— Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! — бойко ответила Антипова.

Оба уперлись, и все тут!

Три дня держал я Антипову в камере участка — авось одумается. Наконец, опять вызвал.

— Ну, что надумала сказать по поводу денег?

— Ни о каких таких деньгах я не знаю.

Я вздумал пригрозить:

— Ой, баба! Не шути. Год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься... Гляди!

— Воля ваша!

Оставалось устроить одно: побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.

Я приказал ослабить надзор за камерой. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притвориться пьяными, будто бы заснуть у дверей, не запирая их, и т. д. А сам, помимо того, пустил в дело одну из своих опытных «агентш», жену городового, Федосову.

И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась и городовой, представляющийся пьяным, с бранью и проклятиями втолкнул туда упираю­щуюся и кричащую новую «арестантку». Это была Федосова.

Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой «водворил» ее в камеру, Федосова начала громко плакать и прокли­нать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Аптиповой. Слово за слово, и к вечеру между двумя женщи­нами установились самые дружеские отношения. Так прошли весь день и ночь. На следующий день на смену караула арестантов вошел городовой Федосов (муж агентши), сильно пошатываясь и бормоча что-то невнятное.

При виде этого стража Федосова на ухо сообщила своей соседке, что, как только этот проклятый горо­довой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она намерена бежать.

— Я знаю здесь все входы и выходы, а этот пьяница будет лежать как колода, — добавила Федосова.

— И я с тобой, — проговорила Антипова, соблазняясь намерением Федосовой.

— Как хочешь! — безразличным тоном сказала последняя.

Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение. Она о чем-то задумалась.

— Ну что же ты?..

— Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне — на все это надо деньги, а у меня медный пятак за душой, а с ним далеко не уйдешь!

— Ну, об этом не сомневайся! — самодовольно проговорила Антипова. — Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривен­ный, но нам бы только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит...

— Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!

Антипова начала медленно, на цыпочках, прибли­жаться к заветной двери, за ней в трех шагах следовала Федосова, не спуская глаз с городового. Когда Антипова приотворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, успела шепнуть: «На Смо­ленское кладбище» и тотчас догнала Антипову, ко­торая ничего этого не заметила.

Нечего и говорить о том, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища. У ворот кладбища уже стоял сторож и какой-то молодой малый, одетый в большие сапоги и пиджак. Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, зорко смотрящему на Антипову. Тот же, в свою очередь, сделал знак рукой, как бы говоря: «Будь покойна, все наготове».

Антипова скорым шагом шла вперед по мосткам кладбища. Вот пятый, шестой и седьмой ряды пройдены, а Антипова все идет вперед, ища глазами на заборе какой-то известный ей одной знак. Федосовой начало овладевать беспокойство. Пройдя мимо седьмого ряда, Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на последнем мелкую надпись красным карандашом: «Лево», свернула с мостков в левую сторону и ска­зала следующей за ней по пятам Федосовой: «Теперь и конец близок».

Уже вечерело. Кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосив­шимся крестом.

— Муженек мой покойный здесь лежит! — ска­зала Антипова. — Денежки стережет!

Она нагнулась и начала разрывать могилу в известном ей месте.

— Мы эту работу мигом за вас окончить можем, — сказал вдруг как из земли выросший парень, которого они встретили у ворот кладбища. С ним были еще два человека.

— Сыщики! Бежим! — с деланным испугом проговорила Федосова.

— Ну, зачем же бежать! — усмехнулся парень.

Женщин задержали, а из могилы вырыли пакет, завернутый в газетную бумагу, с четырьмя с лишним тысячами руб­лей. Процентные бумаги отца Иоанна II. здесь были все до единой.

— Ну что, матушка? — сказал я Антиповой, когда ее привели. — Не уберег муж-покойничек денег-то? А?

Антипова угрюмо промолчала...

Москаленко пошел в арестантские роты.

Кто из петербуржцев не знает знаменитого дома Яковлева, известного более под именем "Яковлевки"?

Эта каменная громада, построенная по всем правилам допотопной архитектуры, грязная, темная, с невозможными дворами и лабиринтами, красующаяся и до ныне, выходит на три улицы. Одной своей частью — на Садовую улицу, другой — на Екатерингофский проспект и третьей — на Вознесенский.

В этом доме бесчисленное множество квартир. В некоторых, наиболее грязных, выходящих во двор, так называемых «полуподвальных», юти­лась и ютится столичная беднота в лице мастеровых, мелких торговцев, среди которых — благодаря бли­зости к Александровскому рынку — много евреев; в других, несколько почище и попросторнее, с давних пор существуют классически отвратительные меблированные комнаты, душные, пыльные, темные, обитаемые мелкими чиновниками, проститутками (не всегда зарегистрированными) и, к сожалению, многими и многими учащимися в высших учебных заведениях столицы.

Да, немало людей, занимающих ныне отличное служебное и общественное положение, проводили зарю туманной юности в знаменитой «Яковлевке». Сравни­тельная дешевизна этих, с позволения сказать, «квартир», центральная часть города, удобство сообщения (конки и омнибусы) — все это гнало туда нашу бедную, заморенную нуждой и часто голодом учащуюся молодежь.

Но были в этом доме квартиры и более барские, «аристократические». Теперь они заняты ресторанами, а в то время сдавались «настоящим» господам.

В одной из этих квартир жила вдова статского советника Александра Васильевна Миклухо-Маклай, фамилия которой стала известной всей грамотной, интелли­гентной России благодаря известному путешественнику Миклухо-Маклаю.

Дело о зверском убийстве, которое я теперь за­ношу в мои записки, произошло в апреле 1888 года. Оно взбудоражило весь Петербург, прибавив лиш­нюю известность и без того популярной «Яковлевке».

Ровно в 9. 30 часов утра знакомый госпожи Миклухо-Маклай, отставной полковник В., позвонил в парадную дверь ее квартиры.

Прошло несколько секунд. Дверь не отворялась. Полковник позвонил еще раз. Тот же эффект. «Что бы это могло значить? — пронеслось у него в голове. — Неужто спят? Странно... Александра Ва­сильевна встает рано, да к тому же она сама про­сила меня прихать к девяти часам утра, чтобы за­няться проверкой счетов, присланных управляющим ее имения. И где же горничная, Надежда? Неужто тоже спит?» И он стал теперь звонить энергичнее, почти беспрерывно.

За дверями царила невозмутимая тишина, которую резко прорезывал звук металлического колокольчика.

Недоумевающий полковник собирался было уже уходить, чтобы от дворников узнать, не уехала ли куда рано утром Миклухо-Маклай со своей прислугой, да вдруг подумал и нажал дверную ручку. К его удивлению, дверь отворилась.

Он вошел в прихожую и громко закричал:

— Надежда! Эй, Надя! Где вы?