В деле «Промпартии», и особенно в том, что после процесса над ней старая интеллигенция в глазах общества потеряла авторитет, предстала двурушнической, униженной, аморальной группой, Рамзин сыграл выдающуюся роль. Выбор Агранова был безупречен.

Было отчего воскликнуть Солженицыну: «Рамзин! Вот энергия, вот хватка! И чтобы жить — на все пойдет! А что за талант! В конце лета его арестовали, вот перед самым процессом, — а он не только вжился в роль, но... и охватил гору смежного материала, и все подает с иголочки, любую фамилию, любой факт... Рамзин незаслуженно обойден русской памятью. Я думаю, он вполне выслужил стать нарицательным типом цинического и ослепительного предателя»10.

Такие люди, как Рамзин, своей готовностью и талантом дают энергию, живую душу любой провокации. Найти таких людей — большая удача для организаторов провокационных спектаклей. Благодаря действиям Рамзина интеллигенции и специалистам старой школы дали понять, что всякое сопротивление, в том числе даже на уровне разговоров, оценок и собственного мнения, будет безжалостно подавляться.

«Промпартия» с Рамзиным, «Трудовая крестьянская партия»... Это своего рода достижения Агранова в сыскном деле. Но они оказались такими заметными, потому что питались не только реальным опытом «Петроградской боевой организации» или мифической организации «Трест», придуманной внешней разведкой для связи с эмиграцией на Западе, но и делами местных чекистов, творивших уже по образу «ПБО» и «Треста» свои местные контрреволюционные образования. И я обращаюсь здесь к письму Виктора Павловича Орлова из поселка Стрелецкого Орловской области, откликнувшегося на мою публикацию об Агранове. Вот что рассказывает Виктор Павлович: «Конструирование» таких не существовавших организаций, как «Промпартия» и «Трудовая крестьянская партия», не было из ряда вон выходящей практикой. Моя родная тетя в 1928 году была осуждена и отсидела три года на Соловках (затем, разумеется, ссылка) за участие в не существовавшем в природе «Российском конституционно-монархическом союзе спасения». Историки об этом, думаю, не знают, но дело хранится в УФСБ Тверской области. По легенде чекистов, этот союз возглавляло «Политбюро» из трех человек — все жители глухого сельского района. Правда, сыновья священнослужителей и дворян. (Фамилии Агранова в деле я не встречал, его вели ленинградские чекисты.) Председатель «Политбюро» получил срок — 10 лет. А это прекрасный человек, в Отечественную войну воевал. Но и он, и тетя подписали все наветы, ни на кого не наговорили. Никто из них впоследствии ни слова не произнес о сути своих вынужденных признаний. На мои вопросы к тете: «За что тебя посадили?» — она отвечала: «Ни за что». Об РКМСС я узнал из дела уже после ее смерти, а сын «председателя Политбюро» — от меня. Отец ничего не рассказал при жизни даже своему сыну. Не преступление ли это чекистов, не отвратительная ли деформация идеи «диктатуры пролетариата» в нечто мерзкое?»

К началу тридцатых Агранов зарекомендовал себя мастером судебно-сыскных сценариев, мастером постановки процессов. Чекист с такой специализацией становился незаменимым. Разве могло обойтись без него Политбюро, когда, например, принимало решение о борьбе с хищениями продовольственных и промышленных товаров в стране? Вот как звучит партийный документ с датой 13 апреля 1932 года:

«а) Поручить комиссии в составе тт. Вышинского, Крыленко, Ягоды, Акулова и Агранова представить в Политбюро проект организации от 5 до 10 процессов в разных местах СССР, руководствуясь тем, чтобы — считая организаторов хищений хлеба и товаров врагами народа — приговорить их к высшей мере наказания, особенно виновных в хищениях коммунистов.

б) Остальных участников этих хищений по всему СССР приговаривать к концлагерям на большие сроки, причем попавшим за хищения коммунистам наказание усилить»11.

Агранов хотя и упоминается последним в этом партийном решении, на самом деле становится главным организатором выполнения его. Это участь чекиста из того жестокого времени.

Агранов, в общем-то, неплохо разбирался в психологии партийной, научной и художественной интеллигенции. И понимал ее значение в политической борьбе. Не столько из книг черпал понимание, сколько из собственного житейско-революционного опыта.

