Бердяев был строг и логичен: либо тюрьма, либо сотрудничество. Психологи в «охранке» были отменные, да и кандидат исследовался уже с гимназических лет. Зубатов выбрал сотрудничество: оно влекло его больше, было острее, романтичнее. Мучений совести, похоже, не испытывал: избранное ремесло подменяло их удовольствием интеллектуальных состязаний и головокружением от одержанных побед.

Много тогда в Москве накрыли народовольцев — 200 человек арестовали в один день не без зубатовского участия. Хитер и ловок был: на деньги «охранки» создал подпольные типографии, печатал и распространял литературу, нащупал связи, выявил целую сеть кружков. После столь оглушительного успеха немудрено, что ему предложили должность в охранном отделении.

Карьера начала отстукивать ступени. В тридцать три года он начальник московской «охранки». Не зря топтал дорожку к сердцу обер-полицмейстера Трепова — тот помог3. Если уж Зубатову не помогать, то кому же? Заметно выделялся Сергей Васильевич и пером, и речью, а прежде всего талантом ориентироваться в запутанной ситуации, схватывать суть, организовывать дело. Такой человек и должен был возглавить Московское охранное отделение, которое тогда занималось политическим сыском в половине губерний Российской империи.

Зубры «охранки» встретили нового шефа настороженно. И не ошиблись. Грянула перестройка в полицейском ведомстве, которую давно задумал Сергей Васильевич. Он был первый в России, кто догнал и даже, похоже, перегнал Европу в технике политического сыска. Железной рукой ввел фотографирование и снятие отпечатков пальцев у всех арестованных, придумал информационную картотеку, поставил дело наружного наблюдения, лелея кадры талантливых филеров. Его методы анализа перемещений наблюдаемых вскрывали хорошо законспирированные революционные сети. А главное достижение, его гордость и страсть — агентурная работа. Во всех слоях общества, среди рабочих и студентов, интеллигенции и промышленников, торговцев и военных, в партиях и движениях, везде должны быть наши люди, наши информаторы, которые донесут настроения, мнения, замыслы и желания людей и политиков, считал он. Из этого исходил, вербуя агентов, обучая искусству продвижения на ключевые должности.

 — Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг — и вы ее опозорите, — инструктировал своих офицеров.

Агенты, вошедшие в историю — небезызвестный Евно Азеф, поп Гапон, Зинаида Гернгросс-Жученко, Анна Серебрякова, — все они вскормлены и обучены Зубатовым. Благодаря Азефу все связи партии эсеров, ее боевой организации были известны до мелочей. Правда, проститутская сущность Азефа как двойного агента потом вскрылась. И Зубатов пишет в частном письме: «Азеф был натура... чисто аферическая... на все смотрящий с точки зрения выгоды, занимающийся революцией только из-за ее доходности и службой правительству не по убеждениям, а только из-за выгоды». С такими порочными людьми и работал Сергей Васильевич, наставляя и оберегая их. Какая же пластичная должна быть душа у наставника, чтобы вдохновенно дерзать вместе со смердящей натурой...

Когда в его кабинете появилась милая золотоволосая красавица, воспитанница Смольного института Зинаида Жученко, он понял, насколько они близки. Ее влекли в политический сыск таинственность, авантюризм и завораживающее чувство беспомощности жертвы, которую предают. С ней Зубатов работал особенно вдохновенно. Звал ее «мое солнышко Зиночка». «Солнышко» естественно вошла в группу Распутина, готовившую покушение на царя. Группу «взяли», Жученко вместе со всеми сидела в тюрьме, по наущению Зубатова громко выступала против произвола администрации. За Распутина он получил орден Владимира — большая редкость по тем временам. А Жученко вскоре стала членом комитета центральной области партии эсеров и еще более авторитетным сотрудником охранки. Ни коллеги по партии, ни коллеги по сыскному делу не могли не покориться ее обаянию, прошедшему зубатовскую огранку.

