— Куда? Под берег? Везде льет!
Я продолжал его тащить. Остановился около перевернутой вагонетки. Яшка, наконец, понял. Мы взялись за скользкий край вагонетки, раз-два — рывком подняли ее — я живо подпер ее обломком выдернутой из плетня палки.
— Убери ногу, придавит!
Яшка пододвинулся ко мне. Я, привстав, подпирал рукой и спиной бок вагонетки.
— Убирай палку!
Вагонетка, тяжело проскрежетав по галечнику, села. Стало темно и тихо. Я сунул руки в рукава рубашки, Яшка придвинулся ближе ко мне: так теплее.
Мне за воротник капнуло. Я поднял голову. В дне кузова вагонетки — оно у нас за потолок — два отверстия. Очевидно, для болтов. Я нашарил в рюкзаке ножик, выстругал из палки две пробки, заткнул отверстия. За стеной гудит ливень. Нас с Яшкой бьет дрожь. Одежда прилипла к телу.
— Х-хх-олод-но… — говорю я.
— Мм-не нн-ичего… Я за-каленный! — бормочет в ответ Яшка.
В вагонетке тесно. Острая галька не дает долго сидеть на одном месте. Яшка, ворочаясь, пробовал привстать и треснулся лбом. Гроза не унимается. Мы еще теснее прижались друг к другу — мало-помалу согрелись. Яшка всхрапнул и тихонько засопел мне в ухо.
— Димка…
Я открыл глаза. Темнотища.
— Помоги, что ли… Не могу я один приподнять эту железяку.
Я пошевелился. По рукам и ногам забегали колкие мурашки. Яшка, ворочаясь, задел меня локтем по носу.
— Не вертись!
Я нашарил стенку вагонетки, попробовал выцарапать из-под нее несколько галек. Кое-как втиснул ладонь под край вагонетки, обдирая кожу. Мы закряхтели:
— Ыы-ы… Ыы-ых…
Вагонетка не дрогнула.
— Еще раз! — я привстал, стукнулся макушкой и обмяк.
— Больно?
Я выдернул деревянные пробки. Через отверстия брызнул свет — два расширяющихся книзу луча. Один лег на Яшкину взъерошенную макушку, другой — на плоскую, в серых крапинках гальку.
— Начнем?
— Давай!
— Н-у-у! Ы-ыы!..
— О господи! Ыы-ых!.. Давай, давай! Чувствуешь? Пошла!
— Никуда она не пошла!
— Давай! Чувствуешь, пошла?
— Не чувствую!..
— Погоди, надо сил набраться. Поесть бы! — почему-то рассердился Яшка.
Я взял рюкзак за углы, вытряхнул себе на колени его содержимое. Две живушки, намотанные на палочки. Коробочка спичек в целлофане, компас, обломок сухаря и бумажный кулечек с крючками.
Пожевав сухарь, мы попытались еще и еще раз приподнять вагонетку. Мы тяжело дышали. Ломило спины. Вагонетку мы не смогли приподнять даже на миллиметр. Она как будто вросла в землю. Беда была еще в том, что мы не могли выпрямиться: стояли-то на коленях!
С речки донесся всплеск, вскрик чайки и утихающий шум крыльев. Приставил глаз к отверстию и увидел в глубине неба крестик неслышного самолета. Под летчиком бескрайняя желтая степь. Ниточкой — речка Бутак, которой нет ни на одной карте. В речку Бутак впадает Жаман-Каргала. Сверху это не речка, а недоразумение. В месте ее впадения — крохотный островок. На нем в тальниках лежит перевернутая вагонетка, которую сразу не найдешь. Под вагонеткой — мы…
Безлюдье!
— Давай попытаемся! — уныло говорит Яшка.
— Надо рывком, понял? — отвечаю я.
Вагонетка под нашими отчаянными рывками даже не дрогнула.
— Начнем, Димка, подкапывать.
— Начнем.
Галька как спрессованная, но то не беда: под слоем гальки — камень. Это конец.
— Сколько человек может пробыть без еды?
— Десять-тринадцать дней.
— Правильно…
— А мы только что съели сухарь…
— Помнишь матросов, которых унесло на барже в Америку?
Я отмалчиваюсь, облизываю ободранные пальцы. Ногти сломаны. Через отверстие в нашу темноту проникают два горячих солнечных луча. Сейчас вторая половина дня. Жара — нестерпимая. Яшка снял рубашку и теперь сидит, как приклеенный. Трудно усидеть скрюченным в три погибели. Яшка ворочается и, касаясь голыми плечами раскаленных стенок, равнодушно ругается.
