А в следственном деле формулировки жестки и однозначны: «В июле месяце прошлого, 1924 года в СО ОГПУ поступили сведения о том, что в Москве группа литераторов с целью борьбы с соввластью приступает к образованию террористической организации. Выясняя сущность и направление данной организации, выявляя участников ее, СО ОГПУ... установил, что наиболее активно проявляющие свою деятельность были поэты — Ганин Алексей Алексеевич, Чекрыгин Петр Николаевич, Дворяшин Виктор Иванович, Галанов Владимир Михайлович. Эти лица... вокруг себя сгруппировали исключительно «русских» людей, имевших за собой контрреволюционное прошлое. Последнее обстоятельство побудило СО ОГПУ рассматривать зарождающуюся организацию как ярко выраженную национальную с явно фашистским уклоном».
Беспощаден язык следствия: «Имея перед собой задачу произвести террор над членами совправительства, организация наметила в первую очередь жертвами Калинина, Рыкова, Дзержинского, Луначарского, Радека и Зиновьева». Одновременно с Ганиным братья Чекрыгины проектируют выпуск прокламации в виде извещения русскому народу: «Сообщаем о скором свержении советской власти путем беспощадного террора, призываем русский народ к спокойствию, сочувствию нашему великому делу, освобождению Руси от ига жидов и коммунистов».
Следствие вели сотрудники ОГПУ Врачев и Словатинский. Но установки давал Агранов. Иногда допрашивая сам. Следственные версии подтверждались показаниями арестованных и отчасти изъятыми при обысках записями. Агранову было достаточно этого, чтобы создать впечатляющую картину деятельности подпольной фашистской русской организации. Попытки этих молодых литераторов набросить на образ власти антирусское, коммунистическо-семитское покрывало являли, по Агранову, несомненную угрозу России социалистической, пусть даже нэповской. С дела Ганина брала начало линия борьбы с интеллигенцией, проповедующей националистические идеи для России, борьбы, где историки, философы и поэты-националисты были для ОГПУ объектами самой активной разработки, самого непримиримого противостояния.
Что в этом противостоянии судьба отдельной запутавшейся, мятущейся личности — Алексея Ганина? Он был расстрелян 30 марта 1925 года.
В тот год Агранов становится завсегдатаем салона Бриков, Осипа и Лили, близких Маяковскому людей. Лиля Брик и Агранов явно симпатизировали друг другу. «Любовники», — говорили о них некоторые знакомые. «Друзья»,настаивали другие. Как бы там ни было, Агранов был своим человеком в доме Бриков. И Лиля искренне привязалась к его дочери от первой жены. Игрушки, детские вещи — все любимому ребенку от доброй феи — тети Лили. Она же восхищалась новым супружеством Агранова.
Валентина, в девичестве Кухарева, жена заместителя наркома земледелия, работала в тресте «Цветметзолото». И вдруг ее вызвали в ГПУ на допрос как свидетеля по делу одного сотрудника треста. А допрос вел Агранов. Вызывающе красивая брюнетка лет двадцати семи разбередила его душу. Что-то в ней было от Зинаиды Райх. Скоро он понял, что без этой женщины жизнь тускла. Оставил жену, а Валентина разошлась с мужем, и в счастливом браке они прожили около десяти лет. Валентина стала самой близкой приятельницей Лили Брик и заинтересованной участницей ее салона.
Л. Чуковская в «Записках об Анне Ахматовой» роняет: «...салон Бриков, где писатели встречались с чекистами». В этом «бриковском» салоне по вторникам встречались участники группировки «Левый фронт искусства» (ЛЕФ). Современник подмечает: «На лефовских «вторниках» стали появляться все новые люди — Агранов с женой, Волович... На собраниях они молчали, но понимающе слушали... Агранов и его жена стали постоянными посетителями бриковского дома»18. А вот свидетельство художницы Е. Семеновой: «На одном из заседаний ЛЕФа Маяковский объявил, что будет присутствовать один товарищ — Агранов, который в органах госбезопасности занимается вопросами литературы... С тех пор на каждом заседании аккуратно появлялся человек средних лет, в принятой тогда гимнастерке, иногда в штатском. У него были мелкие, не запоминающиеся черты лица. В споры и обсуждения он никогда не вмешивался»19.
