Прошло часов пять. В землянке ровно горела свеча. Саша давно выстирала белье и теперь чинила Володину куртку. Вчера, пролезая через колючую проволоку, Володя зацепился рукавом и вырвал клок ткани.

За дверью свистнули два раза. Саша отложила куртку, прислушалась. Послышались два удара металла о металл — условный сигнал разведчиков. Саша открыла дверь. В землянку молча спустился один Федор. Он был угрюм и, не раздеваясь, лег на нары лицом к стене,

— Случилось что-то? — тихо спросила девушка.

— Нет, все хорошо, Сашенька. Задание выполнено отлично, я просто устал. Пришлось раздвигать рельсы железнодорожного полотна, — не поворачиваясь, ответил Федор.

— А где ребята?

— Они здесь, у землянки, остались покурить.

Саша взяла мокрое белье я вышла на воздух. Было тихо-тихо. Лишь скрипел снег под ногами. Саша развесила по кустам белье и, не увидев товарищей, хотела возвратиться в землянку, как до ее слуха донеслись чьи-то слова. Девушка отчетливо услышала свое имя. Разведчики говорили о ней. Незаметно переходя от дерева к дереву, Саша близко подошла к ним и прислушалась. Они сидели один возле другого на сваленном бурей дереве, и только Анатолий, видимо не желая сидеть, стоял прислонившись спиной к дереву.

— Ну что тут плохого, что я полюбил Сашу? — спокойно спрашивал он. — Ну что? Почему вы решили, что наша любовь помешает работе?

— Разведчик на боевом посту не должен любить, — резко сказал Алексей Щукин.

— А по-моему, разведчик на боевом посту может любить,— перебил его Ваня Анненко.— Может! Но только он не должен об этом никому говорить, даже любимой девушке. Никто о его любви не должен знать. Люби и молчи. Люби сколько угодно, но виду не подавай!

— В общем, все ясно. Не маленькие. Немцы под носом. Жизнь каждую минуту в опасности, — продолжал с прежней твердостью Алексей, — тебе Родина доверила боевое задание. Любить сейчас — это значит изменить товарищам, изменить делу! Какие теперь из вас будут разведчики, сам подумай? Я считаю, Саша не может больше находиться с нами, мы должны ее отправить домой.

— Правильно! — поддержали Щукина несколько человек.

Саша поняла, что ей нужно что-то сделать, что-то сказать. В одно мгновенье она появилась перед товарищами. Все смолкли от неожиданности, кто-то поднялся.

— Я все слышала. Да, я люблю Толю. Я давно его

люблю, но никогда и никому не говорила об этом. Я понимаю, что сейчас наша любовь действительно некстати и может, как вы говорите, помешать делу, ради которого мы находимся здесь. — Саша остановилась, думая, что же сказать дальше, и долго не могла найти нужные слова. — Я обещаю вам, — собравшись с мыслями, волнуясь, продолжала Саша. — Я отказываюсь от Толи, от его любви, пока не кончится война. Толя сделает то же, мы даем вам слово. Но домой я не поеду.

Все молчали. Саша повернулась и медленно пошла к землянке. Ей было мучительно больно за себя, за Толю, за их любовь.

«Ребята поступили правильно,— думала девушка.— Не они, а проклятые враги, навязавшие нам войну, отнимают от сердца мою любовь, мое счастье!»

Федор, опустив босые ноги, сидел на нарах и подсчитывал ручные гранаты и патроны. Саша поставила на стол большую, отбитую по краям эмалированную миску с пшенной кашей, разрезала хлеб на десять разных кусков и разложила ложки. Один за другим в землянку спустились разведчики. Последним, нахмурившись, во-шел Толя. За стол сели молча и молча принялись за еду. После ужина сразу легли спать, как будто ничего не произошло. Все быстро уснули. Уснул и Толя. Убирая со стола, Саша слышала его медленное и ровное дыхание.

«Спи! Спи спокойно, родной ты мой! Лишь бы ты был рядом. Лишь бы я видела тебя».

Недолго пришлось спать разведчикам. В три часа Саша разбудила Толю, Алексея и Сашу Вуколова:

— Вставайте! Пора на задание.

Разведчики быстро оделись и ушли, а Саша, укрывшись телогрейкой, легла, свернувшись клубочком. Она не могла уснуть: думала о Толе, о товарищах. «Я должна обращаться со всеми одинаково, — решила она,— тогда никаких ссор не будет».

27 января в 1 час 30 минут южнее Биюк-Онлар Добровольский, Щукин и Вуколов взорвали эшелон в 40 вагонов с танками, артиллерией и машинами, шедший со станции Джанкой к фронту. В эту же ночь, озябшие и утомленные, они пришли в поселок Тереклы-Шейх-Эли на отдых в дом полицейского Дмитрия Никитюка.

Лунная морозная ночь. В поселке тихо. Лишь издалека доносится вой ветра, хруст снега под ногами проходящих людей да лай одинокой собаки. Высоко в небе торчат силуэты печных труб — остатки сожженных карателями домов.

Никитюк радостно встретил разведчиков. После горячего ужина все, кроме Алексея, улеглись спать. Толя залез на печь и вскоре, согревшись ровным теплом от кирпичей, крепко уснул. Уснул и Саша Вуколов, накрывшись с головой хозяйским полушубком. Не спал лишь Алексей. Как ни плохо он себя чувствовал, как ни смыкались от усталости покрасневшие веки, он сел за стол и при свете огарка принялся писать письмо домой, своей любимой, рассчитывая переправить его при первой же возможности. «Мой милый друг, — писал юноша, — я давно не писал тебе, было не до писем. Я очень много работал И уставал. Впереди еще много больших трудностей, но я уверен, что теперь мы уже скоро встретимся, чтобы никогда больше не разлучаться. Где бы я ни был и что бы я ни делал, я всегда помню тебя, моя любимая, и память о тебе, любовь к тебе помогают мне жить и работать...»

Алексей не мог найти более сильных слов, чтобы выразить свое искреннее, нежное чувство. Он посмотрел в окно: за окном начинался рассвет. Положив голову на письмо, он тотчас же заснул.

Может быть, кто-то донес предателю Мискину, а скорее всего он сам выследил проходивших по селу разведчиков, только в эту же ночь Мискин сообщил немецкой жандармерии, что в поселке находятся разведчики и что укрыться они могут или в доме патриотки Лины Максимовны Потапкиной, или в доме полицейского Дмитрия Никитюка, или у Кляцких.

С рассветом в поселок прибыли каратели, и с дома Потапкиной началась облава. Лина Максимовна, рискуя жизнью, незаметно леребежала свой двор и тихо постучала в окошко дома Никитюка. Спросонья разведчики никак не могли понять, в чем дело. Только после повторного стука в окно им стало ясно, что фашисты начали облаву и надо принять срочные меры к спасению.

Все, кто был в доме, — трое разведчиков и Дмитрий Никитюк с сыном Михаилом, полураздетые выбежали из комнаты, через сени залезли на чердак и залегли за боровком печной трубы, прихватив автоматы, винтовки и гранаты. Вскоре раздался стук в дверь. Патриоты молчали. Тогда каратели взломали дверь и ворвались в комнату. Они перевернули в доме все вверх дном: подняли каждую половицу, простукали стены и потолок, проверили дымоход, рассыпали в сенях сложенные початки кукурузы, но ничего не нашли. Здоровенный эсэсовец медленно и осторожно поднялся по лестнице на чердак и заорал во все горло: «Кто здесь? Вылезай!» Ответа не последовало. Он огляделся по сторонам: справа чердак на одну треть высоты завален соломой, прямо—печная труба, слева — сложенный в кучу табак и хворост. Между ними гитлеровец увидел небольшое отверстие, через которое можно было уйти в направлении к Чон-гравской балке.

Судя по всему, немцы были уверены, что разведчики из дома уже убежали. Это чувствовалось и по характеру обыска. Он проводился только несколькими гитлеровцами, а основная масса карателей сидела на улице в машинах и на подводах.

Стоявший на лестнице эсэсовец снова крикнул в темноту: «А ну, выходи, выходи! Все равно попались!» Не дождавшись ответа, гитлеровец выпустил из автомата в солому и хворост две длинные очереди, не преследуя при этом ровно никакой цели. Если бы Анатолий знал, что их не обнаружили и что это просто беспорядочная стрельба, он, конечно, промолчал бы. Но Толя и его друзья поняли это иначе. Они решили, что гитлеровец их заметил, а раз попались в беду — надо выиграть бой, и разведчики на огонь ответили огнем.