— Надень рубаху, — сказал я. — Не мешай мне думать.
Яшка обиженно засопел. Посопев, он стал глодать злополучную палку от плетня, которой мы подпирали вагонетку, делая вид, что это не так уж противно.
— Димка, когда через тысячу лет археологи найдут наши кости под вагонеткой, хоть лопни, не догадаются, что произошло.
Обглодав половину палки, Яшка сунул ее мне.
— На! Оставил тебе. Матросы, которых унесло в Америку, гармошку съели… — он повертел в руках кожаный футлярчик компаса. — В следующий раз пойду искать с баяном.
Мы угрюмо молчали. Была моя очередь отдыхать. Я развалился на всей площади, Яшка сидел между моих ног на корточках, положив голову на колени, и колупал стену ногтем. Мы не ели и не пили со вчерашнего вечера. За долгий душный день чувство голода притупилось. Отупевшие, обессиленные, мы сидели в безразличной и равнодушной дремоте. Иногда до нас доносилось блеяние. То блеяли крепко-накрепко привязанные в кустах козел и овечка.
— Зачем ты их так крепко привязал? — жалобно сказал Яшка, прислушиваясь. — Им есть нечего… Надо было привязать так, чтобы они в конце концов оторвались.
Я из штанов соорудил что-то вроде подушки, надел на голову и прислонился к стенке вагонетки. Мягко… Яшка совсем упал духом.
— Хорошо бы сюда твоего козла. Съели бы…
Яшкин палец перестал скрести ржавое железо в стенке.
— Не болтай!
— Я тоже не стал бы его есть! Он вонючий…
Под вагонеткой потемнело. В степи наступили сумерки. Впереди холодная ночь. Надо постараться уснуть. Земля остывала, дышалось легче. Что толку слушать бурчание в животе?
Сколько мы тут высидим без еды?.. Наше спасение невероятно. Кто наткнется на вагонетку, которая лежит на островке посреди речушки, каких впадает в Бутак десятки? Кому в голову придет искать под вагонеткой двух дуралеев?
Тоненько проблеяла овечка, козел вторил ей. Блеял он грустно и басом…
Зашумел перекат. Ночью он затихал. Запищали кулички, забегали по песку. Выкрикнула гортанное «иаа!» невидимая чайка. Наступило утро. Вскоре снова будет душно под вагонеткой, от духоты заломит в затылке, а у Яшки пойдет из носа кровь. Мы лежим в железном гробу, и надеяться нам не на что.
— Силы надо беречь, — сказал Яшка. — Спать побольше!
— Да уж куда больше!
И опять, не веря ни во что, мы с Яшкой копали под стенками вагонетки. Сверху тонкий слой гальки, нанесенный водой, ниже — камень.
— Сплошная каменная платформа. Рядом горы. Мы сидим на массиве, — определил Яшка.
Оттого, что Яшка научно все обосновал, легче не стало.
— Кузнечик, — тихо сказал Яшка. — Не шевелись. Смотри, кузнечик.
Я повернул голову. В отверстии сидел кузнечик. Голову высунул наружу и водил усиками. Яшка осторожно ухватил его за ломкие крылышки, и мы стали жадно рассматривать его, будто кузнечик бог весть какая невидаль.
— Смотри не выпусти.
У кузнечика нежный зеленый животик из колечек, глаза-бусинки, крылья в прожилках, голубые с изнанки. Я слишком осторожно держал его. Кузнечик вырвался, упал между галек, я неловко прикрыл его ладонью и придавил.
— Ну вот… Вечно ты так!
Мне самому жаль кузнечика.
— Ладно, — грубо сказал я, — нечего его жалеть! Не девчонки! На, — сунул я кузнечика Яшке. — Высохнет — съешь. В старину некоторые люди уходили в пустыни. Они назывались схимниками и питались сухими кузнечиками.
— Значит, я схимник? Разве… — Яшка отвернулся и припал лбом к стенке.
«Разве можно так? — ругал я себя. — Яшке и без того сейчас не сладко. По его вине мы, как взаправдашние схимники, прятались от людей и делали это так старательно, что сейчас нам и помочь некому. Без людей нельзя…»
Яшка, отвернувшись, не шевелился.
Солнечные лучики упирались в землю круглыми зайчиками. Значит, полдень.
Зайчики проползли по полу, наткнулись на стенку. Солнце плыло к закату.
За все это время мы не перекинулись ни одним словом. Говорить было не о чем.
Солнечные зайчики забрались на стенку и поползли по ней.
Где-то на том берегу, в топольках, куковала кукушка. Наступал вечер. Хотелось пить. Язык распух.