Журналист В. Скорятин утверждает, что за смертью Маяковского маячит фигура Агранова, а за ним — ОГПУ. Оказывается, Маяковский много знал, выполняя поручения чекистов по связи с заграничной агентурой. Кроме того, у поэта намечался духовный кризис из-за начавшегося неприятия советской действительности — кризис, способный обернуться антисоветскими стихами.
Однако вряд ли ОГПУ так уж было заинтересовано в смерти Маяковского. Он всегда считал себя строителем социалистического искусства. И он вполне осознанно вступил в Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП), порвав с так называемой группой революционного фронта. В своем заявлении в РАПП 3 января 1930 года он писал: «Никаких разногласий по основной литературно-политической линии партии, проводимой РАПП, у меня нет и не было». Он писал это за три месяца до своей гибели. Но чванливые руководители-рапповцы встретили его враждебно, отказывая в праве быть пролетарским поэтом (по их выражению), и назначили ему испытательный срок. Такое отношение угнетало Маяковского. Он и с Аграновым делился своими переживаниями. Тот, конечно, убеждал взять нервы в кулак и работать.
Но если бы поэзия поглощала целиком! Была еще и женщина, ставшая любимой. И с ней было непросто. Сцепление запутанных коллизий вложило в руку револьвер. Да еще тот, что подарил Агранов. Ближе всего оказался к разгадке этого самоубийства Анатолий Луначарский, когда сказал:
«Не все мы похожи на Маркса, который говорил, что поэты нуждаются в большой ласке. Не все мы это понимаем и не все мы понимали, что Маяковский нуждается в огромной ласке, что иногда ничего так не нужно, как душевное слово».
Может, это и понимал Агранов, но искусство ласки ему не давалось. Зато после смерти Маяковского Агранов с подозрением стал вглядываться в руководителя РАППа Леопольда Авербаха, с которым был на дружеской ноге. Он знал его не только как литературного деятеля, но и как брата Иды Авербах жены наркома внутренних дел Генриха Ягоды, своего шефа.
Трагедия Маяковского вдруг высветила Агранову всю нетерпимость, вульгарность, прямолинейность пролетарской писательской ассоциации. И когда в апреле 1932 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», приведшее к созданию Союза писателей и упразднению РАППа, в душе Агранов праздновал успех. Ведь это и его записки о РАППе и Авербахе сыграли свою роль. В них он довольно откровенно, полагаясь на агентурные данные и на свои впечатления, излагал ситуацию: Авербах и руководство РАППа терроризировало самых выдающихся советских писателей и поэтов — Горького, Маяковского, Шолохова, А. Толстого, Леонова, Федина, Багрицкого, Шагинян; Авербах извратил решения партии по литературе, он противопоставил РАПП всей советской литературе, считая ее посредственной, антинародной; Авербах нанес удар по передовой литературной критике, представляя ее как враждебную партии линию; в борьбе с литературными противниками Авербах использовал недостойные приемы. А так как Авербах, по данным того же секретно-политического отдела НКВД, был воспитанником и любимцем Троцкого (что действительно соответствовало истине), его ждала кровавая участь.
Но ни грядущая участь Авербаха, ни его родственная близость Ягоде не остановили Агранова. Он и раньше не тянулся к Ягоде, но все осложнилось после коллективного обращения к Сталину группы руководителей НКВД, в числе которых был и Агранов, по поводу ягодовских методов. Реакции не последовало. А ситуация с Авербахом окончательно превратила отношения в безнадежные, порой трудно переносимые.
А с РАППом было покончено. В 1934 году на первом писательском съезде родился Союз советских писателей. И к этому рождению оказался причастен Агранов.
Но один замысел не давал покоя Агранову: как сделать, чтобы имя Маяковского заняло достойное место в революционной истории страны, а его поэзия формировала новое мировоззрение граждан? В конце концов он разрабатывает «литературную операцию». Главные лица в ней — Лиля Брик и Сталин. В ноябре 1935 года после долгого разговора с Аграновым Лиля Брик пишет вождю: «Обращаюсь к вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследство Маяковского... Он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции». Кажется, будто Агранов водил ее рукой. А потом письмо передали в секретариат Сталина, и Агранов поспособствовал, чтобы оно поскорее оказалось на столе у адресата. Реакция последовала незамедлительная. Сталин начертал программную резолюцию, круто изменившую посмертную судьбу Маяковского:
