— Ах, Боже мой, какое недоразумение!.. — лепетал господин Я. — Ах, Боже мой!.. Сударыня, успокойтесь. Все вы! — шипел он на жену и тещу. — И все из-за трех рублей... Вот так историю затеяли... Тысячи извинений, сударыни!.. — извивался он перед плачущими женщинами. — Да затвори же дверь, болван! — приказал он мальчику из магазина. — Сударыни...

Старшая «задержанная» дама вдруг отерла глаза, решительно встала и взяла под руку свою спутницу.

— Пойдем, Анет... — сказала она.

Обе дамы вышли.

— Еще хорошо, что так отделались!.. — глубоко вздохнул почетный гражданин Я. — Эх, вы!.. — начал он укорять своих дам.

— Но ведь они точь-в-точь те... мошенницы!.. — пробо­вала было оправдываться госпожа Б. — И платья, и шляпки, и рост, и походка, и все... Просто ума не приложу.

— Те, да не те, видно... Еще хорошо, что так от­делались.

Однако отделались они не так-то легко. Разузнав всю эту историю, я господам Б. и Я. послал повестки с приглашением явиться к 9 часам утра в сыскное отделение. Неприятное впечатление от получения подобных «приглашений» я знал очень хорошо и рассчитывал на это.

В назначенный день и час оба «приглашенные» с беспокойными и встревоженными лицами уже сидели в моей приемной и тихо перешептывались между собой.

Мне доложили о них.

— Скажите, что я занят... Пусть подождут! — приказал я.

Прошел час, другой, третий... Так продержал я их чуть ли не до двух часов. Потом приказал просить.

Я. с зятем вошли.

— Дело скверное! — сказал я. — Ваших жен при­дется выслать из Петербурга!

Лица обоих вытянулись.

— За что же, помилуйте!

— Как за что! Захватывать на улице почтенных и уважаемых женщин... Скандалить! Обвинять в воровстве. Разве этого мало?! Градоначальник негодует и хочет распорядиться о высылке...

— Ваше превосходительство... — умоляюще начали они. Недоразумение...

Здесь оба наперебой пустились рассказывать уже мне известную историю. Я едва сдерживался, чтобы не улыбаться. Тем не менее строго сказал:

— Однако за такие «недоразумения», вы понимаете, наказывают...

— Господи!.. Да войдите же в наше положение, ваше превосходительство! — воскликнули оба. — Сжальтесь! Высылка, скандал... Мы готовы на что угодно, лишь бы привести эту историю к благополучному концу...

— Не знаю!.. Я доложу градоначальнику! — ответил я сурово. — Сомневаюсь, чтобы он смягчился... Впрочем, все зависит от него и от госпожи Ф. и ее знакомой, которых вы оскорбили. О результатах... я вас вызову и сообщу.

Оба ушли как в воду опущенные.

Господин градоначальник даже рассмеялся, когда я подробно рассказал ему всю историю.

— Да, — сказал он, — пугнуть их, конечно, следует... Но на этом и покончить...

Дня три я не подавал вести господам Б. и Я. Вооб­ражаю, как они там пробирали своих жен. Наконец вызвал... Продержал часа три в приемной и не принял. Просил явиться завтра.

Назавтра, опять достаточно выдержавши их в ожидании, пригласил.

— Благодарите госпожу Ф. и господина градоначальника, — сказал я. — Они согласны прекратить это дело. Но в дру­гой раз таких «недоразумений» не должно быть... Понимаете?

У господ Б. и Я. просияли лица.

— Покорнейше благодарим, ваше превосходи­тельство!..

Открыть настоящих виновниц этой проделки мне так и не удалось, хотя и очень хотелось. Здесь, очевидно, получилось также и «сыскное недоразумение»...

Настоящее дело представляет собой несомненный интерес, так как воочию показывает, насколько иные люди низко ценят жизнь человеческую, с ка­кой легкостью они готовы пролить кровь, забывая законы и божеские, и человеческие. Цинизм их пре­ступной воли поистине не имеет ни мер, ни границ. Они убивают с таким же хладнокровием, с каким пьют и распутничают.