В полицейских документах, относящихся к 1915 году, об Агранове сказано: «Агранов Янкель Шевелев-Шмаев, вероисповедания иудейского, родился 12 октября 1893 года в местечке Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии». Семья была многодетная и жила в основном доходами от бакалейной лавки, что держала мать. Смышленый Янкель резво помогал ей, но не карьера бакалейщика прельщала его. Настал день, когда он получил аттестат об окончании четырехклассного чечерского училища, а на семейном совете благословение на будущую жизнь.

Она началась у него со службы конторщиком на лесном складе в Гомеле. В этом городе зрела революционная жизнь, где наиболее активными казались социалисты-революционеры (эсеры). Сослуживцы по складу, что состояли в эсерах, и убедили Янкеля вступить в эту партию. Было ему тогда уже девятнадцать. И следы его партийной деятельности находятся в полицейских протоколах: «18 апреля 1915 года, в г. Гомеле во рву состоялась сходка представителей революционных партий, всего до 50 человек; ораторами на таковой выступали чечерский Рогачевского уезда мещанин Янкель Шевелев-Шмаев Агранов, носящий в партии социалистов-революционеров кличку Михаил...» При обыске у него изъяли литературу: сборник статей «Интеллигенция в России», книги Иванова-Разумника «Об интеллигенции. Что такое махаевщина. Кающиеся разночинцы», Токвилля «Старый порядок и революция», Леонида Андреева «Царь-голод», Спенсера «Справедливость».

После следствия Агранова выслали в Енисейскую губернию. И здесь, на поселении, в отличие от толстовского революционера, повесившегося после встречи с большевиками, которые популярно ему объяснили, что сила революции в рабочем классе, а не в подвигах отдельных мучеников за народ, Агранов вступил в большевистскую партию. Там, в ссылке, он сошелся с некоторыми видными потом большевистскими лидерами. Много читал, спорил. Оппоненты были известные интеллектуалы, и ссыльные «университеты» порой стоили государственного.

Предположительно в марте 1917 года он вместе со Сталиным приезжает в Петроград. Больше месяца длилось их путешествие от енисейских берегов. Скорее всего Сталин и другие большевики, уже знавшие Агранова по ссылке, рекомендовали его после Октября в секретариат Ленина. А с 1919 года подпись Агранова как секретаря Совета народных комиссаров появляется вместе с ленинской на документах советского правительства. Должность техническая ведение протоколов попеременно с другими секретарями, но тем не менее ответственная и близкая к высшему руководству страны. Он многое видит и многое знает.

А 20 октября 1919 года малый Совнарком на своем заседании рассмотрел «заявление члена Малого СНК Я. Агранова о разрешении ему совмещать работу в Малом Совнаркоме и в Особом отделе ВЧК». Протокол №346 с разрешающей формулировкой подписал Ленин. Так Агранов стал особоуполномоченным ВЧК по важным делам. Существует точка зрения, будто Сталин хотел иметь «своего» человека в Чрезвычайной комиссии. Подтверждающих свидетельств этому нет. Но ясно и другое: преданных советской власти и в то же время дельных людей тогда очень не хватало. Агранов же был из преданных и дельных. И в ВЧК он занимался делами, принципиальными для власти: дело «Национального центра», дело «Петроградской боевой организации». Уже тогда его положение и секретаря Совнаркома, и уполномоченного ЧК заставляло подходить к расследуемым делам не столько полицейски, сколько политически.

Наступило время нэпа, время экономической свободы. И тем больше общество пропитывалось идеологической жесткостью, политической однолинейностыо. Ленин будто следовал указанию Столыпина: либеральные реформы нельзя проводить в России без ужесточения режима. Уже не было продразверстки, уже вовсю разворачивались частные заводы и пекарни, совместные с американцами концессии, но уже был пароход, на котором отправляли за границу видных философов, историков и вообще мыслящих, творческих людей; уже вовсю был заполнен инакомыслящими и инакодействующими интеллигентами лагерь на Соловецких островах. С пронзительной ясностью большевистское правительство понимало: чем больше экономической свободы, тем жестче политический и идеологический контроль за бывшими членами оппозиционных партий, за творческой интеллигенцией, а за обществоведами-историками, философами, экономистами — особо. Это партийное понимание ситуации безоговорочно разделял и Агранов.