И тогда их стал допрашивать заместитель наркома внутренних дел Агранов. По свидетельству В. Ковалева, исследовавшего дело объединенного троцкистско-зиновьевского центра, сценарий сразу стал обрастать признательными показаниями. «Теперь уже трудно точно установить, чем именно замнаркома так располагал обвиняемых к доверительным беседам. Известно лишь, что после первой же встречи с ним подследственные Дрейцер и Пикель незамедлительно признались в том, что «объединенный центр» действительно существовал и действовал на террористической основе»26.

После аграновских бесед Рейнгольд, Дрейцер, Пикель и Ольберг дали необходимые показания. По сути, они продолжили роль Рамзина, только еще в более кровавой редакции. Их «показания были тут же использованы как средство давления на других подследственных. На очных ставках сами обвиняемые изобличали друг друга»27. Агранов здесь следовал своему излюбленному, изобретенному им же методу: столкнуть лбами участников процесса на основе их же показаний. И дело «Объединенного центра» пошло.

Но что удивительно — это дело на определенном этапе приобрело характер творческого содружества между чекистами и оппозиционерами-помощниками. Атмосфера складывалась почти семейная. Пикель в ходе допросов называл сидящих перед ним чекистов по имени: «Марк, Шура, Иося...»28 Творческий настрой шел от Агранова. Сила аграновской убежденности в необходимости того дела, чем они занимались, возбуждала подследственных, заражала их соревновательными импульсами в построении многокрасочной картины деятельности террористического центра.

Из более чем двухсот оппозиционеров на суд были представлены шестнадцать человек, среди которых Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. Н. Смирнов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский — все известные деятели партии с дореволюционным стажем. Процесс прошел в августе 1936 года в Москве, в Октябрьском зале Дома союзов, и дал толчок новым «делам».

Технология подготовки подобных «дел», вошедших в историю как процессы 30-х годов, технология, изобретенная, выстраданная и опробованная Аграновым, основывалась на трех составляющих: на сценариях, на сталкивании участников через признательные показания и на добровольцах-активистах следствия, что своими вдохновенными сочинениями втягивали всех подозреваемых в сценарный хоровод. В истории Лубянки Рамзин, Гидулянов, Пикель, Ольберг, Карл Радек на процессе Пятакова — это высший класс провокации.

Как эта технология «работала», весьма бесцеремонно рассказывал соратник Агранова Леонид Заковский, который после убийства Кирова возглавил Ленинградское управление НКВД. Здесь обратимся к воспоминаниям Н. Хрущева: «При проверке в 1955 году дела Комарова Розенблюм сообщил следующий факт: когда он, Розенблюм, был арестован в 1937 году, то был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц. Затем его привели в кабинет Заковского, который предложил ему освобождение при условии, если он даст в суде ложные показания по фабриковавшемуся в 1937 году НКВД «делу о ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре». Заковский раскрыл «механику» искусственного создания антисоветских заговоров. «Для наглядности, — заявил Розенблюм, — Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого центра и его ответвлений... Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый. Будет предана суду головка центра, 4-5 человек... и от каждого филиала по 2-3 человека... Дело о ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели... Самому тебе, говорил Заковский, ничего не придется придумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4-5 месяцев... Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь . Выдержишь кормить и одевать будем до смерти на казенный счет».

Агранов с Ягодой, пожалуй, впервые отработали систему сыскного наблюдения в высших эшелонах власти — среди членов Политбюро, партийных секретарей, наркомов, крупных руководителей. Все начиналось с отслеживания настроений и разговоров в их среде. Чекистская агентура в лице добровольных помощников, чаще всего из референтов, секретарей, технического и обслуживающего персонала, давала необходимую информацию.

Именно благодаря такой информации возникло дело Пятакова Сокольникова — Радека, которое обернулось процессом параллельного антисоветского троцкистского центра. Агент сообщал о высказывании Пятакова в узком кругу: «Я не могу отрицать, что Сталин является посредственностью и что он не тот человек, который должен был стоять во главе партии; но обстановка такова, что, если мы будем продолжать упорствовать в оппозиции Сталину, нам в конце концов придется оказаться в еще худшем положении: наступит момент, когда мы будем вынуждены повиноваться какому-нибудь Кагановичу. А я лично никогда не соглашусь подчиняться Кагановичу!»29

Эта информация, по словам Пятакова, была направлена Аграновым Сталину. Разве мог Сталин смириться с настроением Пятакова? 11 сентября 1936 года Пятакова вывели из состава ЦК, исключили из партии и в тот же день арестовали.

А система отслеживания настроений партийно-государственной верхушки совершенствовалась. Уже через 10-12 лет в помощь агентам пришла подслушивающая техника. Благодаря ей стали известны «домашние» высказывания некоторых маршалов и генералов, стоивших кому-то карьеры, а кому-то жизни.

Ягода и Агранов собирали досье на ведущих деятелей партии, где сосредоточивались сведения об их дореволюционных делах, связях, друзьях, линии поведения в партийных конфликтах, отношениях с женщинами. Здесь преуспел Ягода. Агранов больше интересовался писателями, театральными деятелями, учеными.

Когда допрашивали весьма известных людей политики, литературы, искусства, науки, то их показания о тех или иных известных лицах потом из протоколов допросов сводились в особую картотеку секретно-политического отдела, придуманную Аграновым. Это была своеобразная база данных, состоящая из досье на разных людей. Если кто-то из них попадал в поле зрения НКВД, то первым делом поднимали эти досье. Возможно, они и стали «собранием сочинений» Агранова и покоятся в его тайниках.

НКВД обладало информацией о поведении секретарей обкомов и республиканских партийных ЦК. Их стремление к неограниченной власти, к роскоши становилось известно в Центральном комитете и лично Сталину. Это совпадало со сталинской установкой — очистить партию от «старых» кадров.

Именно тогда областные управления получили указание за подписью Агранова о проверке по линии НКВД всех лиц, выдвигаемых на партийную работу. Конечно, за всем этим стоял ЦК партии, сам Сталин, но уж очень точно вписывалось это указание в систему наблюдения за партийной, советской, профсоюзной, комсомольской «номенклатурой».

Прошли годы. Бывший начальник управления КГБ по Свердловской области Корнилов вспоминал: «Когда на бюро обкома кого-либо утверждали в партийной должности, Ельцин, тогда первый секретарь обкома, всегда спрашивал: «Товарищ Корнилов, вы смотрели личное дело этого кандидата?» — «Нет, к нам не обращались». Ельцин сразу же предлагал вопрос об утверждении отложить, пока не будет заключения управления КГБ по данной кандидатуре».

В послесталинские времена ЦК партии, кроме такой проверки, уходящей корнями в аграновскую систему сыска, наложил жесткие ограничения на действия органов безопасности в отношении партийных кадров. Председатель КГБ издавал приказ, запрещающий «разработку» сотрудников партийных аппаратов и секретарей партийных комитетов.