9 января 1886 года пристав 1-го участка Александро-Невской части дал знать сыскной полиции о совершенном убийстве сто­рожа церкви при С.-Петербургской духовной академии отставного рядового Павла Клементьевича Новикова. Откомандированный мной немедленно на место преступления чиновник нашей полиции Шереметьевский обнаружил следующее.

Убийство несчастного церковного сторожа было со­вершено злодеем в сторожке покойного. Это было убогое, крохотное жилище. Стол, несколько табуретов, в углу — кровать. Около нее в луже крови лежал Павел Новиков. Голова его была разбита, череп проломлен; из черепной трещины виднелись мозги, залитые кровью. На лице застыло выражение испуга, боли, вернее, жестокого физического страдания. На полу неподалеку от трупа Новикова лежало пальто, старое и рваное.

Из опроса служащих в здании Духовной академии установили, что это пальто не принадлежит уби­тому, у него было другое пальто, которое, очевидно, похищено убийцей.

— Скажите, — спросил следователь, — не слыл ли покойный за человека состоятельного? Убийство, по-видимому, совершено с целью грабежа...

— Нет, — хором отвечали опрашиваемые. — Для всех знавших сторожа Новикова не было тайной, что он ровно ничего не имел, существовал только на то крохотное жалованье, которое получал.

— Не замечали ли, кто особенно часто посещал убитого?

— Да к нему, почитай, никто и никогда не приходил. Он жил совершенным бобылем... Вот разве не прослышал ли злодей, что у Новикова ключ от церкви находится?

— А ключ действительно хранился у убитого?

— Всегда. А в церкви ведь большие сокровища находятся. Может, кто вздумал ключ украсть у бедняги, отпереть им церковь и обокрасть ее.

Было приступлено к розыску ключа. Найти его не представило затруднения: он лежал под ситцевой подушкой убитого. Бросились осматривать церковь — там все оказалось в полнейшем порядке, в полной сохранности, неприкосновенности. Ничего из «огромных богатств» не было тронуто.

Дело представлялось чрезвычайно странным: цер­ковь не ограблена, вещи (в виде сундука, шкафчика) убитого тоже были целы, к ним убийца, по-видимому, даже и не прикасался. Единственное, что исчезло из сторожки церковного сторожа, — это его пальто. Если убийство было совершено с целью ограбления, то почему злодей столь свеликодушничал, что удовольствовался всего одним малоценным пальто? Почему он не захотел даже ознакомиться с содержимым сундука, шкафа? Может, он испугался чего-ни­будь или что-то помешало? Это трудно было допустить. Убив свою жертву, по-видимому, без всякой борьбы с ее стороны (за исключением разбитой головы нигде на теле не было обнаружено ни малейших следов насилия), убийца имел полную возможность хладно­кровно заняться грабежом.

Убитого Новикова видели поздно вечером, а кровавое происшествие обнаружено рано утром. Отсюда очевидно, что убийство было совершено глухой ночью, то есть в то время, когда все спали. Сторожка находится в стороне от жилых помеще­ний. Поэтому кричи не кричи — никто не услышит. А Новиков навряд ли кричал, звал на помощь: удары, которые ему были нанесены по голове, направлялись, очевидно, верной рукой и со страшной силой. От любого одного такого удара убитый должен был по­терять сознание сразу.

— Скажите, — обратился следователь к смотрителю зданий, — все ли ваши служащие налицо?

— Все.

— И что же, эти служащие — все старые, давнишние, или, быть может, среди них находятся недавно по­ступившие?..

— Один есть действительно вновь поступивший два дня тому назад на место уволенного от службы при водокачке Андрея Богданова.

— А за что был уволен Богданов?

— За пьянство, грубость, вообще за отвратительное поведение.

Далее следовало выяснить, не являлся ли этот Андрей Богданов в здание Духовной академии в эти дни после своего увольнения. Стали допрашивать некоторых низших служащих. Из их путаных и разноречивых показаний можно было тем не менее установить, что Богданова видели не далее как накануне убийства Новикова. Одни говорили, что он пробыл тут недолго, другие — что он даже в ночь происшествия играл в карты с пекарями в помещении пекарни.