Что греха таить, была слабость у Сергея Васильевича: с женщинами работал истово, любил их, умел обворожить. И они платили... нет, не преданностью, а собачьей привязанностью. Не устояла перед ним и Зинаида Жученко, хотя и сама строгостью не отличалась — профессия того требовала. Умел ценить Зубатов профессиональный и женский талант. Потому и выхлопотал впрок для своих сотрудниц большие пенсии из секретных сумм департамента полиции.

Зубатов безошибочно находил будущих героев сыска. Он мог понять и возвысить этих людей — агентов «охранки», втянуть их в сотворчество, показать государственное значение их усилий. Много лет спустя, после разоблачения, Зинаида Жученко исповедалась настырному литератору Бурцеву: «О каком предательстве вы ведете речь? Я служила идее». Поистине агентурная школа Зубатова осталась непревзойденной. И настал для него час, о котором генерал Спиридович скажет: «Осведомленность отделения была изумительна. Его имя (Зубатова. — Э. М.) сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации». Заниматься в Москве революционным делом считалось безнадежным делом».

Спустя годы он бросит на бумагу слова признания: «Агентурный вопрос ( шпионский, по терминологии других) для меня святее святых... Для меня сношения с агентурой — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно».

Но взойдя на вершины агентурной работы, Зубатов безрадостно понял, что одним политическим сыском Россию не успокоишь — революционное движение в стране становилось массовым. Исподволь крепло убеждение: с революцией нужно бороться политически, а не полицейски. Он еще не читал Маркса, не знал Бернштейна, но уже как никто знал настроения рабочих и идеи ходивших вокруг них интеллигентов. Еще тогда у него родился некий план: поддержать рабочих в их конфликтах с предпринимателями, в их экономических требованиях, отколоть их от революционной интеллигенции и подружить с интеллигенцией либеральной. Суров был к революционным интеллигентам: «Мы вызовем вас на террор и раздавим». Обходителен и учтив был с либералами-профессорами. Соединить рабочее движение с либеральными идеями — это план не полицейского чина, а социального новатора, государственного мужа. Честолюбивый и властный, он жаждал действий и метался в поисках оказии для первого шага. Судьба ее подарила в лице учительницы из Люберец и рабочего Грибанова. Так он вышел на последний отрезок своей рисковой жизни. И проиграл. Он был обречен изначально, борец-одиночка, и стратег, и тактик, и организатор. Его верный ученик, проницательный жандармский генерал Спиридович, спустя годы докопался до сути: «Идея Зубатова была верна... но проведение ее в жизнь было уродливо и неправильно. Оно явилось казенным, полицейско-кустарническим и шло, как говорится, не по принадлежности. Для профессионального русского рабочего движения не нашлось в нужный момент национального, свободного, общественного вождя. Не выделило такого реформатора из своих рядов и правительство. У Витте как министра финансов не оказалось ни глубокого знания и понимания рабочего вопроса, ни государственного чутья к нему, ни интереса».

Зубатов обогнал капиталистическое российское время. И тупой самодержавный режим, которому он так был верен, изгнал его с работы, с должности, а через семнадцать лет заставил убить себя.

...В день самоубийства, проснувшись утром, он подошел к окну. Холодный ветер безжалостно гнул деревья.

 — Какая нынче будет весна? — тихо тогда произнес он.

В России 1905 год начался с январской крови петербургских рабочих, что шли за справедливостью к императору Николаю, а закончился большой кровью московского декабрьского восстания. Русские революционеры от разных партий — жестко-прагматичной большевистской, авантюрно-террористической эсеровской, глотки рвущей меньшевистской — вздыбили рабочих и крестьян, возбужденных всеобщим экономическим кризисом. Митинги, стачки, забастовки в Петербурге, Москве, Варшаве, Риге, Баку, Иваново-Вознесенске. Вал первомайских демонстраций. Претензии к власти, переходящие в политические требования. Политический террор — в Москве убит великий князь Сергей Александрович, дядя царя. Кипят крестьяне: громят и жгут хозяйские усадьбы, требуют земли. И сквозь этот бунтарский хаос несется партийное: «Крестьяне! К вам наше слово!». В июне рвануло на броненосце «Потемкин». Матросская стихия не оставила шансов господам офицерам: кололи штыком, швыряли за борт.