Яшкой много лет передавал мне приветы, однажды прислал фотоснимки — Ахтуба, птицы, теплоход. Я не был дальше соседнего разъезда, и мне казалось, Николай живет в другой стране. Я, еще не зная его, относился к нему с обожанием и был горд заочным знакомством с ним.
— А кто у Яшки был отец?
— Непутевый был у него отец. Инженер какой-то. Идеалист к тому же. Своих штанов не было. Идеалист — это мечтатель, — поясняет мне Николай. — Он витает в облаках, не заботится о своем положении в обществе, о заработке, о семье. Идеалист — это дядя, засидевшийся в школьниках. Яшкин отец поперся что-то там испытывать и погиб. На Севере. Журавлев — типичный идеалист.
— А я хочу быть на него похожим.
— Мало в том хорошего, старик. — Николай зевает. — Отец Яшки, говорят, изобрел какой-то гидромотор, а патент выдали — по ошибке — другому человеку, не такому ротозею.
Яшка вздумал повесить лампочку над столом повыше. Он топчется на табуретке, опасливо поглядывая на дверь кухоньки, накручивает провод и поет:
— В Сингапуре ночь темнее преисподней…
— Яков! — громко окликает его Николай. — А пионерские песни знаешь? Пой, пожалуйста, пионерские.
— Над Гудзоном полная луна, — затягивает Яшка.
Николай бережно укладывает зубочистку в кармашек, зевает.
— Немало вам пришлось повозиться с Яшкой в степи? Тоже мне геолог! Не терплю беспомощных идеалистов вроде Яшки, с которых надо снимать штанишки, как с дошколенка, и говорить «пс-пс-пс»… А ты?
— Тоже беспомощных не выношу.
Мне приятно, что у нас с Николаем много общего. Как он ловко про Яшку сказал!..
— Кстати, чего вы все время ищете в степи? — спрашивает Николай. — Ну зачем вы ходите, чудачки?.. Вы же не отличите нефелиновые сиениты от колчедана.
Я отмалчиваюсь. Николай прав: минералогию никто из нас не знает. Подобные разговоры у нас с Николаем не впервые. Всякий раз, заново осознавая со слов Николая тщетность и бестолковость наших маршрутов, я чувствую перед ним стыд.
— Ведь ты не сделаешь правильно привязки обнажения по азимуту. А это элементарно. В наш век космических кораблей вы занимаетесь кустарщиной. Самое главное — батя мой прав — не быть чудаком. Это смешно со стороны и хлопотно для тебя.
Николай поднимается, подходит к турнику — он поставил турник на прошлой неделе, — раскачивается, турник поскрипывает. Взмах — турник скрипнул — и в свете окна мелькнули ноги Николая: сделал склепку.
Николай возвращается и говорит:
— Умеешь так? То-то! А хочешь открывать месторождения, сам не знаешь какие.
— А что мне делать?
Я спрашиваю: как мне жить? Не сидеть же мне век во дворе, есть компоты, колотить компотные кости. Как же с самым главным? Николай понимает мой вопрос, но он шутник и потому отвечает:
— Набрать в рот воды и ждать, пока закипит.
Мы оба улыбаемся его находчивому ответу. Надо запомнить. Такое сам не выдумаешь.
— Надо же как-то искать, — неуверенно говорю я.
— Что искать, старина? Ты про что?
— Ну… учиться искать. Мне — учиться ходить по степи, не раскисать, научиться различать породы… Периоды… Юрский, например, сантон… Другому — искать неоткрытую бабочку или звезду. Третьему, как младшему Шпаковскому, построить управляемую по радио авиамодель. Он сам рассчитал сечение крыла. Чудное, знаешь, крыло…
— Все путаешь! — Николай уходит и возвращается с отцом.
Позади плетется Яшка.
— Я в курсе дела, — вежливо говорит Деткин-старший. — История земли подразделяется на два времени: догеологическое и геологическое. Последний разделяется на эры, эры — на периоды, периоды — на эпохи. Самые древние эры — архейская и эозойская. Они не оставили почти никаких признаков растений и животных. Наши знания об истории земли начинаются с палеозойской эры, с первого ее периода — кембрийского, за ним — девонский, каменноугольный…
Стоявший позади Деткина Яшка пытается почесать пяткой ягодицу, помогая себе языком, как первоклассник при чистописании.
— Далее — мезозойская, с ее периодами: триасовым, юрским, меловым…
Деткин-старший, закончив, спрашивает у меня и Яшки:
— Поняли? Учиться надо, брат! Много знать! А дерзанье потом, — и уходит в кухоньку.
— Да, модель Шпаковского полетела? — вспоминает Николай.
— Еще не достроил.
— Видел я то крыло. «Бочку» модель сделает, и крыло хрустнет. Ну, да это к слову. Теперь слушай. Насчет бабочек с тобой говорить бесполезно, ты ничего в них не смыслишь. Но вот на примере геологии докажу всю смехотворность ваших попыток стать первооткрывателями… Э-э, ты ничего не запомнил. Короче, наша эра — кайнозойская. Ее периоды — третичный, четвертичный… Видишь? Тебе недоступны даже столь элементарные понятия.
Я не понимаю ясно — почему, но не согласен с суждениями Николая. Но он мне нравится, и потому я киваю:
— Ну да… конечно. — Но тут же спохватываюсь, мотаю головой. — Нет! Не согласен с тобой! Если мы будем сидеть дома и не научимся главному — добиваться своего, что из нас получится в конце концов? Окончим школы, затем институты… Но хоть пять институтов окончи, можешь остаться слабаком и счетной машиной.
— Ты огрубляешь, старик. С тобой невозможно спорить.
— А по-моему, сейчас видно, из кого что выйдет. Страмболя, например, таким человеком вырастет, наверняка будет автором нескольких идей. А Вовуля-толстый — есть тут у нас такой на 3-й Геологической — скиснет при первой неудаче. И хоть Вовуля к тому времени институт кончит и будет много знать, он не построит новый экскаватор, не найдет средство против рака, не откроет месторождение…
— Снова ты о дерзаниях, чудачок! И все же я считаю тебя серьезным парнем.
Деткин-старший манит меня, сует мне в руку горсть зернышек, добытых им из урюковых косточек.
— Александр Григорьевич, как вы открыли свое первое месторождение? — спрашиваю я.
Шея его коротка. Табуретка скрипит. Он поворачивается ко мне всем телом.
— Никаких месторождений я не открывал! Ты считаешь, это обычное дело? Пошел и открыл? Ты в каком классе?
— В седьмой перешел.
— Сейчас, скажем, широко внедрена электроразведка рудных месторождений. Приборы, математика и прочее. А у тебя что? Разведку ведут десятки экспедиций. Знаешь, сколько в одной экспедиции партий? И только одна из поисковых партий в случае удачи наталкивается на что-либо значительное. Она возмещает безрезультатные поиски целой экспедиции.
— Значит, находят самые упрямые, волевые?
— Какое там… упрямые! Тут уж как кривая вывезет.
— А по-моему, если ты хочешь быть первооткрывателем, надо верить в себя. И, кровь из носу, все преодолеть…
